— Бабушка просто… немного волнуется. Она привыкнет.
Но дни шли, а свекровь не желала привыкать. Она словно объявила негласную во й ну — не разговаривала с мальчиком, не замечала его присутствия.
А если и обращалась — то холодно, отстраненно, будто к случайному гостю.
Алина стояла у плиты, помешивая суп, и мучительно вслушивалась в доносящийся из комнаты разговор. Свекровь опять завела свою любимую пластинку.
— Вон у Марьи Петровны внучка уже в первый класс ходит, — донесся из гостиной медовый голос Анастасии Степановны. — А у Клавдии второй внук родился.
Все при деле, все при смысле. А мы с тобой, сынок…
Алина до боли стиснула половник. Ну конечно, как же без этого! Ни дня не проходит, чтобы свекровь не напомнила о детях. То соседкиными внуками попрекнет, то газетную статью о падении рождаемости зачитает, то просто вздохнет тяжко, глядя на детскую площадку под окнами.
— Мама, мы уже говорили об этом, — в голосе Сергея звучала усталость. — Не начинай, пожалуйста.
— Да я что? Я ничего, — заюлила Анастасия Степановна. — Просто сердце болит, на вас глядя. Годы-то идут, а вы все никак не соберетесь.
Алина зажмурилась, пережидая острый приступ боли и обиды. Вот ведь как ловко устроилась — вроде и не упрекает напрямую, а каждое слово — как удар под дых.
Будто это они с Сергеем нарочно тянут, будто им самим не хочется ребенка до дрожи, до слез по ночам.
— Алина! — окликнул ее муж. — Ты скоро там?
— Иду! — она торопливо вытерла выступившие слезы и, подхватив супницу, направилась в гостиную.
За столом висело тягостное молчание. Свекровь демонстративно помешивала ложкой в тарелке, поджав губы. Сергей хмуро уткнулся в свою порцию. Алина механически глотала суп, не чувствуя вкуса.
— Вкусно, — наконец произнесла Анастасия Степановна с той особой интонацией, которая ясно давала понять — не вкусно, но она, так и быть, снизойдет. — Только соли маловато. И укропа я бы побольше положила.
— В следующий раз учту, — пробормотала Алина, чувствуя, как внутри поднимается глухое раздражение.
— Конечно-конечно, — закивала свекровь. — Тебе надо учиться готовить по-домашнему. Вот родится ребеночек…
Ложка выпала из рук Алины, звякнув о край тарелки. Сергей резко поднял голову:
— Мама!
— Да что такого я сказала? — всплеснула руками Анастасия Степановна. — Просто забочусь о вас! Вон, соседка моя на днях рассказывала…
Алина не выдержала. Вскочила из-за стола, опрокинув стул, и выбежала из комнаты. Захлопнула дверь спальни, упала на кровать. Горло перехватило рыданиями.
Скрипнула дверь — это Сергей. Присел рядом, погладил по плечу.
— Не плачь, — тихо произнес он. — Ты же знаешь маму. Она не со зла.
— Знаю, — всхлипнула Алина. — Но легче от этого не становится. Каждый день, Сережа! Каждый божий день она напоминает мне, какая я… неполноценная.
— Глу..пости, — он притянул ее к себе, обнял. — Ты самая лучшая. И мама это знает, просто… Ну, ты понимаешь. Ей внуков хочется.
Алина горько усмехнулась:
— А мне, думаешь, не хочется? Ты же видишь — я все перепробовала! И врачей, и народные средства, и молитвы… Ничего не помогает.
Они помолчали. За стеной громко звякала посуда — Анастасия Степановна демонстративно мыла тарелки, всем своим видом показывая обиду на неблагодарных детей.
— Знаешь, — вдруг произнес Сергей каким-то странным голосом. — Я тут думал… Может, нам усыновить ребенка?
Алина замерла. Медленно подняла голову, всмотрелась в лицо мужа:
— Ты серьезно?
