Звонок раздался в субботу утром, в тот редкий, благословенный час, когда Зоя, завернувшись в плед, сидела на балконе своей новой квартиры с чашкой дорогого кофе и книгой. Три года. Ровно три года прошло с того дня, как она вынесла из ЗАГСа свое свидетельство о разводе, ощущая его не как документ, а как амнистию. Три года она выстраивала свою жизнь заново, по кирпичику, по миллиметру, отвоевывая у прошлого свое право на тишину, покой и личные границы.
На экране высветилось «Антонина Павловна». Бывшая свекровь. Зоя замерла. За три года та не позвонила ей ни разу. Этот звонок был как повестка из прошлого, которое она считала похороненным. Что-то внутри, привычное и неприятное, сжалось в комок. Она нажала на зеленую кнопку…
— Зоя? Здравствуй, — в голосе свекрови не было ни тепла, ни враждебности. Только деловитая сухость, которую Зоя так хорошо помнила. Это был голос человека, который пришел не просить, а требовать. — У меня дело к тебе. Я в больнице. Лежу в областной. Упала, перелом шейки бедра. Сложный. Нужна операция, потом уход.
Зоя молчала. Она смотрела на утренний город, на спешащие куда-то машины, и чувствовала, как ее уютный, спокойный мир начинает подергиваться рябью.
— Так вот, — продолжала Антонина Павловна, не дождавшись ответа. — Операция в среду. Мне нужно, чтобы ты приехала. Завтра. Привезла мне вещи, поговорила с врачом, он какой-то мямля, ничего не добьешься. Потом после операции нужно будет сиделку найти, проконтролировать. В общем, дел много. Ты же у нас шустрая, все организуешь.
Это была не просьба. Это был приказ. Инструкция. Как будто она звонила не бывшей невестке, а личному ассистенту, чьи услуги были давно и щедро оплачены.
— А Вадим? — спокойно спросила Зоя. Вадим. Ее бывший муж. Единственный сын Антонины Павловны.
— А что Вадим? — в голосе свекрови прозвучало плохо скрываемое раздражение. — У него работа, у него Светочка эта его новая, которая ни на что не способна. Ты же знаешь, он в этих делах — ни бэ, ни мэ. Все равно все перепутает. Это дело женское. Ты всегда этим занималась, у тебя хорошо получается.
И вот тут, в этот самый момент, Зоя почувствовала, как многолетние кандалы, невидимые, но тяжелые, с оглушительным звоном падают с ее души.
— Антонина Павловна, — сказала она, и ее голос был спокоен, как гладь замерзшего озера. — Три года я в разводе с вашим сыном. У него есть новая жена. Вот пусть его новая жена теперь вам и помогает. А я умываю руки!
На том конце провода повисла тишина. Такая густая, что, казалось, ее можно потрогать. Зоя почти физически ощущала, как там, в больничной палате, в мозгу ее бывшей свекрови происходит тектонический сдвиг. Как непонимание сменяется возмущением, а возмущение — яростью.
— Что?! — наконец прорвало ее. Голос Антонины Павловны взлетел до ультразвука. — Что ты сказала, неблагодарная?! Я тебя в дом пустила! Я тебя всему научила! Я к тебе как к дочери относилась! А ты?!
— Вы никогда не относились ко мне как к дочери, — так же спокойно ответила Зоя. — Вы относились ко мне как к бесплатной рабочей силе. Как к удобному приложению к вашему сыну. Этот сервис больше не доступен. Обращайтесь к новому провайдеру услуг — к его жене Светлане. Уверена, она будет рада проявить себя. Всего вам доброго. Не болейте.
