— Пап, может не надо? — Миша теребил рукав отцовской куртки, пока Антон парковал машину у дома матери. — Мы можем поехать с тобой.
— Сынок, мы уже обсуждали это, — Антон заглушил двигатель. — У меня важная встреча, я не могу взять вас с собой.
Катя на заднем сидении крепче прижала к себе плюшевого медведя:
— Бабушка злая.
— Не говори так, — Антон обернулся к дочери. — Бабушка вас любит, просто она… Строгая.
Дети переглянулись, но промолчали. Антон вышел из машины, помог детям с рюкзаками. Вера Николаевна уже ждала их у подъезда — прямая, подтянутая женщина со строгим взглядом.
— Явились наконец, — она окинула внуков придирчивым взглядом. — Опять в грязной одежде? И что это за игрушка, Катерина? Ты уже большая для таких глупостей.
— Мам, — Антон предупреждающе посмотрел на мать. — Мы же договорились.
Вера Николаевна поджала губы:
— Конечно-конечно. Проходите уже, нечего на улице стоять.
В квартире пахло едой. Вера Николаевна всегда была образцовой хозяйкой — ни пылинки, ни соринки, каждая вещь на своём месте.
— Разувайтесь аккуратно, — командовала она. — И тапочки наденьте, я только что полы помыла.
Миша случайно задел зонтик в прихожей. Тот с грохотом упал.
— Неуклюжий, весь в мать, — пробормотала Вера Николаевна, поднимая зонт.
— Что ты сказала? — переспросил Антон.
— Говорю, осторожнее надо быть, — она натянуто улыбнулась. — Иди уже на свою встречу, я справлюсь.
Антон обнял детей:
— Ведите себя хорошо, я вернусь через пару часов.
Как только дверь за ним закрылась, улыбка исчезла с лица Веры Николаевны.
— Так, слушайте внимательно, — она скрестила руки на груди. — Никакого беганья по квартире, никаких игр, никакого шума. Сядете делать уроки и не бесите меня.
— Но у нас каникулы, — робко возразила Катя.
— Тем более, — отрезала бабушка. — Нечего бездельничать. Вот тебе прописи, будешь писать. А ты, — она повернулась к Мише, — решишь задачи из этого сборника.
Дети послушно сели за стол. Вера Николаевна наблюдала за ними, поджав губы.
— Какой почерк у тебя корявый, Катерина, — она заглянула через плечо внучки. — Вот я в твоём возрасте…
— Бабуль, я пить хочу, — перебил её Миша.
— Не называй меня «бабулей», — поморщилась Вера Николаевна. — Я тебе не деревенская старуха. И не перебивай старших.
Она налила детям воды, с грохотом поставив стаканы на стол:
— Только не разлейте. А то как ваша мамаша вечно — неряха неряхой.
Миша сжал кулаки под столом, но промолчал. Катя украдкой вытерла слезу.
— Нечего тут сырость разводить, — фыркнула Вера Николаевна. — Вот я вашего отца воспитывала…
Внезапно Катя дёрнулась, и стакан опрокинулся. Вода разлилась по скатерти, капая на пол.
— Что ты наделала?! — Вера Николаевна подскочила к столу. — Я так и знала! Вся в мать — неуклюжая, неаккуратная! У тебя что… Откуда у тебя растут руки?!
— Это случайно, — Миша встал между бабушкой и сестрой.
— Случайно? — Вера Николаевна прищурилась. — Ничего в этой жизни не бывает случайно. Такими же вырастете, как ваша мать — никчёмными, неблагодарными…
Её голос становился всё громче, а глаза опасно блестели. Дети испуганно прижались друг к другу, понимая, что это только начало.
— Так, тряпку неси! — Вера Николаевна ткнула пальцем в сторону кухни. — Быстро! И газету!
Миша бросился выполнять приказ, но в спешке задел угол стола. Вазочка с конфетами опрокинулась, рассыпая содержимое по полу.
— Господи, да что ж такое! — Вера Николаевна схватилась за голову. — В кого вы такие безрукие? Убирайте всё, немедленно!
Катя, вся красная от стыда и страха, пыталась собирать конфеты, но пальцы не слушались. Конфеты выскальзывали, она нечаянно наступила на одну.
— Боже мой, она ещё и давит их! — Вера Николаевна отпихнула девочку в сторону. — Отойди, неумеха! Антон совсем вас не воспитывает. Весь в своих делах, а дети как сорняки растут!
