Асе Андреевне было сорок три. В зеркале утро за утром, год за годом отражалась всё та же улыбка — дежурная, привычная, как второе дыхание, без которого не пробежать марафон. Правда, марафон давно превратился в спринт — от дома к работе, от работы к дому, мимо цветочных киосков и продуктовых лавок. И только иногда, раз в месяц, другой — к родителям на Карельский перешеек, где влажный воздух, пахнущий хвоей, вытеснял из лёгких городскую гарь.
— Асенька, ты бы хоть губы накрасила, — мать причитала каждый раз, когда дочь переступала порог родительского дома. — Совсем себя запустила.
Ася рассеянно кивала. Помада, действительно, давно пересохла в тюбике, но выбросить жалко — дорогая, французская. От мужа подарок на тридцатипятилетие. Точнее, не подарок даже, а милостыня, которую он швырнул на кухонный стол после недельной командировки, виновато улыбаясь.
«Не всё же тебе только по магазинам бегать, — сказал тогда. — На, порадуй себя».
Она не бегала по магазинам. Она таскала тяжелые сумки с продуктами, из которых готовила ужины, раскладывала по тарелкам, мыла посуду. А утром снова бежала — на работу, в редакцию местной газеты, где писала заметки о городских событиях, брала интервью у почётных граждан, корректировала чужие тексты, наполненные пустотой из общих фраз.
— Ты снова похудела, — отец оглядывал её придирчиво, как будто подозревал в чём-то. — Витя-то хоть кормит тебя? Или снова по командировкам?
— Он много работает, — уклончиво отвечала Ася.
Много работает — её Витя, Виктор Павлович, успешный юрист, умный, высокий, с хорошей родословной и безупречными манерами. Отец её не любил зятя, хоть и старался не показывать. А мать… Мать боготворила Виктора — за то, что «взял замуж», «дал положение», «мог ведь и моложе найти». Этими фразами она непрестанно кормила дочь — вместо борща, вместо пирогов, которые не умела печь.
Восемь лет брака. Восемь лет, в которых было всё — улыбки, слёзы, ожидания, примирения, съёмные квартиры, кредиты, планы на будущее. Всё, кроме детей. Они не получались — то ли организм сопротивлялся, то ли судьба уберегала от последнего якоря.
Он не настаивал — не мечтал о наследниках, не искал причин в ней или в себе. Только иногда, выпив лишнего, говорил с сарказмом: «Зато свободны, как птицы. Разведёмся — и ничего делить не придётся. Хотя тебе и так мало что светит, милая». Ася не обижалась — это была их игра, их особая форма близости, в которой слова значили меньше, чем взгляды.
Она работала в редакции уже тринадцать лет. Тринадцать лет приходила в одно и то же время, садилась за один и тот же стол, отвечала на одни и те же вопросы. Коллеги менялись — молодые приходили, старые уходили на пенсию, а она оставалась, прирастая к месту, как старое дерево — корнями к земле.
— Ася Андреевна, можно к вам? — на пороге кабинета стоял новый редактор, Григорий Алексеевич, тридцать пять лет, разведён, любит джаз и итальянскую кухню. Всё это она узнала не потому, что интересовалась им, а потому что у неё была хорошая память на детали.
— Конечно.
Григорий Алексеевич шумно вздохнул, уселся в кресло для посетителей и вытянул длинные ноги.
— Хотел с вами посоветоваться насчёт нового проекта. Вы же давно здесь работаете, всё знаете, все контакты у вас.
Ася кивнула, ощущая лёгкую гордость — её опыт ценили. Хоть в чём-то она была незаменима.
— Мы хотим запустить серию очерков о городских героях. Знаете, обычные люди, которые делают необычные вещи. Спасают бездомных животных, организуют клубы по интересам для пенсионеров, реставрируют старые дома за свой счёт. Неважно что — главное, чтобы это было искренне и трогало души.
Ася вздрогнула. «Трогало души» — так говорил её отец о настоящей литературе, которую она когда-то мечтала писать. До того, как жизнь повернула её на дорогу практичности, где вместо романов и повестей — заметки о ярмарках выходного дня и интервью с директорами школ.
— И вы хотите, чтобы я…
— Чтобы вы возглавили этот проект, — Григорий Алексеевич улыбнулся так широко, что на миг показался совсем юным. — У вас хороший слог, вы умеете разговорить даже камень, и главное — вы неравнодушны. Мне сказали, что ваши тексты единственные, которые читают до конца.
