— Ты ничего не получишь! Слышишь? Ничего! — Марина швырнула папку с документами прямо в лицо Андрею. Листы разлетелись по комнате, как осенние листья. — Это всё наше! Понимаешь? Наше!
Андрей стоял у окна, спиной к ней. Не обернулся, не дёрнулся. Только плечи чуть напряглись.
— Я не просил, — тихо сказал он.
— Не просил? — Сергей влетел в гостиную следом за сестрой. Лицо красное, вена на виске пульсирует. — Ты три года около него крутился! Втёрся в доверие!
— Четыре, — поправил Андрей. — Четыре года.
— Вот видишь! — Марина ткнула пальцем в его сторону. — Считал, да? Ждал, когда помрёт?
Андрей наконец повернулся. Глаза усталые, под ними тёмные круги. Похудел за последний месяц — скулы заострились, щёки впали.
— Я считал, сколько раз вы приезжали. За четыре года — семь. Семь раз, Марина. Три на день рождения, два на Новый год, один раз деньги просить, один — когда думали, что он уже всё. Но он выкарабкался тогда. И вы перестали звонить.
— Не смей! — Сергей шагнул вперёд, кулаки сжаты. — Не смей нас учить! Мы его дети! Родные дети!
— Родные, — согласился Андрей. — Только где вы были, когда его рвало кровью? Где были, когда он не мог встать три дня? Когда просил воды, а дотянуться до стакана сил не было?
— У нас своя жизнь! — выкрикнула Марина. — Работа, семьи!
— У меня тоже была.
Было. Была работа в другом городе, была девушка, были планы. Всё осталось там, в прошлой жизни. Когда Виктор позвонил и сказал, что болен, Андрей приехал на выходные. Думал — проведает, поможет чем сможет, вернётся. Не вернулся.
— Мама приедет завтра, — Сергей говорил так, будто это угроза. — Она с тобой разберётся.
— Ольга Павловна знает, где я живу. Четыре года знает.
— Папа с ней развёлся! Она не имела права его навещать!
— А вы имели?
Тишина. Только часы на стене тикают — старые, механические. Виктор их любил, каждую неделю заводил. Теперь заводит Андрей.
Марина подошла к серванту, провела пальцем по полке. Пыли нет — Андрей убирается, как Виктор любил. Всё на своих местах: фотографии, статуэтки, та самая ваза, которую Марина подарила отцу лет десять назад.
— Продай всё, — сказала она, не оборачиваясь. — Продай и раздели поровну. Будь человеком.
— Я не могу.
— Почему? — Сергей снова завёлся. — Потому что жадный?
— Потому что он просил не продавать. Сказал: «Пусть дом живёт». Я пообещал.
— Он был не в себе! Опухоль мозга! Он не понимал, что делает!
Андрей достал из ящика стола конверт. Протянул Сергею.
— Читай.
Сергей выхватил письмо, развернул. Марина встала рядом, читают вместе. С каждой строчкой лица меняются — краснота уходит, остаётся бледность.
«Серёжа, сынок. Знаю, ты сейчас злишься. Имеешь право. Но выслушай старика. Я всю жизнь пытался заслужить вашу любовь. Покупал, давал, обеспечивал. Думал — это и есть отцовство. Оказалось, я покупал ваше присутствие. Когда деньги кончались, кончались и вы.
Твоя мачеха не выдержала — ушла, когда началась болезнь. Я не виню её. Каждый спасается, как может.
Андрей не просил ничего. Вообще ничего. Он просто был рядом. Молча сидел, когда мне было страшно. Держал тазик, когда тошнило. Читал вслух, когда глаза уже не видели букв. Он стал мне сыном не по крови, а по душе.
Простите, если можете. Я вас любил. Люблю. Но оставляю всё тому, кто остался.
Папа.»
Марина выронила письмо.
— Это… это подделка, — прошептала она.
— Почерковедческая экспертиза в той папке, что ты швырнула, — ровно сказал Андрей. — Страница восемнадцать.
Сергей сел на диван. Тяжело, будто ноги подкосились.
— Когда он это написал?
— За неделю до смерти. Когда вы последний раз звонили.
— Мы звонили! — Марина вскинулась. — Мы звонили, просто он не брал трубку!
— Он не мог. Руки уже не слушались. Я предлагал поднести телефон к уху. Он отказался. Сказал: «Зачем? Опять денег попросят».
— Неправда!
— Последние четыре звонка от вас — все с просьбами. Серёже на машину, тебе на ремонт, потом ещё что-то… Он всё помнил. Записывал в блокнот — память уже подводила, но он записывал. «Дети звонили. Нужны деньги». Вот и вся запись.
Сергей поднял голову. В глазах что-то дрогнуло — не слёзы, нет. Что-то похожее на понимание.
— А ты? Ты зачем остался?
Андрей пожал плечами.
— Не смог уйти. Он держал за руку и просил: «Не уходи». Как я мог уйти?
— Но ты же… ты не родной. Ты сын его жены от первого брака. Ты вообще никто!
