Кофе в кабинете Елены Викторовны резко запах горечью, когда дверь скрипнула и вошел он. Она даже не подняла головы от монитора — узнала по этому скрипу, по звуку шагов, по тяжелому дыханию. Сколько раз за тридцать лет она слушала эти шаги в коридоре их квартиры? Тысячи. Десятки тысяч.
— Батюшки, кто к нам явился, — она медленно стянула очки для работы за компьютером и подняла глаза.
Виктор Андреевич стоял в дверях ее кабинета, как побитая собака. Некогда статный мужчина, гордость института, любимец женщин. А сейчас? Желтая кожа, запавшие глаза, дрожащие руки. И только дорогущая рубашка — отутюженная до хруста — напоминала о прежнем лоске.
— Ленка, — голос хриплый, надтреснутый, будто ржавый гвоздь по стеклу. — Дай поговорить, а?
— У меня совещание через десять минут, — она демонстративно постучала ногтем по циферблату часов. — Так что будь краток.
— Я был у нас… у тебя дома, — он шагнул в кабинет, прикрыв за собой дверь. — Там какие-то чужие люди. Сказали, ты продала квартиру полгода назад. Я искал тебя.
Она усмехнулась. Два года. Два года назад этот человек стоял перед ней точно так же, только выпрямив спину и с блеском в глазах. И говорил совсем другие слова.
«Лена, я устал, я к другой ухожу. Не ищи меня. Так будет лучше для всех».
А потом ушел. Не оглянувшись. Забрав только свои вещи и документы. Словно тридцать лет брака можно стереть одним движением, как мел с доски.
— И на кой ляд ты меня искал? — она закинула ногу на ногу и откинулась в кресле. — Что, Алиночка-Малиночка больше не греет постельку? Или деньги закончились?
— Мы расстались, — он опустился на стул напротив, не дожидаясь приглашения.
— Да ты что? — Елена всплеснула руками с наигранным удивлением. — А как же «мы созданы друг для друга» и «с ней я чувствую себя молодым»? Как же фоточки из Тая и с яхты? Прям беда-беда.
Виктор поморщился, но сдержался. Он всегда был сдержанным, чтоб его. Даже когда бросал её — говорил ровным голосом, без лишних эмоций. Будто отчет на работе сдавал, а не жизнь ломал.
— Я ошибся, Лен. Крупно ошибся, — он смотрел на свои руки, нервно теребя часы на запястье. — Я каждый день вспоминал тебя. Каждый. Чертов. День.
— Даже когда сына на посвящение в аспирантуру не приехал? — она подалась вперед. — Даже когда моя мать уходила так тяжело и просила тебя увидеть напоследок? Или когда Димка звонил тебе поздравить с днем рождения, а ты трубку не взял, потому что был слишком занят своей девочкой?
Он молчал, опустив голову еще ниже. На секунду ей стало его жалко — сгорбленного, постаревшего на целую жизнь. Но жалость тут же схлынула, уступив место ярости.
— Чего тебе надо, Витя? — голос дрогнул, выдавая ее. — Только по-честному, без соплей. Я ж вижу, ты не просто так явился.
— Я хочу вернуться, — он поднял на нее глаза, и в них мелькнуло что-то такое… знакомое, родное. Прежний Витька, её Витька, черт бы его побрал. — Я все осознал. Это было помутнение. Блажь. Глупость.
Она расхохоталась — громко, до слез. Так, что секретарша за стеной наверняка услышала. И этот смех будто ударил его сильнее, чем могла бы любая пощечина.
— Ты ушел к молоденькой, а как заболел, так обратно прибежал? — резко оборвав смех, выпалила она. — Так, Витенька?
Он дернулся, будто от удара током. На лице отразилось неподдельное удивление.
— Что… о чем ты?
— О твоей опухоли, вот о чем, — она выцедила слова сквозь сжатые зубы. — Стадия, конечно, не последняя, но прогнозы откровенно так себе. Химия не помогает. Операции бессмысленны. И теперь тебе нужна нянька, которая горшки выносить будет и обезболивающее по часам давать, верно? А твоя фитоняшка слиняла, как только про диагноз услышала?