Ася растерялась. Неравнодушна? Она не чувствовала себя такой уже давно. Скорее, наоборот — жизнь превратила её в наблюдателя, который фиксирует события, но не участвует в них.
— Я подумаю, — сказала она, потупив взгляд.
— Нет времени думать! — Григорий Алексеевич поднялся, подошёл к окну, отодвинул жалюзи. — Жизнь слишком коротка для размышлений. Соглашайтесь, и через неделю жду первый материал.
Когда он ушёл, Ася долго смотрела на закрытую дверь. За окном моросил дождь, первый осенний, ещё тёплый, но уже предвещающий холода. Она вдруг почувствовала острое желание выйти под эти капли, подставить лицо, смыть с себя всё наносное, все годы, все слои, которые делали её кем-то другим, не той Асей, что мечтала о большой литературе, о путешествиях, о жизни, полной красок.
Она набрала номер мужа.
— Слушаю, — голос Виктора был деловым, как будто отвечал незнакомцу.
— Это я, — сказала Ася. — Мне предложили новый проект. Серьёзный, интересный.
— Поздравляю, — в трубке слышался шум офиса, голоса, звонки. — Вечером расскажешь. Я сегодня поздно, не жди с ужином.
Короткие гудки. Он всегда так делал — обрывал разговор, как будто время, потраченное на неё, было украдено у кого-то более важного. Но сегодня это не задело. Сегодня внутри неё зародилось что-то новое — предвкушение, забытое чувство, которое она испытывала в юности перед экзаменами, перед свиданиями, перед всем, что обещало перемены.
Первым героем её очерка стал пожилой учитель математики, который после выхода на пенсию организовал бесплатные занятия для детей из неблагополучных семей. Ничего особенного — таких историй много. Но когда она пришла к нему домой, в маленькую квартирку на окраине, заставленную книгами и старыми чёрно-белыми фотографиями, что-то произошло.
Семён Аркадьевич, восьмидесятилетний, с глазами цвета весеннего неба, рассказывал ей не о своих достижениях, а о детях — о мальчишке Пете, который плохо видит, но стесняется носить очки, о Машеньке с изрезанными от самоповреждений руками, которая пишет трогательные стихи, о близнецах Коле и Толе, которые живут с пьющей матерью, но мечтают поступить в университет.
— Знаете, Ася Андреевна, — говорил Семён Аркадьевич, разливая чай в старые фарфоровые чашки, — математика — это не просто цифры. Это способ понять мир. Если ребёнок научится решать уравнения, он поймёт, что у любой задачи есть решение. А это главное, что нужно знать в жизни.
Она слушала его и писала, писала, писала — так, как не писала уже много лет. Слова лились потоком, мысли оформлялись в предложения, предложения складывались в абзацы. А когда вернулась домой, не могла остановиться — сидела до поздней ночи за ноутбуком, забыв про ужин, про уборку, про всё.
Виктор пришёл за полночь, от него пахло дорогим одеколоном и чужими духами. Ася сделала вид, что не заметила. У неё была история — настоящая, живая, которая занимала всё её существо.
— Ты чего не спишь? — спросил он, пошатываясь. — Завтра на работу.
— Пишу, — ответила она, не отрываясь от экрана. — Про учителя математики, который меняет жизни детей.
Виктор фыркнул.
— Романтические бредни. Кому это нужно? Лучше бы квартирой занялась. Риелтор звонил, есть вариант в новостройке. Наконец-то сможем съехать с этой съёмной конуры.
Ася кивнула, но продолжала печатать. Они давно копили на собственное жильё — вернее, она копила, откладывая с каждой зарплаты, экономя на всём, что можно. Виктор зарабатывал в разы больше, но его деньги уходили на дорогие костюмы, рестораны, поездки, о которых он рассказывал скупо и неохотно.
— Ложись спать, — бросил он, прежде чем скрыться в ванной. — От недосыпа морщины.
Она не легла. Дописала очерк под утро, отправила Григорию Алексеевичу и только потом провалилась в короткий, беспокойный сон.
Очерк произвёл фурор. Его перепечатали в областной газете, разместили на городском портале, зачитывали на местном радио. Семёна Аркадьевича пригласили в администрацию, где вручили почётную грамоту и обещали помочь с новым помещением для занятий.