Миша вернулся с тряпкой и газетой. Вера Николаевна выхватила их из рук мальчика:
— Дай сюда, сама всё сделаю. Вы только растопчите всё тут. Стойте и смотрите, как нужно убирать.
Дети замерли у стены, боясь пошевелиться. Вера Николаевна, шумно дыша, вытирала воду и собирала конфеты, не переставая ворчать:
— В мое время дети знали свое место. Уважали старших. Слушались. А сейчас что? Распущенность! Неблагодарность! Ваш отец таким же рос — всё ему дай, всё ему подай.
Закончив с уборкой, она выпрямилась, скривившись, будто от боли в спине:
— Видите, что вы со мной делаете? А я, между прочим, не молодею. У меня давление, сердце. Но кого это волнует?
Катя всхлипнула:
— Бабушка, мы не хотели…
— Не хотели! — передразнила Вера Николаевна. — А получилось как всегда. Идите в комнату, с глаз моих долой!
Дети поспешили скрыться в гостиной. Миша достал телефон, который отец оставил им для связи:
— Надо папе позвонить.
— Нет! — испуганно прошептала Катя. — Бабушка рассердится ещё сильнее.
Но было поздно. Вера Николаевна появилась в дверях и, увидев телефон, стремительно подошла к внуку:
— Это что ещё такое? Кому звонить собрался?
— Папе, — Миша крепче сжал телефон. — Я хочу домой.
Вера Николаевна выхватила аппарат:
— Никаких звонков! Отец занят, у него важная встреча. Не хватало ещё отвлекать его по пустякам!
— Отдай! — Миша потянулся за телефоном. — Папа дал его нам!
— Не смей повышать на меня голос! — Вера Николаевна отступила, пряча телефон в карман халата. — Получишь, когда отец приедет. А пока будете сидеть тихо и не действовать мне на нервы.
В этот момент Катя, пытаясь отойти подальше, случайно задела стопку журналов на тумбочке. Они с грохотом посыпались на пол.
— Это уже слишком! — глаза Веры Николаевны налились кровью. — Вы издеваетесь надо мной?
Она ушла на кухню, схватила полотенчико, и намочила его под краном. Вернувшись, она скрутила его жгутом:
— Знаете, как я вашего отца воспитывала? Вот этим самым полотенцем. Следов не остаётся, а урок запоминается на всю жизнь!
Дети в ужасе прижались друг к другу. Миша встал перед сестрой:
— Не трогай Катю!
— Ах ты, защитник выискался! — Вера Николаевна замахнулась полотенцем. — Она такая же неряха, как ваша мать! Такая же неблагодарная дрянь!
Миша не отступил:
— Не говори так о маме и Кате!
Мокрое полотенце просвистело в воздухе, ударив мальчика по плечу. Он вскрикнул от неожиданности и боли.
— Это тебе за дерзость! — Вера Николаевна снова замахнулась. — А теперь марш в угол, оба! Будете стоять, пока я не разрешу сесть!
В этот момент на телефоне в её кармане зазвонил будильник — напоминание о таблетках. Отвлёкшись, она на секунду ослабила хватку. Миша схватил сестру за руку:
— Бежим!
Они бросились в спальню, захлопнув за собой дверь. Миша подпёр её стулом.
— Откройте немедленно! — Вера Николаевна колотила в дверь. — Я вам устрою! Вы у меня узнаете, что такое настоящее воспитание!
В офисе Антон внезапно почувствовал необъяснимую тревогу. Встреча затягивалась, но он не мог сосредоточиться. Что-то было не так. Он извинился перед коллегами:
— Мне нужно проверить, как там дети.
Антон ехал быстрее обычного. Тревога не отпускала, заставляя нарушать скоростной режим. Он пытался дозвониться до матери, но та не брала трубку. Телефон, оставленный детям, тоже молчал.
«Наверное, всё в порядке, — убеждал он себя. — Мама просто занята, а дети увлеклись чем-то».
Но внутренний голос твердил обратное. Слишком часто в последнее время Миша и Катя сопротивлялись поездкам к бабушке. Слишком настойчиво просили не оставлять их там. А он всё списывал на детские капризы.
Припарковавшись у дома матери, Антон достал ключи. Поднимаясь по лестнице, он услышал крики. Голос матери, пронзительный и злой, эхом разносился по подъезду.
Антон ускорил шаг. Вставил ключ в замок максимально тихо и осторожно повернул. Дверь открылась бесшумно.
— Выходите немедленно, паршивцы! — голос матери доносился из глубины квартиры. — Я вам покажу, как запираться от бабушки! Вы такие же никчёмные, как ваша мать! Бездельники! Ненавижу вас!
