Когда Даша впервые увидела Лену — младшую сестру своего будущего мужа — у нее мелькнула мысль: «Сложная». Не «недоброжелательная», не «наглая», а именно — сложная. Слишком пронзительный взгляд, слишком уверенная в себе улыбка, слишком быстрое присвоение пространства.
— Ну, наконец-то познакомимся, — сказала Лена, проходя мимо Даши в квартиру, хотя встреча должна была состояться в кафе. — Я сразу сказала Пашке: не тяни резину, хочу посмотреть, кого он выбрал.
Слова прозвучали как будто доброжелательно, но осадок остался. Пашка, то есть Павел, только хмыкнул и сделал вид, что не заметил.
— Мы на ужин пригласили, ты же знала? — спросила Даша, убирая с дивана сумочку Лены, которая та небрежно кинула в самую середину.
— Ну да, но что в кафе делать? Там не видно, как человек живёт. Это же важно, правда?
С того дня Лена начала «бывать» у них. Сначала реже, потом всё чаще. Сперва с предлогом — «помочь с чем-то», «отдать», «забрать», а потом и вовсе без. Она появлялась с ключами, которые «взяла у мамы», приносила свои контейнеры с едой, а однажды — ночную рубашку и зубную щетку.
— Я сегодня у вас переночую. У меня там трубы прорвало, всё залило. Паш, ты же помнишь, как я терпеть не могу у чужих оставаться?
— Конечно, оставайся, — быстро ответил он, и Даша впервые ощутила раздражение, за которым шла капля страха: он и правда не замечает.
Лена вела себя в их доме как хозяйка: переставляла вещи на кухне, выбрасывала соус из холодильника с комментарием: «Вы этим вообще пользуетесь?», критиковала выбор мебели и цветов в интерьере, делала замечания, что слишком душно или слишком холодно, и что «стены у вас как в больнице». При этом улыбалась, хлопала Дашу по плечу и говорила:
— Да я ж пошутила, ну чего ты такая чувствительная?
Даша сжимала зубы и молчала. Павел — тоже. Он был рад, что они хоть как-то находят общий язык. Ему важно было, чтобы его «девчонки» не ссорились.
— Зато вместе, — говорил он. — У нас теперь настоящая семья.
Даша терпела почти год. Потом была первая попытка разговора с мужем.
— Она вторгается в наш дом. У нас нет личного пространства. Мне неприятно, что она хозяйничает.
— Ну, ты же знаешь Ленку. У неё сейчас трудный период. С Валерой всё совсем плохо… А ей к кому ещё идти? Мы — семья.
— А мы? Ты и я — мы? Мы тоже семья, но мне никто не сочувствует. Мне просто говорят: терпи.
— Даш, ну ты же сильная. А она — нет. Ты же сама всегда всем помогала.
Он гладил её по руке, прижимал к себе, но за всем этим была стена: ты справишься, ты взрослая, а Ленка — нет. Как будто между 30-летней замужней женщиной и 28-летней сестрой существовала пропасть.
Самым тяжёлым стало то, что Лена тонко манипулировала окружающими. Свекровь, Татьяна Юрьевна, сразу приняла её сторону. Она любила внучку Ленки, Киру, и считала, что у «настоящей матери» всегда должны быть ресурсы. Даже если эти ресурсы — не её собственные.
— Она не из тех, кто просит просто так, — сказала она однажды Даше, когда та попыталась вежливо сказать, что некомфортно, когда Лена остаётся ночевать.
— Вы же живёте вдвоём. Места всем хватит.
— Мы не втроём живём. Мы вдвоём. А она — гость. Непрошеный.
— Ой, как ты заговорила, Дашенька, — усмехнулась Татьяна Юрьевна. — Помни, что у тебя муж — мой сын. А сестра — это навсегда.
И эта фраза, казалось, выжгла что-то внутри.
Лена часто упоминала о прошлом Павла. Как они вдвоём жили после школы, как он спасал её от первой неудачной любви, как вместе хоронили кошку, как вдвоём ездили на Байкал — и всё это говорилось при Даше, с таким нарочитым «а ты этого не знаешь», что хотелось просто выйти из комнаты.
— Мы же с тобой всегда были вдвоём, — говорила Лена брату, когда они сидели вечером на кухне. — И вдруг ты стал другим. Как будто у тебя теперь фильтры появились. Раньше ты смеялся надо мной, даже если я ерунду говорила. А сейчас — как чужой.
Он молчал. А Даша слышала из спальни каждое слово.
И вот однажды она поняла, что больше не хочет играть в вежливость. Но пока что — только наблюдала. Пока что — терпела.
Второй год брака напоминал балансирование на краю. Павел был всё тем же ласковым, заботливым, но как будто размытым — его суть растворялась между женщинами, которые претендовали на его внимание. Даша пыталась бороться: разговорами, аргументами, компромиссами. Но Лена оставалась. А главное — продолжала расширять свои границы.