И она нажала «отбой». Заблокировала номер. И только после этого ее начало трясти. Не от страха. От запоздалого, оглушительного чувства свободы. Она сделала то, о чем не смела даже мечтать все десять лет своего брака. Она сказала «нет»…
Десять лет. Целая жизнь. Она вошла в их семью двадцатичетырехлетней восторженной девочкой, влюбленной в Вадима, умного, обаятельного программиста. Она была готова на все, чтобы его мать, Антонина Павловна, властная и авторитетная завуч в местной школе, ее полюбила. И она начала свой долгий, изнурительный марафон по завоеванию этой любви.
Сначала это было похоже на игру. Помочь свекрови с консервацией на зиму. Съездить с ней за рассадой на другой конец города. Потратить выходной на генеральную уборку в ее квартире. Зоя делала это с энтузиазмом, ожидая похвалы. Но похвалы не было. Было лишь снисходительное «ну, неплохо для начала».
Постепенно «помощь» превратилась в обязанность. Зоя стала личным водителем Антонины Павловны, ее курьером, ее секретарем, ее психотерапевтом. Она возила ее по врачам, часами сидя в душных коридорах поликлиник. Она разбиралась в ее квитанциях за ЖКХ. Она выслушивала многочасовые жалобы на соседей, на правительство, на здоровье. Она решала ее бытовые проблемы — от сломавшегося крана до покупки нового телевизора.
А Вадим? Вадим был в стороне. «Зоенька, ну ты же с ней лучше ладишь», «Дорогая, ну это же женские дела, я в них ничего не понимаю», «Мама тебя обожает, она только тебе доверяет». Он искусно и очень удобно самоустранился, переложив всю ответственность за свою мать на плечи жены. Он любил свою мать. На расстоянии. Он звонил ей раз в день, говорил: «Мамочка, как ты? Все хорошо? Ну и славно», — и с чувством выполненного долга садился играть в свои компьютерные игры. А все «не славно» разгребала Зоя.
Она не сразу поняла, что ее не любят. Ее используют. Прозрение приходило медленно, по капле. Когда Антонина Павловна, придя к ним в гости, раскритиковала ее борщ, сказав, что «настоящие хозяйки так не готовят». Когда она обесценила ее повышение на работе, бросив фразу: «Ну, для женщины это неплохо, главное, чтобы о муже не забывала». Когда она на дне рождения Зои весь вечер рассказывала гостям, какой у нее замечательный, талантливый сын, и как ему повезло, что он встретил «эту скромную, домашнюю девочку». Зоя, руководитель отдела в крупной компании, была для нее лишь «домашней девочкой».
Последней каплей, переполнившей чашу, стала история с дачей. Антонина Павловна решила, что им срочно нужна дача. Точнее, не ей, а «детям, чтобы внуки на свежем воздухе были». У Зои с Вадимом тогда еще не было детей, но это никого не волновало. Вадим, как всегда, загорелся идеей. Они нашли участок. И тут выяснилось, что Антонина Павловна готова «помочь» — дать половину суммы. Но с условием, что дача будет оформлена на нее. «Так надежнее, детки, — говорила она. — Мало ли что в жизни бывает».
Зоя взбунтовалась. Она сказала, что либо они покупают дачу полностью на свои и оформляют на себя, либо никакой дачи не будет. Начался скандал. Вадим кричал, что она не уважает его мать, что она меркантильная и неблагодарная. Антонина Павловна звонила и плакала в трубку, что «Зоечка ее в гроб вгонит».
В разгар этого скандала Зоя попала в больницу с аппендицитом. Операция прошла штатно, но были небольшие осложнения. Она позвонила мужу, попросила приехать, привезти вещи. Он пообещал. И не приехал. Когда она, злая и голодная, набрала его вечером, он виноватым голосом сообщил, что не мог. «Понимаешь, коть, мы с мамой ездили участок смотреть, другой, очень хороший вариант, нельзя было упускать».
В тот момент, лежа в больничной палате, глядя на обшарпанные стены, Зоя поняла, что ее брака больше нет. Она была не женой. Она была функцией. Удобной, многозадачной, безотказной. И когда эта функция дала сбой, ее просто проигнорировали, переключившись на более важные задачи.