— Вы сделали чудо! — Григорий Алексеевич вошёл в кабинет Аси с букетом полевых цветов. — Читатели звонят, спрашивают, как помочь этому учителю. Мы открыли сбор средств, уже почти двести тысяч собрали. Представляете?
Ася не представляла. Она никогда не думала, что её слова могут иметь такую силу, могут заставить людей действовать, открывать кошельки, сердца.
— У меня есть ещё идеи, — сказала она, принимая цветы. — Женщина, которая шьёт одежду для недоношенных детей в перинатальном центре. Мужчина, который переводит книги для слепых. Семья, которая забрала из интерната ребёнка.
— Пишите! — Григорий Алексеевич светился от радости. — Пишите обо всех. Мы увеличим тираж, сделаем специальный выпуск. И гонорары, конечно, тоже увеличим.
В тот вечер Ася пришла домой окрылённая. Впервые за много лет она чувствовала себя нужной, важной, значимой. Виктора не было — снова задерживался на работе. Она решила сделать ужин, накрыть стол, зажечь свечи — отпраздновать свой маленький триумф.
Готовя пасту с морепродуктами — любимое блюдо мужа, она напевала что-то из старого репертуара Земфиры. Телефон Виктора, оставленный на кухонном столе, вдруг завибрировал. Сообщение. Ася бросила взгляд на экран — не специально, просто так получилось.
«Потерпи! Вот купит жена квартиру и я сразу разведусь, забрав половину. Ты же знаешь, я только с тобой счастлив».
Номер был не записан в контактах, но Ася видела переписку и раньше — случайно, мельком. Какая-то Лена, молодая, судя по фотографиям, блондинка с голубыми глазами, любит шумные компании и дорогие рестораны. Полная противоположность самой Аси.
Руки задрожали. Макароны упали на пол, рассыпались, как мозаика её жизни — каждая паста в свою сторону, хаотично, безнадёжно. Она стояла, глядя на этот беспорядок, и не могла пошевелиться.
«Разведусь, забрав половину». Половину чего? Их общего имущества, которого, по сути, не было? Или половину квартиры, которую она собиралась купить на свои деньги, годами откладывая каждую копейку?
Они почти накопили — ещё немного, и можно было бы взять небольшую ипотеку, внести первоначальный взнос. Виктор настаивал, чтобы квартиру оформили на двоих — «мы же семья, Асенька». А она соглашалась, потому что так было правильно, потому что верила в их союз, потому что не представляла жизни без него.
Телефон снова завибрировал. Ася, преодолевая внутреннее сопротивление, взяла его в руки, разблокировала — пароль был датой их свадьбы, как иронично — и погрузилась в переписку.
«Я так устал от неё. Серая мышь, ни амбиций, ни огня. Только и делает, что корпит над своими статейками про бабулек и дедулек».
«А ты говорил, что она красивая была когда-то».
«Была. Но знаешь, как это бывает — жизнь стирает краски. Я больше не вижу в ней ту девушку, в которую влюбился. Она как будто выцвела, превратилась в тень».
Ася листала и листала сообщения — месяцы, годы переписки. Встречи, планы, обещания. Фотографии, которые нельзя было трактовать двояко. Он изменял ей — не сейчас, не вчера, а давно, систематически, с удовольствием. И не просто изменял — презирал, высмеивал, планировал ограбить.
В ванной её вырвало — желчью, болью, разочарованием. Она сидела на холодном кафельном полу, обхватив колени руками, и не могла плакать. Внутри было пусто, как в выпотрошенной кукле.
Когда Виктор пришёл, она уже убрала макароны, вымыла пол, положила телефон точно на то же место, где он его оставил. Ужин не приготовила — сил не было. Сидела в темноте гостиной, глядя в окно на мерцающие огни города.
— Ты чего в темноте? — спросил он, включая свет. — Электричество экономишь?
— Задумалась, — ответила она, не поворачиваясь. — Как прошёл день?
— Нормально. Выиграл дело, получил хороший гонорар. Ещё немного — и на первоначальный взнос хватит.
Он лгал — его гонорары уходили не на квартиру, а на другую женщину, на другую жизнь, в которой ей, Асе, не было места.
— Замечательно, — сказала она, и голос её не дрогнул. — Я тоже сегодня получила премию. За очерк об учителе.
— Вот видишь, — он подошёл, поцеловал её в макушку — дежурно, мимоходом. — Всё складывается. Скоро заживём в собственной квартире, как люди.
