— Всё, хватит, Марина! С меня довольно! — Алла Николаевна почти кричала. Она стояла в дверях кухни, уперев руки в бока, лицо её побледнело. — Чемодан она собрала, видишь ли! Вот и бери свой чемодан и убирайся из моей квартиры!
— Твоя квартира? — Марина выпрямилась, её голос дрожал, но больше от возмущения, чем от страха. Конечно твоя, ты же её на себя одну записала, когда папа умер!
— Ты ещё упрекать меня будешь? — Алла Николаевна дëрнулась так, будто её ударили. — Да если бы не я, где бы ты вообще была? Всё тебе, всё ради тебя, а в итоге… — Она осеклась, махнула рукой, словно отмахиваясь от чего-то гадкого. — Не хочу больше видеть тебя тут. Точка.
Марина шагнула ближе, стиснув кулаки.
— Ради меня, да? Ради меня ты постоянно попрекаешь меня же кусочком еды? Каждым вздохом?
— Ты ещё и вздохи считать начала? — Алла Николаевна на миг прижала ладонь ко лбу, но быстро опустила её. — Посмотрите на неё, принцесса какая!Вон, весь подъезд смеётся, мол, «деточка домой вернулась, сидит на мамкиной шее».
— Пусть смеются! — Марина схватила чемодан за ручку. — Тебе что, так важно, что соседи скажут?
— Важно, что я уже больше не могу с тобой под одной крышей жить! Всё, у меня нервы на пределе. Уходи, Марина. Прямо сейчас.
Марина кинула взгляд на дверь, будто решая, верить ли в серьёзность слов матери.
— Знаешь, что? Ладно. Ухожу, раз ты так хочешь. Но ты ещё пожалеешь.
Алла Николаевна стояла неподвижно, стиснув губы, пока за спиной дочери не хлопнула дверь.
За окном медленно падал снег.
Марина проклинала себя за решение вернуться в Томск. Шесть лет назад она уехала из родного дома, думая, что это навсегда. Новосибирск был её шансом вырваться из-под материнского контроля.
Алла Николаевна тогда даже не прятала слёзы, провожая дочь на поезд. Она всегда была женщиной твёрдой, сдержанной, но то утро оказалось слишком тяжёлым.
Марина уезжала в университет. «Главное — выучиться, дочка, чтоб ноги крепко на земле стояли», — сказал отец незадолго до того, как болезнь сломила его. Алла Николаевна восприняла это как завет: Марина должна состояться. Накопленных отцом денег должно было хватить до конца учёбы.
Время шло. Марина редко звонила матери — разговоры с Аллой Николаевной неизбежно скатывались к перечислению забот. «Ты не забывай, кто тебе образование оплатил», — упрекала мать. Ещё в университете Марина вышла замуж за однокурсника.
Молодая семья переехала в съёмную квартиру, начали обустраиваться. Но через два года всё рухнуло: измена мужа, тяжёлый развод, и Марина вновь оказалась перед выбором — продолжить учёбу или всё бросить и поехать домой.
Возвращение к матери было тяжёлым. Всё, что Марина считала своим, теперь казалось ей чужим. Квартира осталась такой же, как она её помнила, — те же блеклые обои, те же старые стулья. Только Алла Николаевна постарела: её всегда аккуратно убранные волосы стали чуть редеть, а в глазах поселилась усталость. Она больше не задавала вопросов. Просто смотрела на дочь с тихим осуждением.
— Что, мужа не удержала? — бросила она в первую неделю. — Ну, бывает. Умная, а с мужиком не разобралась.
Марина промолчала. Она знала, что любая реплика только подольёт масла в огонь. Но это молчание тоже раздражало мать.
Со временем начались мелкие ссоры: «Почему ты не помыла за собой чашку?», «Опять за электричество забыла заплатить?», «Сколько можно сидеть на шее?». Каждое замечание било по нервам. Марина понимала, что работа официанткой не впечатляет мать, но сил на большее у неё пока не было.
— Ты хоть понимаешь, сколько мне лет? — Алла Николаевна однажды разразилась тирадой. — Не девочка уже, здоровье не то, а я тут за двоих тяну!
— Ты же всё это ради меня делаешь, да? — с вызовом ответила Марина, тогда ещё не догадываясь, как эти слова зацепят мать.
С каждым днём напряжение росло. Марина оставалась на работе до позднего вечера, чтобы поменьше бывать дома. Но вместо облегчения она чувствовала вину — ту самую, которую мать всегда умела искусно в неё вселять.
Когда же мать однажды сказала: «Сколько ты ещё будешь тут жить? Может, хватит?» — Марина поняла, что дом больше не её.
Эти воспоминания вспыхнули в её голове, пока она стояла в подъезде, сжимая в руке чемодан. Зима. Холод.
Подъезд был тих, только где-то наверху один раз скрипнули шаги. Марина присела на чемодан, укуталась в пальто и попыталась сосредоточиться на том, что делать дальше. Телефон в руках оставался тёмным — подруга не отвечала. «Светка, ну ты что, спишь, что ли?» — прошептала она в пустоту, но никто не ответил.
Через несколько минут дверь квартиры открылась. На пороге появилась Алла Николаевна. Она стояла, скрестив руки, с каменным выражением лица.
— Чего сидишь? — проговорила она, глядя на дочь сверху вниз. — Мороз же. Замёрзнешь.