Развод был тихим, но тяжелым. Вадим до последнего не понимал, что происходит. «Но я же люблю тебя! — говорил он. — Ну что не так? Ну, вспылила мама, ну, не приехал я раз. Это же мелочи!» Он не понимал, что ее решение было соткано не из одного этого раза, а из тысяч таких «мелочей», из десяти лет унизительного, безответного служения его семье.
После развода он быстро нашел ей замену. Света. Молоденькая, тихая девочка из его отдела. Она смотрела на него восхищенными глазами и, видимо, не задавала лишних вопросов. Зоя видела их пару раз в городе. Света была полной ее противоположностью — мягкая, податливая, без амбиций. Идеальная невестка для Антонины Павловны, как поначалу думала Зоя. Но, видимо, она ошиблась…
Война, которую Зоя объявила, началась в тот же день. Через час после их разговора ей позвонил Вадим.
— Зоя, ты что творишь?! — закричал он в трубку без всяких предисловий. — Мне мать звонила, у нее истерика, давление подскочило! Ты совсем совесть потеряла?! Она же в больнице!
— Вот именно, Вадим. Она в больнице. А ты, ее единственный сын, вместо того, чтобы быть там, звонишь мне и орешь.
— Но ты же всегда этим занималась!
— Ключевое слово — «занималась». В прошедшем времени. У тебя есть жена. Это теперь ее святая обязанность. Передай ей мои соболезнования.
— Но Света… она не может! У нее работа, у нее свои дела! Она не умеет…
— А я, значит, умею? — ледяным тоном перебила его Зоя. — А у меня нет работы и своих дел? Вадим, послушай меня внимательно. Десять лет я была бесплатной сиделкой, водителем и психологом для твоей матери, пока ты играл в танчики. Я тащила на себе весь этот воз, потому что любила тебя и надеялась, что ты это оценишь. Я ошиблась. Теперь это твоя зона ответственности. Твоя и твоей жены. Учись, Вадим. Взрослей. Время пришло.
Она повесила трубку, чувствуя горькое удовлетворение.
Вот только Антонина Павловна была не из тех, кто легко сдается. Она подключила тяжелую артиллерию. Начались звонки от дальних родственников, общих знакомых, бывших соседей. Все они, как по команде, пели одну и ту же песню. «Зоенька, как же так? Антонина Павловна для тебя все!», «Надо быть человеком!», «Бог все видит, аукнется тебе такая жестокость!».
Зоя сначала пыталась что-то объяснять, но быстро поняла, что это бесполезно. Они не хотели слушать. Они хотели судить. И она просто перестала брать трубку с незнакомых номеров..
Вадим приехал к ней на работу в четверг. Без предупреждения. Он ждал ее у входа, осунувшийся, с кругами под глазами. Он выглядел так, будто не спал все эти дни.
— Нам надо поговорить, — сказал он, преграждая ей дорогу.
— Нам не о чем говорить.
— Есть о чем! — он схватил ее за руку. — Зоя, я тебя умоляю. Помоги. Я не справляюсь. Мать капризничает, врачи ничего не говорят, Света в панике, она боится больниц. Я разрываюсь между работой и ними. Я заплачу тебе. Сколько скажешь. Просто помоги все организовать, как ты умеешь.
Она посмотрела на него. На своего бывшего мужа. И не почувствовала ничего. Ни жалости, ни злости. Пустоту.
— Дело не в деньгах, Вадим, — сказала она, высвобождая руку. — Дело в уважении. Которого у вас ко мне никогда не было. Вы привыкли, что я решаю ваши проблемы. Так вот, эта привычка вредная. От нее надо избавляться. Это твоя мать. Твоя ответственность. Учись быть сыном. Настоящим. А не номинальным.
Она обошла его и пошла к своей машине. Он что-то кричал ей вслед, но она уже не слушала.