«Потерпи! Вот купит жена квартиру и я сразу разведусь, забрав половину».
Эти слова пульсировали в её голове, как мигрень, как тревожная сирена. Она знала законы — при разводе имущество, нажитое в браке, делится пополам, независимо от того, кто вносил больший вклад. А Виктор был юристом — он знал все лазейки, все способы отнять у неё последнее.
— Я устала, — сказала она. — Пойду лягу.
В спальне, лёжа рядом с человеком, который предал её так глубоко, так непоправимо, Ася смотрела в потолок и думала. Не о том, как отомстить, не о том, как удержать, а о том, как выжить. Как спасти себя, свои деньги, своё будущее.
На следующий день она пошла в банк и закрыла их общий счёт, на котором лежали её сбережения. Открыла новый — только на своё имя. Потом позвонила риелтору и отменила просмотр квартиры. Затем отправилась к Семёну Аркадьевичу — не для очерка, а для разговора.
— Что случилось, голубушка? — спросил старик, увидев её осунувшееся лицо. — На вас лица нет.
Она не планировала рассказывать, но слова полились сами — о предательстве, о разбитых мечтах, о страхе остаться ни с чем.
Семён Аркадьевич слушал, не перебивая, только иногда кивал, как будто подтверждая какие-то свои мысли.
— Знаете, Ася Андреевна, — сказал он, когда она замолчала, — в математике есть такое понятие — точка бифуркации. Это момент, когда система может пойти по одному из нескольких путей развития. Маленькое воздействие в этой точке может привести к огромным последствиям. Мне кажется, вы сейчас именно в такой точке.
Ася смотрела на него, не понимая, к чему он клонит.
— Вы можете сделать вид, что ничего не знаете, и продолжать жить, как жили. Можете устроить скандал, выгнать мужа, начать бракоразводный процесс. А можете использовать эту ситуацию, чтобы изменить всю свою жизнь. Не просто избавиться от предателя, а стать другим человеком — тем, кем всегда хотели быть.
— Я не знаю, кем я хотела быть, — призналась Ася. — Кажется, я забыла.
Семён Аркадьевич улыбнулся.
— Тогда самое время вспомнить. Пока не поздно.
Вечером она не пошла домой. Позвонила Виктору, сказала, что задерживается на работе — важный материал, срочная статья. Он не возражал — даже обрадовался, судя по голосу. Наверное, собирался к своей Лене.
Ася поехала к родителям — без предупреждения, без звонка. Просто села на электричку и через час с небольшим уже стояла на пороге их дома.
— Асенька? — мать открыла дверь, на лице — растерянность и тревога. — Что-то случилось?
— Нет, — солгала Ася. — Просто соскучилась.
Отец вышел из своего кабинета, обнял её, и она вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется — первый раз за эти страшные два дня.
— Чай будешь? — спросил он, как будто чувствуя её состояние. — Или чего покрепче?
— Покрепче, — ответила она, и они с отцом ушли в кабинет, где он налил ей рюмку коньяка, а себе — стакан виски.
— Рассказывай, — сказал он без предисловий. — Что этот подонок натворил?
И она рассказала — всё, без утайки. О сообщениях, о планах Виктора, о своих сбережениях, о квартире, которую они так и не купили. Отец слушал, желваки ходили на его скулах, но он молчал, не перебивал.
— Я всегда знал, что он …. , — сказал он, когда она закончила. — Но не думал, что настолько. Что ты собираешься делать?
Ася покачала головой.
— Не знаю. Пока просто перевела деньги на свой счёт. Думаю, как быть дальше.
— Разводись, — отец был категоричен. — Немедленно. И возвращайся к нам. Начнёшь заново.
Начать заново. В сорок три года вернуться к родителям, спать в своей детской комнате, каждый день ездить на электричке в город. Это была не та жизнь, о которой она мечтала.
— Я подумаю, — сказала она, допивая коньяк. — Мне нужно время.
Время — его у неё оказалось не так много. Виктор заметил пропажу денег на следующий же день.
— Ты сняла деньги с нашего счёта? — спросил он, когда она вернулась от родителей. — Зачем?
— Хотела сделать тебе сюрприз, — ответила она, глядя ему прямо в глаза. — Нашла хороший вариант квартиры, хотела сразу внести задаток.
Он поверил — или сделал вид, что поверил. Кивнул, улыбнулся своей фирменной улыбкой, от которой раньше у неё замирало сердце.