Виктор побледнел так резко, что она испугалась — не хватало еще, чтоб он хлопнулся в обморок. Вцепился в подлокотники кресла, аж костяшки побелели. Губы дрожат, глаза бегают.
— Кто… Откуда… — голос сел, в горле что-то забулькало. — Кто тебе сказал?
— Птичка на хвосте принесла, — она пожала плечами с деланным равнодушием. — Какая разница? Сбежал с корабля, когда было тихо, а как шторм начался — так сразу в тихую гавань? Не выйдет, Витенька. Ни-ког-да.
— Лена, ты не понимаешь…
— Что именно я не понимаю? — она перебила его, почти рыча. — Что ты, как последний га… , бросил меня ради бабы, которая тебе в дочери годится? Что ты два года не вспоминал о моем существовании? Что теперь, когда припекло, решил вернуться, потому что твоя кукла не готова променять тусовки на хоспис?
Теперь она уже не сдерживалась — говорила в полный голос, так что в кабинет могли заглянуть любопытные коллеги. Плевать. Тридцать лет. Тридцать лет она была идеальной женой. Родила ему сына, хотя врачи уверяли, что это невозможно. Поддерживала, когда у него случались срывы. Создавала уют, встречала с работы, переехала в другой город, когда его повысили — без единой жалобы. И вот, он просто взял и выбросил её из жизни, как будто она была не любимой женщиной, а старой, надоевшей тряпкой.
— Я был д.у.р.а.к.о.м, — он смотрел в пол. — Законченным д.у.р.а.к.о.м. Но я никогда не переставал любить тебя. Честное слово, Лен. Просто… накрыло. Седина в бороду — бес в ребро, знаешь, как говорят?
— И когда ты понял, что все еще любишь меня? — она прищурилась. — До того, как врач сказал, что тебе осталось полгода, или после?
Он снова сглотнул, словно через силу.
— Я скучал с первого дня, — голос стал совсем тихим. — Просто гордость не позволяла признаться. А теперь… теперь я понял, что самое страшное — уйти вот так в одиночестве.
Она смотрела на него молча. Внутри всё кипело и рвалось наружу. Хотелось ударить его, закричать, вышвырнуть за дверь. И одновременно — обнять, сказать, что все будет хорошо, что она поможет, что они справятся. Как всегда справлялись — вместе.
Елена вдруг почувствовала невероятную усталость. Словно разом накатили все эти два года без него — бесконечные ночи, когда она просыпалась в холодной постели и по привычке тянулась к его стороне. Дни рождения и праздники, которые она встречала одна. Воскресенья, когда раньше они вдвоем ходили в парк или выбирались за город. Ей пятьдесят пять, и она думала, что впереди еще столько всего… А оказалось — пустота и одиночество.
— Я вчера перебирала хлам в кладовке, — неожиданно для самой себя сказала она. — Нашла твою старую тетрадь со стихами. Помнишь, синяя такая, с потертыми краями? Ты в ней писал, когда мы только поженились.
— Помню, — в его глазах промелькнуло что-то похожее на надежду.
— Там было одно… — она запнулась, подбирая слова. — «Когда придет беда, и все отвернутся, я буду рядом, что бы ни случилось». Помнишь?
Он кивнул, опустив глаза.
— И ты действительно думаешь, — продолжила она безжалостно, — что после того, как ты сам от меня отвернулся, когда никакой беды не было, я должна быть рядом теперь?
Виктор поднял на нее глаза — и впервые за весь разговор она увидела в них не просто страх или раскаяние, а настоящую боль. Боль человека, который потерял все, что имел, и только сейчас это осознал.
— Я не прошу тебя быть рядом, — сказал он тихо. — Я просто… я хочу хотя бы попытаться все исправить. Пока еще есть время.
«Пока еще есть время» — эти слова прозвучали как приговор. Елена знала, что при его диагнозе времени действительно оставалось мало. Полгода. Может, год, если повезет. И часть ее — та, что еще помнила, как они когда-то любили друг друга — вдруг ощутила острую жалость.