— Никто, — согласился Андрей. — Но я был. А вы — нет.
Марина схватила ту самую вазу с полки. Замахнулась.
— Ты украл у нас отца!
Ваза полетела в стену. Осколки разлетелись во все стороны — острые. Один порезал Андрею щёку. Кровь потекла по скуле, капнула на рубашку.
— Я не крал. Он сам ушёл от вас. Задолго до болезни.
— Заткнись!
— Когда вы последний раз говорили с ним не о деньгах? Когда спрашивали, как он? Когда просто сидели рядом?
— Мы работаем! У нас дети! У нас ипотека!
— У всех есть пять минут. На звонок. На «пап, как ты». У всех есть, Марина. Просто не всем нужно.
Она замахнулась ладонью, но Сергей перехватил её руку.
— Хватит.
— Он же… он же…
— Он прав.
Марина вырвалась, посмотрела на брата как на предателя.
— Ты на его стороне?
— Я на той стороне, где правда. А правда в том, что мы приезжали к банкомату, а не к отцу.
— Он сам давал!
— А мы брали. И не стеснялись просить ещё.
Андрей промокнул кровь платком. Порез неглубокий, заживёт.
— Я сохраню всё, как он просил. Дом будет жить. Если захотите приехать — двери открыты. Не за деньгами. Просто приехать. Посидеть. Вспомнить.
— Мы подадим в суд! — Марина не сдавалась. — Оспорим завещание! Докажем, что он был невменяем!
— Подавайте. Все документы в порядке. Экспертиза проведена. Нотариус всё заверил. Врачи подтвердили — он был в здравом уме.
— Мы найдём других врачей!
— Найдёте. А я буду ждать. И пока будут суды, пока будут экспертизы — я буду здесь. Поливать его цветы. Заводить его часы. Кормить его кота.
— У него нет кота!
— Теперь есть. Прибился месяц назад. Виктор успел дать ему имя — Рыжий. Оригинально, правда?
Сергей встал.
— Пойдём, Марина.
— Но…
— Пойдём. Мама завтра приедет. Пусть она разбирается.
Они ушли. Хлопнула дверь. Машина во дворе зарычала, уехала. Тишина.
Андрей сел на пол, прислонился спиной к стене. Из кухни вышел кот — действительно рыжий, тощий ещё. Потёрся о колено, замурлыкал.
— Ну что, Рыжий. Остались вдвоём.
Кот запрыгнул на колени, свернулся клубком. Тепло. Живое. Настоящее.
Андрей закрыл глаза. Вспомнил последнюю ночь. Виктор уже почти не дышал, но глаза были ясные. Смотрел и улыбался.
— Спасибо, — прошептал тогда. — За всё спасибо, сынок.
Сынок. Впервые назвал так. В последний раз.
— Я тоже тебя люблю, пап, — ответил Андрей.
Виктор улыбнулся шире. Закрыл глаза. Через час всё кончилось.
На похоронах Сергей с Мариной стояли в первом ряду. Андрей — сзади, у стены. Так правильно, говорили все. Родные дети впереди. Но когда гроб опускали, когда бросали землю — они стояли как статуи. Красивые, правильные, холодные.
А Андрей плакал. Тихо, отвернувшись. Но плакал.
Телефон зазвонил. Номер незнакомый.
— Да?
— Андрей? Это Ольга Павловна. Я завтра буду. Нам нужно поговорить.
— Конечно. Я буду дома.
— Ты… как ты?
В её голосе что-то дрогнуло. Не угроза. Что-то другое.
— Держусь.
— Он тебя любил. Знаешь об этом?
— Знаю.
— Это хорошо. До завтра, Андрей.
— До завтра.
Андрей поднялся, пошёл на кухню. Надо прибрать осколки. Надо покормить кота. Надо полить цветы. Надо жить дальше.
В дверь позвонили. Он вздохнул — неужели вернулись? Открыл.
На пороге стояла девушка лет тридцати. В руках — горшок с орхидеей.
— Простите, вы Андрей?
— Да.
— Я Лена. Из онкоцентра. Медсестра. Ухаживала за Виктором Петровичем.
— Помню вас.
— Я… я хотела… — она протянула цветок. — Он всё говорил про ваши цветы. Что вы их любите. Подумала…
Андрей взял горшок. Орхидея белая, нежная. Живая.
— Спасибо.
— Он был хороший человек. И вы… вы тоже хороший. Я видела таких детей, как его. Видела таких, как вы. Вы — настоящий.
Она развернулась, пошла к лифту. Обернулась:
— Если что нужно — звоните. Мой номер у вас есть.
Андрей кивнул. Закрыл дверь. Поставил орхидею на подоконник, рядом с фиалками Виктора.
— Будешь жить, — сказал цветку. — Все будем жить.
Кот потёрся о ноги, мяукнул требовательно. Есть хочет.
Жизнь продолжалась. Не его выбор. Но его ответственность теперь.
И он справится. Потому что обещал. Потому что не может иначе.
Потому что любил.