— Умница моя. Но в следующий раз предупреждай, ладно? Я испугался.
Ещё бы он не испугался — его план рушился на глазах. Нет денег — нет квартиры. Нет квартиры — нечего делить при разводе.
Следующие недели превратились в странную игру. Ася делала вид, что ищет квартиру, советовалась с Виктором, показывала ему объявления. А сама писала — не только очерки для газеты, но и заявки на вакансии в крупных изданиях, в других городах, даже странах.
Её серия о городских героях имела оглушительный успех. Письма от читателей приходили мешками, люди узнавали её на улицах, просили автографы. Гонорары выросли, Григорий Алексеевич намекал на повышение. Но Ася знала — ей нужно уехать, начать с чистого листа, там, где нет Виктора, нет прошлого, нет разбитых надежд.
Ответ пришёл неожиданно — из Санкт-Петербурга, от редактора крупного журнала. Её очерки перепечатали, заметили, оценили. Предлагали должность специального корреспондента — с достойной зарплатой, с перспективами роста, с возможностью писать о том, что действительно важно.
В тот вечер она сидела на кухне, перечитывая письмо, когда Виктор вернулся домой. От него пахло чужими духами, волосы были взъерошены, на шее — след от губной помады, который он даже не потрудился стереть.
— Нам нужно поговорить, — сказала Ася, откладывая телефон.
— О чём? — он открыл холодильник, достал бутылку пива, сделал глоток прямо из горлышка.
— О нас. О нашем браке. О будущем.
Он напрягся, но быстро взял себя в руки.
— Что-то случилось?
— Я знаю о Лене, — сказала Ася просто, без драмы, без слёз. — Знаю о ваших планах. Знаю, что ты хотел развестись, забрав половину квартиры, которую я должна была купить на свои деньги.
Виктор застыл с бутылкой у рта. Потом медленно поставил её на стол.
— Ты рылась в моём телефоне? — в его голосе было больше возмущения, чем стыда.
— Нет. Ты сам оставил его разблокированным. Пришло сообщение, я увидела. Случайно.
Он молчал, обдумывая стратегию. Юрист, чёрт возьми. Всегда просчитывает ходы.
— Это была глупая шутка, — сказал наконец. — Мы с Леной просто друзья. Ты всё неправильно поняла.
Ася смотрела на него — красивого, уверенного, лживого до мозга костей — и чувствовала только усталость. Усталость от обмана, от пустых надежд, от жизни, которую она не выбирала.
— Я подала заявление на развод, — сказала она спокойно. — Документы уже у юриста. Ирины Захаровны, если помнишь. Твоей бывшей коллеги, которую ты когда-то пытался уволить.
Виктор побледнел. Ирина Захаровна была акулой в юридических водах — беспощадной, дотошной, знающей все подводные камни семейного права.
— Ты не можешь, — начал он, но Ася перебила:
— Могу. И сделала. Мои деньги в безопасности, на счёте, к которому у тебя нет доступа. Квартиру я покупать не буду — по крайней мере, не здесь и не сейчас. У меня другие планы.
— Какие ещё планы? — он попытался усмехнуться, но вышло жалко.
— Я переезжаю в Петербург. Мне предложили работу в крупном журнале. Специальный корреспондент с возможностью писать книги.
— Книги? — Виктор фыркнул. — Ты же не писатель. Кому нужны твои книги?
— Не знаю, — честно ответила Ася. — Может, никому. Но я хочу попробовать. Хочу вспомнить, кем я была до того, как превратилась в «серую мышь без амбиций и огня». Это ведь твои слова, правда?
Он замолчал, осознавая масштаб катастрофы. Его план рушился. Не будет квартиры, не будет денег, не будет тихой, удобной жены, которая закрывает глаза на измены и готовит ужин каждый вечер.
— Ты пожалеешь, — сказал он, наконец, и в его голосе зазвучали угрожающие нотки. — Думаешь, кому-то нужна сорокатрёхлетняя журналистка из провинции? Думаешь, в Питере тебя ждут с распростёртыми объятиями? Там такие, как ты, на каждом углу.
— Возможно, — Ася пожала плечами. — Но я хотя бы попробую. А если не получится — что ж, вернусь к родителям. Поживу у них, подумаю, что делать дальше. Но с тобой я не останусь. Хватит.