Антон замер в прихожей, не веря своим ушам. Он медленно двинулся на голос, стараясь не выдать своего присутствия.
— Открывайте, кому говорю! — Вера Николаевна колотила в дверь спальни. В одной руке она сжимала мокрое скрученное полотенце. — Я вас всё равно достану! Вы у меня попляшете!
Антон увидел, как мать замахнулась и с силой ударила полотенцем по двери.
— Мама, — его голос прозвучал неожиданно громко. — Что здесь происходит?
Вера Николаевна резко обернулась. На секунду в её глазах мелькнул испуг, но она быстро взяла себя в руки:
— Антон? Ты рано. Эти твои дети… Они совершенно невоспитанные! Устроили беспорядок, а теперь заперлись и не выходят!
— Я слышал, что ты говорила, — Антон подошёл ближе. — И полотенце в твоих руках…
Вера Николаевна небрежно бросила полотенце на комод:
— Не понимаю, о чём ты. Я просто убиралась.
— Миша! Катя! — позвал Антон. — Это папа, откройте!
За дверью послышалась возня. Дверь приоткрылась, и оттуда выглянуло испуганное лицо Миши.
— Папа! — мальчик бросился к отцу, следом выбежала Катя. Оба вцепились в Антона, дрожа.
— Она нас била! — выпалил Миша. — Мокрым полотенцем! И кричала!
— Врут они всё, — отмахнулась Вера Николаевна. — Разбаловал ты их, вот и выдумывают.
Антон присел на корточки, обнимая детей. У Миши на плече виднелся красный след, глаза Кати были заплаканы.
— Не врут, — тихо сказал он, поднимаясь и поворачиваясь к матери. — Я видел, как ты замахивалась. Слышал, что ты говорила.
— Нет! Ничего такого не было! Я бы никогда… Это всё они…
— Мама, ты сама себя хоть слышишь? Это твои внуки, а ты так о них говоришь, а ещё и ненавидишь их? Да что ты за бабушка такая?
Лицо Веры Николаевны исказилось:
— Я пытаюсь их воспитать! Кто-то же должен, раз ты не справляешься! Посмотри, какие они непослушные, грубые!
— Непослушные? — Антон покачал головой. — Они дети, мама. Обычные дети. Они не должны бояться родных людей.
Вера Николаевна фыркнула:
— Вот оно, современное воспитание! В мои времена детей воспитывали строго, и вырастали нормальными людьми.
У Антона что-то щёлкнуло в голове. Воспоминание, похороненное глубоко в памяти: он, маленький, прячется в шкафу, а мать ищет его с мокрым полотенцем. Такой же страх, такое же отчаяние.
— Нормальными? — переспросил он горько. — Ты и меня так воспитывала! Тоже полотенцем, чтобы синяков не оставалось!
Вера Николаевна растерялась на мгновение:
— Не преувеличивай. Пара шлепков — это не насилие.
— Не преувеличивай? — Антон сжал кулаки. — Посмотри на своих внуков. Они до смерти напуганы. Они прячутся от тебя как от чудовища.
— Потому что избалованы! — вспылила Вера Николаевна. — Их мать была такой же — всё ей позволяли, вот и выросла никчёмной!
— Не смей оскорблять их мать, — голос Антона стал жёстким. — И моих детей. Больше никогда.
Он повернулся к Мише и Кате:
— Собирайте вещи, мы уезжаем.
— Антон! — Вера Николаевна схватила его за руку. — Ты не можешь просто так уйти! Я твоя мать, я имею право…
— Право? — он аккуратно, но твёрдо освободил руку. — Какое право ты имеешь издеваться над моими детьми? Называть их никчёмными? Бить их?
Вера Николаевна отступила на шаг, её глаза сузились:
— Значит, вот как? Неблагодарность — вот благодарность за моё воспитание? За всё, что я для тебя сделала?
Антон помог детям собрать рюкзаки, не отвечая. Он чувствовал, как внутри поднимается волна гнева — не яростного, а холодного, решительного.
— Пойдёмте, — Антон взял детей за руки, направляясь к выходу.
— Ты не можешь просто так уйти! — Вера Николаевна преградила им путь. — Я твоя мать! Я тебя воспитала!
Антон остановился. Дети прижались к нему, испуганно глядя на бабушку.
— Да, ты моя мать, — его голос звучал спокойно, но каждое слово было наполнено болью. — И вся моя жизнь была наполнена страхом перед тобой. Я годами убеждал себя, что это нормально. Что строгость — это любовь. Что унижения — это забота.