Апогей настал в следующую среду. Вечером, когда Зоя вернулась домой, она увидела их у своего подъезда. Вадим, Света и Антонина Павловна в инвалидном кресле. Свекровь выглядела плохо. Бледная, исхудавшая, но глаза метали молнии. Операцию, видимо, сделали.
— Вот! — торжествующе заявила Антонина Павловна, когда Зоя подошла. — Привезли меня! Куда мне еще? Домой нельзя, там нужен уход. А эти двое, — она презрительно кивнула на сына и его новую жену, — безрукие. Так что по-хорошему, Зоя, по-человечески, я поживу у тебя. Месяц-другой. Пока на ноги не встану. У тебя же вон, хоромы какие, — она обвела взглядом новый дом. — Не обеднеешь.
Зоя смотрела на эту сцену, и ей хотелось смеяться. Это был театр абсурда. Они привезли ее, как чемодан, и решили поставить перед фактом.
Света, молоденькая жена Вадима, смотрела на Зою с мольбой. «Пожалуйста, спасите меня от этого», — кричали ее глаза.
Вадим стоял, опустив голову. Он проиграл…
Зоя глубоко вдохнула. Она не стала кричать. Она подошла к инвалидному креслу и присела на корточки, чтобы быть на одном уровне с глазами свекрови.
— Антонина Павловна, — сказала она тихо, но так, чтобы слышали все. — Давайте я вам кое-что объясню. В последний раз.
Она начала говорить. Спокойно, методично, как на совещании. Она перечислила все. Десять лет своей жизни. Каждую поездку в поликлинику. Каждую банку соленых огурцов. Каждый потраченный на нее выходной. Каждый час, который она потратила, выслушивая ее жалобы. Она напомнила ей про борщ, про повышение, про дачу. Про больницу, куда Вадим не приехал, потому что «смотрел участок с мамой».
— Вы никогда не спрашивали, чего хочу я, — говорила Зоя, глядя прямо в глаза свекрови. — Устала ли я. Есть ли у меня свои планы. Вы просто брали. Брали мое время, мои силы, мои нервы. Вы думали, что это ваша законная дань. Но вы ошибались. Это был кредит. Кредит моего терпения и моей любви к вашему сыну. Три года назад этот кредит был полностью исчерпан. Банк закрылся.
Она встала. Посмотрела на Вадима.
— А ты, — сказала она ему, — ты был не мужем. Ты был сутенером, который подкладывал свою жену под проблемы своей матери. Поздравляю. Теперь у тебя новая «девочка». Вот и учи ее этому ремеслу.
Она повернулась к Свете, которая смотрела на нее с ужасом и проблеском восхищения.
— А тебе, милая, я сочувствую, — сказала Зоя. — Беги. Беги от них, пока не поздно. Пока они не сожрали твою жизнь так же, как когда-то сожрали мою.
Она развернулась, вошла в свой подъезд и закрыла за собой дверь. Она не смотрела в окно. Она не слушала, что происходит на улице. Ей было все равно. Она прошла в свою гостиную, налила себе бокал вина, включила музыку и села в кресло.
Она не знала, чем закончилась та сцена у подъезда. Куда Вадим в итоге отвез свою мать. Что сказала Света. Это было уже не ее кино. Ее сеанс окончился.
На следующий день она сменила номер телефона. Потом она узнала от общих знакомых, что Вадим и Света наняли для Антонины Павловны сиделку. Что они постоянно ругаются из-за денег и из-за того, что Света отказывается проводить выходные у свекрови. Что их «идеальный» брак трещит по швам.
Зое не было их жаль. Она не чувствовала злорадства. Она не чувствовала ничего. Она была свободна. По-настоящему. И эта тишина, эта свобода, этот покой в ее собственной квартире были самой большой драгоценностью, которую она когда-либо имела. И которую она заработала сама, заплатив за нее десятью годами своей жизни. Это была высокая цена. Но, как она поняла теперь, оно того стоило…