Сначала были деньги. Незаметные переводы, «пока не получу алименты», «я потом отдам». Потом — разговоры о том, что у них, у Даши с Павлом, всё легко, а у неё — «жизнь об колено».
— Ты даже не представляешь, каково это — растить ребёнка одной, — выдохнула Лена как-то вечером на кухне, когда Павел вышел выносить мусор.
Даша молча отпила воду. Ответов у неё не было. И сочувствия — тоже.
— А ты чего молчишь? Думаешь, легко быть мной? Ты ж в жизни проблем не видела. Всё по полочкам.
— Я просто не считаю, что с чужими семьями можно обращаться как со своими, — спокойно ответила Даша.
— С чужими? — переспросила Лена с почти театральным возмущением. — Ты вообще понимаешь, с кем ты говоришь? Это мой брат. А значит, это и мой дом. Ты тут на птичьих правах.
Когда Павел вернулся, Лена была сдержанной и нежной. Смеялась, трогала его за локоть, вспоминала, как он спасал её от соседского пса в десятом классе.
Именно в этот вечер Павел впервые сказал:
— Даш, ну ты же понимаешь, она просто переживает. Она же не специально. Давай не будем раздувать.
Следующей была тема ребёнка.
— А вы что, ещё не планируете? — бросила Лена на семейном ужине, где присутствовали свекровь, пара дальних родственников и сама Кира — пятилетняя копия матери, с такой же пристальной манерой смотреть.
— Работа, ипотека, мы хотим чуть позже, — вежливо ответила Даша.
— Ага, карьера важнее. Ну, конечно. Только потом не удивляйся, если поздно будет, — заметила свекровь.
— Мы просто хотим быть уверены, что можем обеспечить… — начала Даша, но Лена перебила:
— Да ну, бред. Мы с Валерой вообще ничего не обеспечивали. Жили в съёмной, ели гречку — и ничего, Киру родили. Она нам смысл дала. А вы всё откладываете, откладываете… Может, ты просто боишься?
Это прозвучало как упрёк, как вызов. Павел молчал, играл с племянницей.
Вечером он сказал:
— Не обижайся. Лена просто вспыльчивая. Но по-своему права.
Однажды Даша задержалась на работе. Вернулась поздно — и увидела, как Лена укладывает Кирочку в их спальне.
— А где Павел? — спросила она, сдерживая дрожь в голосе.
— Он у мамы. Попросила помочь с телевизором. Я сказала, что посижу. Уложу.
— В нашей кровати?
— А что такого? Ребёнку хочется спать. А вы, как я понимаю, даже не ночуете вместе — раз ты в десять домой приходишь.
— Это не твоё дело, — сказала Даша. — И не твоё место.
— Вот оно как, — усмехнулась Лена. — А ты подумай, кто тут вообще на своём месте. Кто пришёл, как мыльный пузырь — и решает, что и кому можно?
Она схватила сумку, крикнула дочке: «Пошли!», и вышла.
Павел не позвонил в тот вечер. Написал утром: «Ленке надо выговориться. Она очень переживает. Мы с мамой поговорим с ней, чтоб не перегибала».
После этого Лена не приходила почти две недели. И эти две недели были как дыхание. Даша снова начала спать. Появилось ощущение, что они вдвоём — это возможно. Даже Павел стал внимательнее. Он признал, что сестра «иногда переходит черту», и обещал поговорить с ней всерьёз.
— Я люблю тебя. Я выбираю тебя, — сказал он.
— Только не на словах. Покажи это, — ответила Даша.
Но затем всё вернулось.
Лена пришла без предупреждения. В пятницу вечером. Даша открыла дверь — и увидела сестру мужа с чемоданом.
— У нас отключили свет, замкнуло щиток, везде гарь. Кире там быть нельзя. Я на пару дней. Я ж всё понимаю, не переживай. Мы постараемся не мешать.
Она прошла мимо, словно ничего не случилось. Павел был дома и даже не удивился.
— Ну ты же не хочешь, чтобы ребёнок спал в вони?
— Я хочу, чтобы ты заранее со мной это обсуждал. И чтобы ты понимал, что это — наш дом, а не гостиница.
— Я просто помог ей.
— А ты можешь хоть раз подумать обо мне?
Он молчал. Потом вышел курить. В тот вечер Даша спала на диване.
А утром её вещи в спальне были сдвинуты. На её туалетном столике стояли детские расчески и крем Лены.
Вот тогда она впервые закричала:
— Ты не гостья, ты захватчица! И ты пользуешься тем, что он не умеет говорить «нет». Но я — умею!
Лена вышла из ванной в полотенце, с маской на лице.
— Даш, ты в порядке? Может, тебе отдохнуть надо?
Той же ночью Даша собрала вещи. Не ушла — просто собрала. И поставила чемодан у двери. Её сердце стучало глухо и глухо, как пульс в висках перед бурей.
Финал был близко.
