Маша стояла у окна, глядя на медленно опускающиеся хлопья снега. В отражении стекла она видела собственное лицо — напряжённое, с поджатыми губами и залегшей между бровей морщинкой. Позади неё в комнате раздавались голоса — звонкий женский и низкий мужской. Её муж и его дочь. Карина приехала час назад, с огромным чемоданом и рюкзаком, набитым вещами.
— Она останется на месяц, — сказал Костя после первых объятий с дочерью, словно между прочим, как будто речь шла о том, что на ужин будет курица, а не картошка. — Пока общежитие не дадут.
Маша замерла с Жориком на руках. Сын, которому недавно исполнился год, заворочался, почувствовав, как напряглось материнское тело.
— И ты мне ничего не сказал заранее? — тихо спросила она, стараясь контролировать голос.
— Я тебе говорил, что Карина поступила в московский университет, — пожал плечами Костя. — Что тут обсуждать?
Карина переводила взгляд с отца на Машу и обратно, теребя ручку чемодана. Высокая, с острыми скулами и выразительными глазами отца. В свои восемнадцать она выглядела старше — возможно, из-за прямой осанки и внимательного взгляда. Волосы, собранные в высокий хвост, были осветлены, но у корней проступал природный тёмно-русый цвет.
— Я могу и в хостеле пожить, — негромко сказала она. — Если что.
— Ещё чего, — отрезал Костя. — В хостеле! Ты моя дочь, эта квартира — твой дом не меньше, чем мой.
И сейчас, спустя час неловких разговоров, Маша всё ещё стояла у окна, чувствуя, как внутри растёт ледяной ком обиды и злости. Она слышала, как Костя показывает дочери квартиру, рассказывает о соседях, о том, где что лежит. Словно он сам один и хозяин здесь.
— Почему ты свою дочь пустил в мою квартиру без моего согласия? — Маша наконец высказала то, что мучило её весь вечер, когда они с Костей остались наедине в спальне.
Карина ушла в гостиную, которая на ближайший месяц должна была стать её комнатой. Жорик давно спал в своей кроватке, посапывая и время от времени причмокивая во сне.
Костя, расстилавший постель, замер. Его широкие плечи напряглись, спина выпрямилась. Когда он повернулся к жене, лицо его было неожиданно жёстким.
— В твою квартиру? — переспросил он, и голос его звучал непривычно глухо. — Ты, видимо, забыла, что эта квартира принадлежит мне. Я купил её задолго до нашего знакомства.
— Я имела в виду нашу квартиру, — поправилась Маша, чувствуя, как предательски дрогнул голос. — Мы же семья. А о таких вещах в семье договариваются заранее.
— О каких «таких» вещах? — Костя подошёл ближе, и теперь Маша видела, что желваки на его скулах ходят ходуном. — О том, что моя дочь приехала пожить у своего отца? Что в этом такого? Или ты думала, что я от неё откажусь после нашей свадьбы?
— Нет, конечно, нет, — Маша покачала головой. — Просто… ты мог меня предупредить. Подготовиться можно было. И потом, у нас маленький ребёнок, мы только наладили режим…
— А, вот оно что, — Костя усмехнулся, но в усмешке не было ни капли веселья. — Карина помешает твоему режиму? Твоему комфорту? Знаешь, Маш, я не ожидал от тебя такого. Думал, ты поймёшь. Она же ребёнок ещё, приехала в чужой город.
— Ей восемнадцать! Какой же она ребёнок?
— Мой ребёнок, — отрезал Костя, и что-то в его голосе заставило Машу умолкнуть. — И если тебе что-то не нравится…
Он не закончил фразу, но повисшее в воздухе напряжение говорило больше любых слов.
— Что? — тихо спросила Маша. — Если мне что-то не нравится — то что?
Костя долго смотрел на неё, словно решая что-то для себя. Потом глубоко вздохнул.
— Если тебе что-то не нравится, то собирай вещи и уходи, — сказал он наконец. — Только Жорика оставь. Он останется со мной.
Маша почувствовала, как земля уходит из-под ног. Они были женаты уже два года, но никогда раньше она не видела мужа таким. Непреклонным, жёстким, с холодным блеском в глазах.
— Ты… ты не можешь так со мной, — прошептала она.
— Могу, — ответил он просто. — И сделаю это, если понадобится. Карина — моя дочь, и я никогда от неё не откажусь. Ни ради кого. Даже ради тебя, Маша. И уж точно не позволю, чтобы ты относилась к ней как к чужой.
С этими словами он вышел из спальни, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Первая неделя после приезда Карины была наполнена напряжением, которое, казалось, можно было потрогать руками. Маша делала вид, что всё в порядке, но внутри кипела от обиды и бессилия. Карина держалась вежливо и даже предлагала помощь с Жориком или по дому, но Маша отказывалась — сухо, почти отталкивая.
— Спасибо, я справлюсь сама, — говорила она, когда Карина предлагала погулять с Жориком, пока Маша готовит обед.
