Голос тёти Любы звучал почти умоляюще, но в нём мелькала знакомая хитринка.
Оля стояла в своей маленькой кухне, держа телефон у уха, и чувствовала, как внутри всё закипает. Она только что вернулась с работы, уставшая после напряжённого дня в офисе, а тут тётя Люба с очередным «семейным делом».
— Любовь Ивановна, я же вам в прошлом месяце помогла, — Оля старалась говорить спокойно, но голос дрожал. — У меня самой кредит, ремонт надо заканчивать.
— Олечка, ну что тебе стоит? — тётя вздохнула в трубку. — У тебя зарплата хорошая, а нам с Витькой на лекарства не хватает. Сердце у него, сама знаешь.
Оля закрыла глаза, пытаясь не сорваться. Она знала, что Витька, сын тёти Любы, больше тратит на свои «увлечения» в баре, чем на лекарства. Но сказать это вслух было всё равно что взорвать семейный чат.
Оле было тридцать два года, она жила в однушке в Челябинске, которую купила в ипотеку три года назад. Работала менеджером в крупной компании, зарабатывала неплохо, но почти всё уходило на платежи по кредиту и ремонт, тянувшийся уже третий год.
Семья — мама, тётя Люба, двоюродные братья и сёстры — считали её чуть ли не миллионершей. «Оля у нас всегда при деньгах», — шушукались на семейных сборах. Но никто не спрашивал, как она справляется одна.
Всё началось полгода назад, когда тётя Люба впервые попросила «одолжить» пять тысяч на «срочные нужды». Оля перевела, думая, что это разовая помощь. Но потом звонки стали регулярными: то Витьке на штраф, то тёте на новую куртку, то на «подарок бабушке». Оля давала, потому что «родня», но каждый раз чувствовала, как её используют.
Мама, Светлана Ивановна, тоже не знала, как помочь. Когда Оля пожаловалась, та только вздохнула:
— Олечка, ты же знаешь, Люба с Витькой не отстанут. Дай им немного, чтобы не ругаться.
— Мам, у меня своих трат полно, — Оля чуть не плакала. — Почему я должна их тянуть?
— Потому что семья, — мама говорила, как будто это всё объясняло. — Не хочешь давать денег — скажи прямо, но тогда готовься, что они обидятся.
Оля не хотела ссор, но и продолжать в том же духе не могла. После звонка тёти Любы она сидела, глядя на недоделанную стену в коридоре, и думала, как выбраться из этой ловушки.
На следующий день позвонил Витька.
— Оль, привет, — его голос был как всегда слегка хриплым. — Мамка говорила, ты опять выкручиваешься. Скинь десятку, а? Мне на лекарства надо.
— Витя, я не могу, — Оля сжала телефон. — У меня нет денег.
— Да ладно, Оль, — он хмыкнул. — У тебя квартира, работа, небось миллионы гребёшь. Мы же родня, помоги.
— Я не гребу миллионы, — Оля повысила голос. — И я вам в прошлом месяце давала. Где те деньги?
— Ну, там… потратились, — Витька замялся. — Короче, скинешь или нет?
— Нет, — Оля выдохнула. — И больше не звони с этим.
Она бросила трубку, но сердце колотилось. Она знала, что теперь начнётся: тётя Люба всем расскажет, какая Оля жадная, а семья начнёт косо смотреть. Но сдаваться она не собиралась.
Через неделю Олю вызвали на семейный сбор. Мама настояла, чтобы она приехала к ним в посёлок под Челябинском, где жили почти все родственники. Оля понимала, что это не просто так, но отказать не смогла — всё-таки мама.
Когда она вошла в дом, за столом уже сидели тётя Люба, Витька, бабушка Раиса Фёдоровна и двоюродная сестра Маша. Все смотрели на неё, как на обвиняемую.
— Олечка, садись, — мама указала на стул, но голос был напряжённым. — Поговорить надо.
— О чём? — Оля села, чувствуя, как внутри всё сжимается.
— О том, что ты родню бросаешь, — тётя Люба выпрямилась, глядя на неё в упор. — Витьке на лекарства надо, а ты даже копейкой не помогаешь.
— Любовь Ивановна, я помогала, — Оля посмотрела ей в глаза. — Полгода помогала. Но у меня свои траты, я не могу всех тянуть.
