— …И ты, главное, дурака не валяй. Скажешь ей: «Катя, я тебя больше не люблю». Коротко и ясно. Без истерик. А про квартиру — даже не думай! Она твоя! — голос Зинаиды Аркадьевны звучал в трубке чётко, с металлическими нотками.
Максим сидел на кухне, ел разогретые пельмени и делал вид, что размышляет. Хотя по сути, всё уже решил. Жена ему надоела. Катя стала скучной, обидчивой, всегда что-то требовала: «Побудь с сыном», «Забери из садика», «Давай на ремонт накопим». Да и выглядела — ну как сказать — как мама. А он, между прочим, мужик в расцвете сил. Тридцать шесть всего! Душа ещё требует огня. А Катя — как холодный плед на плечи.
— Ну а если она потом в суд пойдёт? — выдохнул он и перемешивал пельмени с майонезом в тарелке, как будто искал там ответ.
— Не пойдёт, если всё правильно сделаешь. — Мама на том конце хмыкнула. — Во-первых, договоритесь по-хорошему. Пообещай ей машину оставить. Ну, или телевизор. Женщины на это ведутся. Во-вторых — документы-то на квартиру на кого оформлены?
Максим кивнул, будто мать его видела.
— На меня. Конечно, на меня. Хотя покупали в браке. Она тогда ещё на полставки в школе работала…
— Вот и всё! А теперь слушай внимательно…
Катя впервые почувствовала неладное за ужином. Он пришёл поздно, без звонка, и даже не поцеловал сына. Сел, поел и ушёл в спальню. Телефон прижат к уху, глаза в пол. И всё с таким выражением лица, будто он — мученик, а она — его палач.
— Максим, что с тобой? — наконец не выдержала она.
Он только махнул рукой:
— Потом поговорим.
Потом было через два дня. Холодный вечер, сын спал. Максим стоял у окна, покачивался с пятки на носок.
— Я ухожу.
— Что? — Катя сначала даже не поверила. — Куда уходишь?
— От тебя. Мы больше не муж и жена. Я так больше не могу. Всё надоело. Дом — как тюрьма.
— Макс, ты с ума сошёл?
— Нет. Я принял решение. И квартиру, — он посмотрел на неё внимательно, будто хотел сразу пресечь всякие попытки, — я оставляю себе. Ты всё равно в неё ни копейки не вложила.
Катя отшатнулась. Сердце сжалось, как от удара. Она чуть не упала на стул.
— Подожди… А как же Даня? Где мы с ним будем жить?
— Снимешь что-нибудь. Работаешь ведь. Я алименты платить буду.
Слова звучали как камни, падающие на стекло.
Они купили ту квартиру вместе. Он ходил по новостройкам, она считала каждый рубль. Тогда у него в бизнесе пошли дела — мама дала денег на первый взнос, да и Катя свои «учительские» накопления положила. Правда, ипотека была оформлена только на него. Катя на тот момент была в декрете, и Максим уверял: «Так проще. Главное — мы семья».
Она верила.
Теперь он стоял перед ней, чужой, будто переодетый в костюм её мужа актёр, и говорил:
— Я не хочу, чтобы ты отжала у меня половину. Я тоже жить где-то должен.
Катя не спала всю ночь. Плакала в ванной, чтобы не разбудить сына. Утром позвонила Лене — подруге со школы, та работала у адвоката.
— Лена, он уходит. И квартиру хочет забрать. Скажи, у меня хоть какие-то права есть?
— Конечно, есть. Катя, не паникуй. Если квартира куплена в браке — она совместная собственность, независимо от того, на кого оформлена.
— Но он сказал, что я не платила…
— Это не имеет значения. Суд будет на твоей стороне, особенно если есть ребёнок. Ты, главное, ничего не подписывай. И найди нормального адвоката.
Катя впервые за последние сутки вдохнула полной грудью. Слёзы текли, но уже другие — не от отчаяния, а от того, что внутри вдруг загорелась слабая, едва заметная искра надежды…
Максим стоял у окна у мамы на кухне и крутил в руках чашку с остывшим кофе. Погода за окном была мерзкая — слякоть, серое небо, ветер, который будто нарочно швырял в стекло мокрые листья. Мама — как всегда — хлопотала у плиты.