В кабинет без стука заглянула Марина — молоденькая, с кудряшками цвета воронова крыла и ярко-красной помадой на пухлых губах.
— Елена Викторовна, через пять минут начинаем, — она метнула любопытный взгляд на посетителя. — Вы готовы?
— Спасибо, Мариночка, — Елена улыбнулась ей. — Сейчас буду.
Когда дверь закрылась, она вновь повернулась к бывшему мужу.
— Мне пора.
— Лен, — Виктор выпрямился в кресле, и на мгновение она увидела в нем прежнего Витю — подтянутого, уверенного, с блеском в глазах. — Дай мне шанс. Один шанс. Я не прошу сразу пустить меня в свою жизнь. Просто разреши попробовать всё исправить.
Она смотрела на него, не мигая. Потом медленно выдохнула.
— Что ж, — сказала она наконец. — Возможно, мы все заслуживаем второго шанса. Даже такие, как ты… Вечером пришлю тебе свой новый адрес. Приходи завтра к семи.
Лицо Виктора просветлело. Он подался вперед, будто хотел схватить ее за руку, но остановился, наткнувшись на холодный взгляд.
— Спасибо, Леночка, — выдохнул он. — Спасибо. Я докажу, что…
— Иди, Витя, — она кивнула в сторону двери. — У меня совещание.
Когда за ним закрылась дверь, Елена замерла на минуту. Потом открыла сумочку, достала зеркальце, поправила макияж и вышла из кабинета с идеально прямой спиной.
— Вы правда его простили? — Марина налетела на нее в коридоре после совещания. — Извините, я краем уха услышала… Он вас так обидел, а вы…
Елена только пожала плечами. На губах играла легкая улыбка, которую Марина не могла расшифровать.
— А я бы не смогла, — горячо продолжила девушка. — После такого предательства? Ни за что!
— Поживи с мое — поймешь, — усмехнулась Елена. — Злость выжигает изнутри. Лучше отпустить.
— Ага, отпустить, — Марина покачала головой, не веря. — А выглядит как будто вы решили…
— Я решила, — оборвала ее Елена. — И хватит об этом. У тебя готов анализ по третьему кварталу?…
Вечером, сидя в кресле с бокалом красного вина, Елена наблюдала, как на экране телефона высвечиваются пропущенные звонки от Виктора. Десять. Пятнадцать. Двадцать пять. Сорок. Ровно на сорок седьмом звонке — она специально считала — Елена ответила.
— Что за х…ю ты устроила, Лен?! — голос Виктора дрожал от бешенства. — Что за адрес ты мне дала?!
— А что-то не так? — спокойно поинтересовалась она, отпивая глоток терпкого вина.
— Не так?! — он почти сорвался на визг. — Я приехал, а там… там … городской цирк! Ты издеваешься надо мной?!
— Ну да, все верно — она улыбнулась в темноту комнаты. — Ты же клоун, Витя. От труппы отстал. Так что возвращайся к своим. Думаю, ты найдешь свое место.
— Лена, ты…
— Прощай, Витя, — она нажала отбой, затем не глядя заблокировала его номер.
Встала, потянулась. Подошла к окну нараспашку — апрельская ночь была теплой, воздух пах сиренью и весной. Где-то в соседнем доме кто-то играл на гитаре.
Впервые за два года Елена почувствовала себя по-настоящему живой и свободной.
Телефон снова зазвонил — на этот раз высветилось имя сына.
— Привет, Димка, — сказала она, и голос ее звучал молодо и звонко, как двадцать лет назад. — Нет, ничего особенного, обычный вечер. Как там ваша подготовка к защите? Ты, кстати, не поверишь, кто сегодня заходил…
На подоконник влетела маленькая вечерняя бабочка — желтая, с черными крапинками на крыльях. Елена осторожно помогла ей выбраться обратно на волю.
Она слушала сына, смеялась над его шутками и думала, что жизнь наконец-то возвращается в нормальное русло. А может быть, даже становится лучше, чем была прежде…