— А тебе-то что? — Марина вскинула голову, и в её глазах блеснули слёзы. — Ты ж сама сказала: «Убирайся».
Алла Николаевна тяжело вздохнула, подошла ближе.
— Зайди, что ли. Ненадолго, — она сделала жест рукой. — На улице-то ночь.
Марина не двинулась с места. Она знала, что это не извинение. Алла Николаевна никогда не извинялась, даже когда была неправа.
— Я не могу так, мама, — сказала Марина тихо, отворачиваясь. — Ты понимаешь, как мне больно?
Алла Николаевна ответила не сразу. Её лицо чуть смягчилось, но голос остался строгим:
— Больно ей. А ты думаешь, мне не больно? Живём тут, как две собаки в одной конуре. Каждый день эти разговоры, эти ссоры. Я уж не знаю, как к тебе подступиться.
— Подступиться? Ты сама-то слышишь, что говоришь? — Марина вскочила, чуть не уронив чемодан. — Ты живёшь, будто тебе все кругом что-то должны. И мне это до чёртиков надоело. Я больше не могу.
— Значит, не можешь. Ну и катись тогда. — Голос матери снова стал жёстким, словно удар хлыста. Но она не ушла в квартиру, а продолжала стоять на пороге.
Марина схватилась за голову и отступила назад, словно собираясь уйти.
— Почему ты такая, мама? Почему всегда такая? Никогда не поддержишь, никогда не обнимешь. Только: «Ты виновата», «Ты должна».
— Да потому что жизнь такая! — выкрикнула Алла Николаевна. — Думаешь, я хотела всё вот так? Одна тяну, на старости лет! А ты пришла, как гостья, и ждешь теперь, что тебе всё на блюдечке поднесут!
Они стояли напротив друг друга, и в их взглядах было всё: боль, усталость, гнев. Марина чувствовала, как слова матери вонзаются в неё, словно маленькие ножи. Но она не хотела больше этого слушать.
— Всё, хватит. Я правда ухожу, — сказала она, голос был почти спокоен. — Только знай, я не вернусь. Никогда.
Она взяла чемодан и пошла к лифту. Алла Николаевна смотрела ей вслед, но не остановила. Её рука сжалась на дверной ручке так, что побелели костяшки. Потом она молча зашла в квартиру и закрыла дверь. Не хлопнула, а затворила тихо, будто боялась услышать, как её дочь спускается вниз по лестнице.
Марина вышла на улицу, под снег. И впервые за долгое время почувствовала себя по-настоящему свободной.
Прошло несколько недель. Марина жила в маленькой комнатке на окраине города. Найти её помогла коллега из кафе, где Марина подрабатывала официанткой. Комната была обшарпанной, с продавленным диваном и шкафом, который не закрывался. Зато тишина. Никто не упрекал её за грязную чашку или за свет, горевший в ванной. Но это одиночество напоминало о другом — о доме, который она потеряла.
Все дни были одинаковые: на работу, потом обратно. Вечерами, закутавшись в плед, Марина часто ловила себя на мысли, что хочет написать или позвонить матери. И тут же отгоняла это желание.
Алла Николаевна тоже молчала. Жизнь вернулась к привычному ритму: работа в больнице, магазины, соседи. Но теперь ей не с кем было ссориться, не с кем обмениваться этими короткими злобными репликами, которые, как она поняла, давали ей странное чувство живости. Дом стал тихим. Слишком тихим.
Однажды, возвращаясь с работы, она встретила Марину. Девушка стояла в аптеке, выбирая какой-то сироп от кашля. Алла Николаевна почувствовала, как сердце дрогнуло, но быстро взяла себя в руки.
— Здравствуй, — Марина обернулась на знакомый голос. В её глазах промелькнуло что-то похожее на смущение. Она выглядела уставшей, но всё равно держалась прямо, будто защищала невидимую границу.
— Здравствуй, — ответила дочь, сдерживая волну эмоций.
— Как ты?
— Нормально, — коротко бросила Марина и отвернулась обратно к полке. Но стоило ей взять упаковку в руки, как она чуть не уронила её.
Алла Николаевна вздохнула, подойдя ближе.
— Ты, это… Работаешь сейчас?
— Да, официанткой пока. — Голос Марины звучал ровно, без упрёка, но и без тепла.
— Ладно… Если что-то нужно будет, скажи, — сказала Алла Николаевна.
Марина посмотрела на мать — долгий, изучающий взгляд. В её глазах было так много того, что она не сказала: боль, усталость, гнев и, может быть, какая-то крохотная капля тепла. Но она просто кивнула.
— Спасибо, я справлюсь.
Они стояли в молчании, как будто ждали, что кто-то сделает первый шаг. Но никто его не сделал. Через минуту Марина оплатила покупку и направилась к выходу.
— Береги себя, — вдруг сказала Алла Николаевна. Она не ждала ответа, просто сказала.
Марина остановилась на мгновение у двери, не оборачиваясь. Её плечи напряглись, но потом она снова пошла вперёд. Когда дверь закрылась за ней, Алла Николаевна почувствовала, как всё внутри опустело.
На улице Марина остановилась. Вдохнула холодный воздух и посмотрела на тусклый свет аптеки. Её сердце колотилось. Она знала, что этот момент мог стать началом чего-то нового. Но она не готова была простить — и не готова была вернуться.