— Ты как школьник, честное слово, — буркнула Зинаида Аркадьевна, бросая на сковороду яйца. — Надо действовать, а не нюни распускать.
— Мам, ну она в суд собралась. У неё какая-то подруга-юрист, уже консультирует. Говорит, всё пополам.
— А ты скажи: «Ничего не пополам!» И вообще, где она была, когда я тебе на первый взнос деньги давала, а? Сама копейки вложила — и уже хозяйка?! Вот уж нет!
Максим молчал. Он не мог сказать, что у Кати тогда тоже были сбережения. Пусть и меньше, но она и правда помогала. Просто это было неудобно признавать — особенно сейчас, когда мама смотрела на него, как на воина, которого сама же и отправила на бой.
— И ещё, — Зинаида придвинулась ближе. — У меня в доме есть хороший юрист. Он говорит, если ты докажешь, что квартира куплена на «личные средства», то можно оспорить совместную собственность. Понял? Личные, Максим! Это — ключевое. Подарок от матери. Моё имя в договоре дарения — и баста!
— Но там же ипотека была…
— Ничего, обыграем. Скажем, ты досрочно выплатил. Своими. Не её же школьными грошами.
Максим провёл рукой по лицу. Всё это уже начинало пахнуть грязью. Но он так не хотел делиться квартирой…
Катя тем временем сидела у Ирины Борисовны — адвоката, которую порекомендовала Лена. Женщина лет пятидесяти, сухая, в очках на цепочке. Но говорила жёстко и уверенно, каждое слово — как выстрел.
— Он начнёт юлить. Будет доказывать, что ты ничего не вложила. Что деньги были его. Возможно, появится «договор дарения» от мамы. Они любят такое — особенно мамы.
— Да! — Катя удивлённо прижала ладони к щекам. — Откуда вы знаете? Его мама действительно дала часть на первый взнос. И она такая… настойчивая. Я раньше не замечала, но теперь понимаю, что она давно хотела убрать меня с дороги.
— Типичная история. Но ничего. Есть чеки? Платёжки? Может, ваша переписка, где он признаёт, что вы покупали вместе?
— Есть! У меня даже фото есть, как мы оба на стройке и он говорит: «Вот наш дом».
— Отлично. С этим можно работать.
Катя впервые за все дни выпрямилась. Как будто перестала быть жертвой. Как будто начала понимать: если не она — то кто будет бороться за сына, за себя, за то, во что они с Максимом вкладывали свою жизнь?
Максим тем временем всё глубже увязал в хитросплетениях советов мамы.
— Она что, хочет через суд? Пусть попробует, — ворчала Зинаида, вытирая руки о фартук. — Мы тоже не лыком шиты. Скажем, что ты ей предлагал деньги, а она отказалась. Что она вообще — истеричка, с ребёнком не справляется. У меня есть подруга — она медик, может справку нужную сделать…
— Мам, не перегибай.
— Не перегибать? Максим, очнись! Если она отсудит половину, ты куда пойдёшь? Ко мне назад, в зал с диваном? Или будешь алименты платить и ещё ипотеку за её часть тянуть?
Слова звучали резко, но логично. Максим кивнул.
— Всё, я понял. Надо бороться.
Тем же вечером он пришёл к Кате. Не позвонил, не предупредил. Просто явился — с серьёзным лицом, в куртке, которую она ему дарила на Новый год. В руках — папка с бумагами.
— Нам нужно подписать соглашение, — сказал он. — Мирно. По-хорошему.
— О чём?
— Квартира — моя. Я даю тебе сто тысяч и машину. Ты съезжаешь в течение двух недель.
Катя молча посмотрела на него. Две недели? Сто тысяч? За полжизни?
— Нет, Максим. Мы пойдём другим путём. Через суд.
Он шагнул ближе.
— Катя, давай не будем. У тебя ведь ничего нет. Ты никому не докажешь.