В ту ночь они спали в разных комнатах. Виктор метался по квартире, звонил кому-то, ругался шёпотом, а Ася лежала в спальне, глядя в потолок, и чувствовала странное облегчение. Как будто сбросила тяжёлый рюкзак, который тащила годами.
Развод прошёл быстро — благодаря Ирине Захаровне, которая словно мстила Виктору за старые обиды. Без детей, без общего имущества, без взаимных претензий — на бумаге. На деле Виктор пытался отсудить часть её сбережений, но не смог доказать, что вносил вклад в их формирование.
В день, когда Ася получила документы о расторжении брака, она поехала к Семёну Аркадьевичу — попрощаться. Старый учитель встретил её с улыбкой, угостил чаем, расспросил о планах.
— Страшно, — призналась Ася. — Мне сорок три, а я как будто заново родилась. Не знаю, что меня ждёт.
— Вы сделали правильный выбор, — сказал Семён Аркадьевич. — В точке бифуркации выбрали верный путь. Теперь главное — не оглядываться назад.
— А если не получится? Если я не справлюсь?
— Тогда выберете другой путь. В жизни много дорог, Ася Андреевна. И все они ведут куда-то. Нет тупиков — есть только наш страх идти дальше.
Санкт-Петербург встретил её дождём — промозглым, холодным, пробирающим до костей. Съёмная квартира в Петроградском районе оказалась меньше, чем на фотографиях, зато с видом на Неву и старинными витражами на лестничной клетке.
Первые недели были тяжёлыми — новый город, новая работа, новые люди. Ася часами бродила по набережным, привыкая к шуму волн, к крикам чаек, к запаху солёной воды. Писала очерки о городских достопримечательностях, о местных жителях, о туристах, приезжающих со всего мира.
А по вечерам садилась за ноутбук и работала над книгой — о женщинах, которые нашли в себе силы начать жизнь заново. О тех, кто выбрался из абьюзивных отношений, кто потерял всё и создал новое, кто не побоялся рискнуть в сорок, в пятьдесят, в шестьдесят лет.
Виктор писал ей иногда — сначала угрожал, потом умолял вернуться, потом просил денег взаймы. Она не отвечала. Однажды он приехал в Петербург, караулил у издательства, пытался поговорить. Выглядел постаревшим, осунувшимся. Сказал, что Лена бросила его, что он потерял работу из-за пьянства, что живёт у друга на диване.
— Мне жаль, — сказала Ася, и действительно почувствовала жалость — не к мужу, а к человеку, потерявшему себя. — Но я не могу тебе помочь. У меня своя дорога.
Через год её книга вышла в крупном издательстве. Не роман, не художественная проза — документальная, честная до боли история о женщинах, которые выжили и победили. О себе она написала в эпилоге — коротко, без прикрас, без мелодрамы.
Книга не стала бестселлером, но нашла своих читателей — женщин, оказавшихся в похожих ситуациях, ищущих выход, ищущих надежду. Они писали ей письма, приходили на встречи, делились своими историями. И каждый раз Ася говорила им одно и то же:
— Не бойтесь начать заново. Никогда не поздно стать той, кем вы всегда хотели быть.
В сорок пять Ася Андреевна переехала в маленький домик на берегу Финского залива — не купила, а сняла на длительный срок. Деньги от книги и гонорары в журнале позволяли жить скромно, но достойно. По утрам она работала над статьями, днём гуляла по пляжу, собирая ракушки и выброшенные морем камни, а вечерами писала вторую книгу — уже художественную, о девушке, которая мечтала изменить мир и в итоге изменила себя.
Иногда ей снился Виктор — не настоящий, а тот, молодой, в которого она когда-то влюбилась. Во сне они гуляли по осеннему парку, говорили о будущем, строили планы. Она просыпалась без сожаления, без тоски — с пониманием, что прошлое осталось в прошлом, и это правильно.
Родители приезжали к ней на выходные, отец помогал чинить крышу, мать возилась в саду. Они не говорили о Викторе, о разводе, о потерянных годах. Только однажды, когда они сидели на веранде, глядя на закат, отец сказал:
— Ты молодец, Асенька. Я всегда знал, что ты сильная.
А она улыбнулась в ответ, понимая, что впервые за долгие годы действительно чувствует себя сильной. И свободной. И настоящей.
Когда её спрашивали, не жалеет ли она о своём решении, о том, что бросила привычную жизнь, Ася всегда отвечала одинаково:
— Нет. Единственное, о чём я жалею — что не сделала этого раньше.
И это была чистая правда.