— Свои траты? — тётя фыркнула. — У тебя квартира, работа, живёшь одна. А мы тут с Витькой еле концы с концами сводим!
— А я, значит, должна за вас платить? — Оля повернулась к Витьке. — Витя, ты где работаешь? Почему сам не зарабатываешь?
— Да я… ищу, — Витька отвёл взгляд. — Щас тяжело с работой.
— Тяжело? — Оля почувствовала, как злость нарастает. — А в баре сидеть не тяжело? Я же знаю, куда твои «лекарства» уходят.
— Ты что, хамишь? — тётя Люба вскочила. — Светлана, ты слышала? Твоя дочь нас оскорбляет!
— Оля, хватит, — мама посмотрела на неё строго. — Мы же семья, нельзя так.
— Семья? — Оля встала, чувствуя, как слёзы подступают. — А почему семья — это только я должна всем помогать? Вы хоть раз спросили, как я живу?
— Ой, какие мы нежные! — Маша, молчавшая до этого, хмыкнула. — У тебя всё есть, а ты ещё ноешь.
— У меня всё есть, потому что я работаю! — Оля посмотрела на неё. — А вы только просите!
Повисла тишина. Бабушка Раиса Фёдоровна, сидевшая в углу, кашлянула.
— Оля, ты не права, — сказала она тихо. — Семья — это когда друг другу помогают.
— А я помогала, — Оля повернулась к бабушке. — Но я не могу всю жизнь за всех платить.
Она ушла, не дожидаясь ответа. В машине она сидела несколько минут, пытаясь успокоиться. Она знала, что семья не простит, но чувствовала, что больше не может молчать.
На следующий день позвонила Маша.
— Оль, ты чего на всех наехала? — её голос был почти дружелюбным. — Мамка с Витькой правда в беде. Скинь им пятёрку, и всё уляжется.
— Маша, я сказала: нет, — Оля говорила твёрдо. — И не надо всем по очереди просить.
— Ну и сиди одна в своей квартире, — Маша фыркнула и бросила трубку.
Оля знала, что это не конец. Семья будет давить, сплетничать, обвинять. Но она была готова.
Прошёл месяц. Семейный чат молчал, только мама изредка писала, пытаясь помирить всех. Оля отвечала коротко, не вдаваясь в подробности. Она сосредоточилась на работе, закончила ремонт в коридоре, даже записалась на курсы английского, чтобы отвлечься. Но внутри всё ещё болело — она не хотела терять семью, но и быть их банкоматом больше не могла.
Как-то вечером раздался звонок в дверь. Оля открыла и увидела тётю Любу с огромным пакетом, в котором лежали банки с соленьями.
— Олечка, пусти, поговорить надо, — тётя Люба улыбнулась, но улыбка была натянутой.
Оля вздохнула, но впустила. Они сели на кухне, и тётя сразу начала:
— Оля, ты на нас обиделась, я понимаю. Но Витьке правда плохо, сердце шалит. Подсоби хоть чуть-чуть, а?
— Любовь Ивановна, я уже всё сказала, — Оля посмотрела ей в глаза. — Я не могу вам помогать. У меня своя жизнь.
— Своя жизнь? — тётя всплеснула руками. — А мы тебе кто? Чужие?
— Не чужие, — Оля кивнула. — Но я не обязана за вас платить. Витя взрослый, пусть работает. А вы, если хотите ему помочь, сами решайте, как.
— Ты жестокая, Оля, — тётя покачала головой. — Я думала, ты добрая, а ты…
— Я не жестокая, — Оля встала. — Я просто устала быть вашей копилкой.
— Копилкой? — тётя вскочила. — Да как ты смеешь? Мы же родня!
— Родня — это не значит, что я должна всем раздавать деньги, — Оля говорила спокойно, но твёрдо. — Любовь Ивановна, я вас уважаю, но больше не дам ни копейки.
Тётя Люба посмотрела на неё долгим взглядом, потом подхватила свой пакет и ушла, хлопнув дверью. Оля осталась стоять, чувствуя, как сердце колотится. Она знала, что теперь её окончательно заклеймят жадиной, но внутри было легко.
Через неделю она узнала, что Витька устроился грузчиком на склад. Тётя Люба больше не звонила, а мама написала: «Оля, может, ты и права была». Оля улыбнулась, читая сообщение. Она не жалела. Она выбрала себя — и это было правильно.