Последние дни марта были мокрыми, липкими, как пережеванная бумага. Холодной капелью текли по стеклу, по нервам, по отношениям. Даша жила в своем же доме как на вокзале: не снимая пальто внутри, не раздеваясь душой снаружи. Лена всё ещё была у них. Вроде бы «временно». Вроде бы «на пару дней». Прошла неделя.
Павел ходил по дому осторожно, как по тонкому льду. Он пытался шутить, сглаживать, обнимать Дашу, когда сестра не видела. Но в тот вечер, когда он поставил чашку с чаем на её тумбочку — она просто молча отодвинула чашку в сторону. Он понял.
— Я не знаю, что делать, — тихо сказал он, глядя в пол.
— А я знаю, — ответила она. — Просто не знаю, почему ты не делаешь.
В субботу Лена снова разыграла спектакль. На этот раз — с участием Татьяны Юрьевны. Свекровь пришла сама. С тортом. С Кирой. С рассказами о том, как у них в семье принято держаться вместе.
— Мне больно смотреть, как вы ругаетесь. Пашенька не тот стал. Замкнулся. А Лена ведь как девочка — вся ранимая. Ты же сама видишь, как ей тяжело.
— Я тоже человек, — коротко сказала Даша. — Не сломанная вешалка, на которую можно повесить любую проблему.
— Но ты же его жена. Умная женщина всегда сглаживает острые углы. Тем более, когда есть ребёнок.
— Это не мой ребёнок, Татьяна Юрьевна. Я не обязана становиться жертвой ради чужой драмы.
— Так ты и есть чужая. Мы просто раньше не хотели тебе этого говорить.
И в этот момент Даша поняла: они — действительно семья. Спаянная, плотная, сложная. А она — инородное тело. Не вписывается. Слишком самостоятельная. Слишком спокойная. Слишком не та.
В тот же вечер Лена выложила в соцсетях сторис. Фото Павла, играющего с Кирой. Подпись: «Как хорошо, когда рядом настоящие мужчины. Всегда опора. Всегда рядом».
Даша смотрела на экран и чувствовала, как внутри нарастает глухой, ледяной смех. Бессловесный и точный. Не истерика — прозрение. Всё, что она годами терпела, из чего пыталась слепить «семью» — не имело смысла. Потому что она всё это время играла в шахматы с шулерами.
Павел пришёл позже. Он был раздражён. Просил не искать в каждом шаге злого умысла. Говорил, что Лена просто… просто…
— Просто — всегда? — перебила его Даша. — Просто — навсегда?
Он не ответил.
— Ты не заметил, как она перестала быть твоей сестрой, а стала — хозяйкой? Как она ставит тебе рамки, рассказывает, с кем тебе жить, а кого — выжить? Ты ослеп или тебе просто удобно ничего не видеть?
— Это перебор, — выдохнул он. — Лена никогда не хотела плохого.
— Нет. Просто ей всё равно. Вот и вся разница.
Последней каплей стал день, когда Лена решила провести «генеральную уборку». Без спроса. В отсутствие Даши. В её ящиках.
— Я просто хотела навести порядок, — сказала она с невинной улыбкой, увидев, как Даша стоит с открытым ртом перед комодом, где все аккуратно разложенные по системе вещи были перевалены, перемешаны, передвинуты.
— У тебя там была такая каша. Всё по десять раз.
— Ты заглянула туда, куда не звали, — произнесла Даша медленно, отчеканивая.
Лена пожала плечами:
— Ну извини. Больше не буду. Только не устраивай сцен. А то Паше опять будет плохо.
А потом был вечер. Обычный. Холодный. Молчаливый. Даша сидела у окна, Лена — в кухне, Павел — где-то между. И вдруг Даша встала. Пошла к двери. Подошла к шкафу. Достала тонкое пальто Лены. Бросила на пол. Затем — её туфли. Сумку.
Лена вышла на шум и застыла:
— Ты что творишь?
— Ты зашла сюда без спроса — и выйдешь так же. Только не забудь туфли, — проговорила Даша при свекрови, которая стояла в прихожей, держа Кирочку за руку.
Тишина повисла, как тяжёлое покрывало.
Павел молчал.
Лена тоже.
А Даша смотрела прямо, не отводя глаз. И в этот момент впервые за долгое время почувствовала себя не чужой — а собой.
Они не ушли в ту же минуту. Свекровь пыталась уговаривать. Павел — молчал. Лена поджала губы, но не возражала. Вечером она забрала чемодан. Сказала: «Ты пожалеешь». И ушла.
Прошёл день. Два. Неделя. Павел жил, будто на пороховой бочке. Ждал, что Даша извинится. Или заплачет. Или вернётся к обычному ритму.
А она — не плакала. Просто жила. Смотрела на мужа как на человека, с которым многое было. Но будущее — под вопросом.
Конфликт не закончился. Они всё ещё были вместе. Но между ними стояла пустота. И вопрос: «Кто ты — мой муж? Или её брат?»
А ответа всё не было.