— А почему нет? — он пожал плечами. — Мы же любим друг друга, достаток есть, квартира своя. Почему бы не дать дом какому-нибудь малышу, который в нем нуждается?
— Но твоя мама…
— А что мама? — твердо произнес Сергей. — Это наша с тобой жизнь. Наше решение.
Алина задумалась. Мысль об усыновлении приходила ей в голову и раньше, но она гнала ее, боясь реакции свекрови. Но сейчас, когда Сергей сам предложил…
— Давай съездим в детский дом, — предложила она, чувствуя, как внутри разгорается робкая надежда. — Просто посмотрим. Ни к чему не обязывающее.
Сергей улыбнулся и крепче прижал ее к себе:
— Вот и договорились.
За дверью послышались шаги — это Анастасия Степановна, закончив с посудой, прошла в свою комнату. Хлопнула дверь — громче, чем нужно.
— Как думаешь, она слышала? — шепотом спросила Алина.
— Не знаю, — так же тихо ответил Сергей. — Но рано или поздно придется ей сказать.
Алина вздохнула. Да, придется. Но это потом. А сейчас… Сейчас в ее душе впервые за долгое время затеплился огонек надежды.
Может быть, совсем скоро их тихая квартира наполнится детским смехом. И неважно, что скажет свекровь. Главное — они с Сергеем наконец-то решились.
Она прикрыла глаза и представила, как они втроем — она, муж и их будущий ребенок — гуляют в парке, кормят уток, катаются на карусели.
Эта картина показалась такой живой, такой правильной, что на глаза снова навернулись слезы — но теперь уже от счастья.
— Все будет хорошо, — прошептал Сергей, словно прочитав ее мысли. — Вот увидишь.
И Алина поверила. Впервые за долгое время она по-настоящему поверила, что у них все получится.
Первую неделю в новом доме Дима ходил как по минному полю — осторожно, боясь сделать лишний шаг. Замирал у дверей, прежде чем войти в комнату.
Говорил шепотом, словно боялся спугнуть собственное счастье. А может, просто не верил, что все это теперь — его.
Алина наблюдала за сыном с щемящей нежностью. Невысокий для своих пяти лет, с непослушными вихрами на макушке и глазами цвета грозового неба, он напоминал ей маленького воробышка, случайно залетевшего в открытое окно.
Такой же настороженный, готовый в любой момент вспорхнуть и улететь.
— Дима, кушать! — позвала она как-то утром, расставляя тарелки с кашей.
Мальчик прошмыгнул на кухню, съежившись под тяжелым взглядом Анастасии Степановны. Свекровь демонстративно отвернулась к окну, всем своим видом показывая — знать не желаю этого чужака.
— Спасибо, — пробормотал Дима, берясь за ложку. И вдруг замер, уставившись в тарелку. — А это… это манная?
— Да, — растерялась Алина. — Ты не любишь манную?
— Люблю, — тихо ответил мальчик. — Просто… в детдоме она всегда с комочками была. А эта — гладкая.
У Алины защемило сердце. Она порывисто обняла сына, прижала к себе:
— Теперь у тебя всегда будет гладкая каша. И вообще все самое вкусное.
— И самое лучшее, — добавил вошедший на кухню Сергей. Взъерошил Димкины вихры: — Как спалось, богатырь?
— Хорошо, — улыбнулся мальчик. — Только немножко стр ашно было.
— Чего же стр ашно? — встревожилась Алина.
— Кровать большая очень. И тихо. В детдоме всегда кто-нибудь храпел или разговаривал. А тут…
— Привыкнешь, — уверенно сказал Сергей. — Это твоя комната, твой дом. Все будет хорошо.
Анастасия Степановна фыркнула и вышла, громко хлопнув дверью. Дима вздрогнул, ссутулился.
— Не обращай внимания, — мягко произнесла Алина. — Бабушка просто… немного волнуется. Она привыкнет.