— Это ты так думаешь.
— Я знаю, как работает система.
— А я знаю, что правда на моей стороне.
Впервые за всё это время она смотрела на него не испуганно, а твёрдо. В её взгляде была женщина, которую больше не запугать. Которую предали — но не сломали.
И он вдруг отступил на шаг.
Суд только предстоял. Но самое главное уже случилось — Катя перестала бояться.
Суд был назначен на начало апреля. К этому моменту Катя собрала всё, что могла: чеки из «Леруа», банковские выписки, старые переписки в мессенджерах, где Максим писал: «Наша квартира! Как же я счастлив!» и «У нас будет уютное гнёздышко». Даже фотографии с его мамой на стройке — где Зинаида Аркадьевна радостно разглядывает кухонный гарнитур в рекламном буклете — пошли в дело. Юрист сказала: «Любая мелочь работает. Особенно если складывается в мозаику».
Катя вцепилась в эту мозаику, как в спасательный круг. Её трясло по ночам, она почти не ела, но продолжала — ради сына. Ради справедливости. Ради себя прежней — той, что верила мужу, вкладывала душу в дом, мечтала.
Максим вёл себя спокойно. Даже чересчур. Всё шло по плану. Мама настояла на справке, что он — единственный платёжеспособный родитель, «обеспечивающий стабильную среду для ребёнка». Было подготовлено заключение о том, что у Кати нет собственной жилплощади. А ещё — свежая выписка из банка, где будто бы только он вносил платежи по ипотеке.
— Видишь, всё сходится, — говорила мама, прихлёбывая чай. — Мы из неё сделаем либо глупую, либо неблагодарную. Лучше — и то, и другое.
— Мам, она же всё равно мать моего сына… — пробормотал Максим.
Зинаида Аркадьевна посмотрела на него так, как смотрят на неразумного подростка.
— Сын будет с тобой. А она — на сьёмной. Не умрёт. Ты вообще хочешь новую жизнь начать или будешь по бабским слезам страдать?
Он молчал. В голове пульсировала одна мысль: Хочу начать с чистого листа. Без Кати. Без разборок. Без дележки.
Первое слушание. Катя зашла в зал с Ирой Борисовной под руку. В чёрном пальто, с собранными волосами. Взгляд прямой. Челюсть поджата.
Максим сидел уже внутри — в дорогом костюме, с холодной ухмылкой. Ему казалось, он уже победил.
Но стоило судье задать пару вопросов, как пошли первые «проколы». Кате удалось доказать, что часть денег действительно была её. Были сканы переводов, её договор с репетиторским центром, из которого она вытащила за год сто с лишним тысяч и отдала на ремонт. Она говорила просто, но уверенно. Судья слушал внимательно.
Когда слово взял адвокат Максима, атмосфера сразу стала напряжённой.
— Ответчик утверждает, что истец не вносила никаких средств. Однако, согласно выписке, ипотечные платежи шли исключительно с личного счёта…
Катя молча вынула документы. Приложение к договору, где стояли обе подписи. Фото расписок. Снимки, где она передаёт ему наличные — на фоне кухни их новой квартиры, их тогда случайно сфотографировал сын.
Максим побледнел.
После заседания он бросился к матери в панике.
— Она всё притащила! Каждую бумажку! Я думал, она ничего не собирала!
— А ты что, думал, она дурочка? — Зинаида шипела, как чайник. — Надо было изначально подписывать с ней брачный контракт! Я тебе говорила — ещё до свадьбы: «Максимка, с ней будет сложно. Она не простушка».
— Мам, не сейчас, пожалуйста. Сейчас мне надо понять, как выкрутиться…
— Ой, выкрутиться… Это тебе не бизнес! Тут суд, тут чувства, ребёнок, жена! — Она сорвалась. — Вот из-за таких как ты мужиков у женщин потом жизнь кувырком! Сначала в кроватку тащите, а потом — «съезжай, я тебе сто тысяч оставлю»! Стыдно, Максим!