Вера Николаевна опешила:
— Какие унижения? Я всегда хотела для тебя лучшего! Всё, что я делала…
— Всё, что ты делала, оставило шрамы, — перебил Антон. — Не на теле, А внутри. И я, как ненормальный, позволил тебе начать то же самое с моими детьми.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Вера Николаевна, казалось, уменьшилась в размерах — её плечи поникли, властный взгляд потускнел.
— Ты несправедлив, — сказала она, но уже без прежней уверенности. — Я просто хотела им дисциплины. Порядка.
— Дисциплина — это не страх, мама, — Антон покачал головой. — Это не полотенце, которым ты била и меня, и теперь моих детей. Это не крики и унижения.
Миша, до этого молчавший, вдруг произнёс:
— Бабушка говорила, что мы плохие. Как мама. Что мы неблагодарные.
Вера Николаевна отвела взгляд:
— Я просто вспылила… Дети должны знать своё место.
— Своё место? — переспросил Антон. — Их место — быть любимыми. Защищёнными. Счастливыми. А не запуганными до смерти.
Он обнял детей крепче:
— Знаешь, я боюсь признаться себе, сколько раз ты делала это раньше. Сколько раз я не замечал. Не хотел замечать. Потому что проще было оставить их тебе, чем признать, что моя собственная мать… — он не закончил фразу.
— Я старалась как лучше, — Вера Николаевна нервно теребила край халата. — Как меня саму воспитывали.
— И это оправдание? — Антон посмотрел ей прямо в глаза. — Твоя мать так же обращалась с тобой, и ты решила передать эту боль дальше? Своему сыну? Своим внукам?
В глазах Веры Николаевны что-то дрогнуло. Она медленно опустилась на стул, внезапно постаревшая и потерянная.
— Я не знаю по-другому, — прошептала она. — Меня так воспитывали. И тебя. Разве ты вырос плохим человеком?
— Я вырос человеком, который боится свою мать, — тихо ответил Антон. — Человеком, который до сегодняшнего дня не мог защитить собственных детей от неё. Это не то, чем стоит гордиться.
Он взял рюкзаки детей:
— Мы уходим. И пока ты не поймёшь, что такое уважение и любовь без условий, без наказаний и унижений — мы не вернёмся.
Вера Николаевна подняла голову:
— Ты лишаешь меня внуков? Лишаешь семьи?
— Нет, мама, — покачал головой Антон. — Ты сама себя лишаешь. Своей злостью. Своей неспособностью увидеть, что времена изменились. Что дети — это не собственность, которую можно формировать по своему усмотрению. Это личности, заслуживающие уважения.
Катя вдруг выпустила руку отца и, к удивлению всех, подошла к бабушке. Протянула ей потрёпанного плюшевого медведя, которого Вера Николаевна так презирала:
— Когда мне страшно, я обнимаю Мишутку. И становится легче.
Вера Николаевна замерла, глядя на игрушку, на маленькую ладошку, протягивающую её. Впервые Антон увидел в её глазах что-то похожее на стыд.
— Ты можешь измениться, мама, — сказал он. — Если захочешь. Если поймёшь, что любовь — это не контроль. И что настоящая сила не в том, чтобы подчинять слабых, а в том, чтобы признавать свои ошибки.
Вера Николаевна медленно, неуверенно взяла медведя. Её пальцы дрожали:
— Я просто хотела… Чтобы всё было правильно.
— Правильно — это когда не больно, — Миша вдруг заговорил тихо, но уверенно. — Когда не страшно. Когда можно смеяться, а не прятаться.
Вера Николаевна прижала медведя к груди. По её щеке скатилась одинокая слеза — возможно, первая за долгие годы.
— Мы будем ждать, — сказал Антон, беря детей за руки. — Когда ты будешь готова любить, а не воспитывать. Принимать, а не переделывать. Тогда мы вернёмся.
Они вышли из квартиры в тишине. Дети молчали всю дорогу домой, но их руки больше не дрожали. Антон смотрел на дорогу, чувствуя странное облегчение, словно сбросил тяжесть, которую носил всю жизнь.
Дома, уложив детей спать, он долго сидел в темноте, перебирая воспоминания детства. И впервые позволил себе признать: то, что он считал нормой, было насилием. Привычным, обыденным, передающимся из поколения в поколение. Цепью, которую он наконец решился разорвать.
Телефон зазвонил ближе к полуночи. Номер матери. Антон глубоко вздохнул и нажал кнопку «ответить»…