Но дни шли, а свекровь не желала привыкать. Она словно объявила негласную во й ну — не разговаривала с мальчиком, не замечала его присутствия.
А если и обращалась — то холодно, отстраненно, будто к случайному гостю.
— Убери свои игрушки с дивана, — цедила она сквозь зубы. — Здесь взрослые сидеть будут.
Или:
— Не топай так, голова раскалывается.
Дима все больше замыкался в себе. Перестал бегать по квартире, играл тихо, стараясь не попадаться никому на глаза.
Алина страдала, глядя на это, но не знала, как помочь.
А потом случилось то, чего они все боялись.
— Мам, а почему мне нельзя Анастасию Степановну бабушкой называть? — спросил как-то Дима за ужином.
Алина похолодела.
— Потому что ты приемыш, — вдруг отчеканила Анастасия Степановна. — Чужой ребенок.
— Мама! — вскинулся Сергей.
Но было поздно. Дима застыл с ложкой в руке, часто-часто моргая. Потом тихонько соскользнул со стула и убежал в свою комнату.
— Как вы могли! — Алина впервые в жизни повысила голос на свекровь. — Он же ребенок!
— А что такого? — пожала плечами Анастасия Степановна.
Той ночью Дима плакал во сне. Алина сидела рядом, гладила его по спине, шептала что-то ласковое, успокаивающее. А наутро он впервые отказался идти в школу.
— Там все знают, — всхлипывал он, уткнувшись в подушку. — Петька Сидоров вчера всем рассказал. Говорит, его мама с вашей соседкой разговаривала.
— И что? — спросил Сергей, присаживаясь на край кровати.
— Они теперь дразнятся. Говорят — подкидыш, ничейный, бросили тебя, потому что плохой.
Алина почувствовала, как внутри все скручивается от боли и гнева. Но не успела она ничего сказать, как в комнату ворвалась Анастасия Степановна.
— Это кто там моего внука обижает? — грозно вопросила она, упирая руки в боки. — А ну, собирайся! Пойдем разберемся с этими умниками!
Все трое уставились на нее с изумлением. Свекровь, не обращая внимания на их ошарашенные взгляды, решительно направилась к шкафу:
— Где твоя курточка? Так, варежки не забудь, на улице холодно. И шапку — вон ту, синюю, она теплее.
— Мама? — неуверенно протянул Сергей. — Ты… что?
— А что такого? — фыркнула Анастасия Степановна. — Имею я право за внука заступиться? Вот еще, будут мне всякие Сидоровы мальчонку обижать!
Она решительно взяла Диму за руку:
— Пойдем, родной. Бабушка им покажет, где раки зимуют!
Дима недоверчиво посмотрел на нее, потом на родителей. Алина ободряюще кивнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы — но теперь уже от счастья.
Вечером они сидели на кухне вчетвером, пили чай с пирогом, который Анастасия Степановна испекла специально для внука — «чтоб настроение поднять».
Дима, раскрасневшийся взахлеб рассказывал, как бабушка отчитала Петькину маму, как директор вызвал обидчиков к себе, как весь класс потом извинялся.
— А потом Петька сам ко мне подошел и сказал, что я везучий, — счастливо улыбался мальчик. — Потому что у меня теперь три защитника — мама, папа и самая грозная бабушка в мире!
— Это точно, — усмехнулся Сергей, подмигивая матери. — С такой бабушкой никакой враг не страшен.
Анастасия Степановна зарделась от удовольствия, погладила внука по голове:
— Правильно, родной. Мы своих в обиду не даем. А ты у нас — свой. Самый что ни на есть родной и любимый.
Алина украдкой вытерла слезы. Наконец-то все встало на свои места.
А через месяц Дима впервые назвал Анастасию Степановну бабулей. Просто так, за ужином — попросил передать хлеб.
И этот момент, такой простой и обыденный, почему-то запомнился Алине как самое большое счастье в ее жизни.