Он смотрел на неё, будто впервые слышал такие слова. Его мама — защитница, вдохновительница, соавтор всех его схем — вдруг вспыхнула гневом… и правдой.
Он не знал, что сказать.
Катя в тот вечер сидела у Иры Борисовны и пила чай с мятой.
— Ты знаешь, он даже не понял, что потерял, — сказала она тихо. — Не дом. Не вещи. А меня.
Адвокат кивнула.
— В таких делах всегда видно, кто человек, а кто — так, оболочка.
Катя улыбнулась. Впервые — по-настоящему.
Суд ещё не закончился. Но расстановка сил уже изменилась. Он — растерянный. Она — сильная. Она знала: борьба только начинается. Но теперь у неё было главное — уверенность.
К финальному заседанию Максим заметно сдал. Исчез этот его самоуверенный вид, исчезли ухмылки и игривые взгляды. Даже костюм был не тот — мятый, как после ночи на диване. А возможно, так и было.
Катя вошла в зал уверенно. На ней было серое платье и тонкая цепочка с кулоном, которую подарил ей сын на День матери — «мама-сердечко». Её взгляд был прямым, спина — ровной. Ни капли жалости. Ни капли слабости. Только достоинство.
Судья начал с оглашения новых материалов: о совместных тратах, скриншоты переписок, где Максим сам называл квартиру «нашей», свидетели со стороны Кати — подруга, соседка, даже сантехник, которому Катя наличкой платила за установку счётчиков. Мелочи, но цепкие.
— Учитывая представленные доказательства, а также показания сторон, суд приходит к выводу…
Максим закрыл глаза. Он знал, что услышит дальше. И услышал:
— Квартира, приобретённая в браке, является совместно нажитым имуществом и подлежит разделу в равных долях…
У Кати внутри всё дрогнуло. Не от радости — от облегчения. Она не выиграла, она — отстояла.
В коридоре он подошёл. Неуверенно. Ссутулившись.
— Катя… ну ты чего… мы же могли нормально всё решить…
Она посмотрела на него. И впервые в жизни — не как на отца своего сына. А как на чужого мужчину, которому когда-то, по ошибке, отдала сердце.
— Могли. Но ты выбрал войну. И маму.
Он побледнел.
— Послушай… Я же просто хотел сохранить хоть что-то… — Он развёл руками. — Ну не оставаться же мне на улице…
Катя слабо усмехнулась:
— А мне можно было? С ребёнком? С чемоданом и алиментами?
Он ничего не ответил. Только отвернулся.
Через неделю она стояла у окна в их теперь уже общей квартире. Половину которой он решил оставить ей — «по согласию». Наверное, испугался. Или устыдился. Или понял, что продавать её смысла нет — покупатели чуют скандальные истории, как собаки.
Катя поставила на подоконник герань. Старая, с обрезанными побегами. Её мама вырастила её на даче, а Катя берегла как память. Сейчас герань вновь зацвела — ярко-красным, дерзким цветом.
На кухне сын собирал рюкзак в школу. Катя надела пальто, взяла ключи и улыбнулась.
— Готов?
— Угу! А папа к нам ещё приедет?
Она наклонилась, поправила воротник на его куртке.
— Может, и приедет. Но жить мы с тобой будем здесь. Вместе. И всё у нас будет хорошо.
Он кивнул и сжал её руку. Сильно.
А Зинаида Аркадьевна вскоре продала свою однушку и уехала к племяннице в Калугу. Говорили, что у неё что-то с сердцем. Или с совестью — кто теперь разберёт. С Максимом они почти не общались. Слишком много было между ними сказано. И недосказано.
Максим уволился с работы, начал что-то своё. Ходили слухи, что подался в другую сферу — «с чистого листа», как он и хотел. Только вот лист тот оказался мятым, как его старый пиджак.
Катя больше не искала справедливости. Она просто жила. Каждый день. С сыном, с книгами, с работой. И с геранью на окне.
Она поняла главное: если тебя хотят обмануть, не бойся защищаться. Страх — это то, на чём держится ложь. А правда… она тихая. Но всегда побеждает.