— Не надо, я уже всё убрала, — отвечала она, когда падчерица пыталась помочь с уборкой.
Костя наблюдал за всем этим молча, но Маша чувствовала его взгляд — тяжёлый, внимательный. Он словно оценивал каждый её жест, каждое слово, обращённое к его дочери. И в этом взгляде читалось предупреждение.
Всё изменилось в четверг, на десятый день пребывания Карины в их квартире. Маша должна была отвезти Жорика на плановый осмотр к педиатру, но с утра почувствовала себя плохо — поднялась температура, заболело горло. Костя уже ушёл на работу, перенести приём к врачу было нельзя.
— Я могу отвести Жорика, — предложила Карина, заглядывая в спальню, где Маша лежала с компрессом на лбу. — Я всё равно сегодня свободна до вечера.
— Нет, — Маша покачала головой, и от этого движения в висках запульсировала боль. — Я сама.
— Маша, у тебя температура тридцать восемь с половиной, — терпеливо сказала Карина. — Тебе нельзя на улицу. И Жорике ты можешь заразить.
— Я надену маску, — упрямо возразила Маша, пытаясь подняться. Комната тут же поплыла перед глазами, и она со стоном опустилась обратно на подушку.
— Послушай, — Карина присела на край кровати, — я знаю, что ты мне не доверяешь. И что ты против моего приезда. Но сейчас речь о Жорике. Я обещаю, что всё будет хорошо. Отведу его к врачу, потом сразу домой. Никаких прогулок по морозу, никаких остановок в кафе. Ты сможешь звонить мне каждые пять минут, если захочешь.
В её голосе не было ни обиды, ни раздражения — только спокойная уверенность. Маша посмотрела на падчерицу — серьёзное лицо, прямой взгляд. И что-то внутри неё дрогнуло.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Только возьми мой телефон, там всё записано — и адрес, и имя врача…
— Запишу, — кивнула Карина, доставая свой смартфон. — А ещё я оставлю тебе чай с малиной и мёдом, и лекарства на тумбочке. Отдыхай, поправляйся. Мы справимся.
И они справились. Карина вернулась с Жориком через два часа, всё прошло идеально. Она даже сделала фотографии с приёма, чтобы Маша могла увидеть, как вёл себя сын. А потом, пока Маша лежала с температурой, Карина занималась Жориком — кормила его, играла, укладывала спать. И делала это удивительно ловко, словно давно привыкла обращаться с маленькими детьми.
— Я в детстве часто сидела с соседскими детьми, — пояснила она, когда Маша спросила об этом. — Мне нравилось возиться с малышами. А потом, когда стала постарше, подрабатывала няней.
Маша смотрела, как Карина укачивает уснувшего Жорика, и чувствовала, как что-то внутри неё медленно оттаивает. Может быть, она действительно была несправедлива?
— Мне кажется, тебе нужно извиниться перед Кариной, — сказал Костя вечером, когда Маша уже пошла на поправку.
Они сидели на кухне, Жорик спал, Карина ушла на встречу с однокурсниками.
— За что? — спросила Маша, хотя прекрасно понимала, о чём говорит муж.
— За то, как ты с ней обращалась всё это время, — Костя смотрел на неё без привычной теплоты, и это было больно. — Она чувствует себя здесь нежеланной гостьей. Хотя это и её дом тоже.
— Я просто… — Маша замялась. — Мне сложно, Кость. Ты ставишь меня перед фактом, не считаешься с моим мнением. А потом ещё и угрожаешь…
— Я не угрожал, — перебил её Костя. — Я сказал, как будет. Карина — моя дочь, и она всегда будет частью моей жизни. И значит, частью нашей семьи. И если ты не можешь это принять…
— То собирать вещи и убираться, оставив тебе сына? — горько закончила за него Маша. — Ты это хотел сказать?
Костя молчал, но его взгляд говорил сам за себя. Маша почувствовала, как к глазам подступают слёзы.
— Знаешь, что самое обидное? — проговорила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Что Карина оказалась лучше нас обоих. Я вела себя с ней отвратительно, а она всё равно помогла мне с Жориком, когда я заболела. Она была добра ко мне, хотя я этого не заслуживала.
Костя кивнул, и на его лице впервые за много дней появилось что-то похожее на улыбку.
— Она хороший человек, — сказал он тихо. — Я хочу, чтобы ты узнала её получше. Дала ей шанс.
Маша глубоко вздохнула.
— Я попробую, — пообещала она. — И да, я извинюсь перед ней. Она этого заслуживает.
Следующие две недели прошли в совершенно иной атмосфере. Маша действительно извинилась перед Кариной — искренне, без оговорок. И постаралась сделать так, чтобы падчерица почувствовала себя в их доме желанной.
— Расскажи о своих занятиях, — попросила она однажды вечером, когда они втроём сидели на кухне. — Тебе нравится учиться?
Карина оживилась. Она изучала архитектуру, и её глаза загорались, когда она говорила об этом. Маша с удивлением обнаружила, что ей интересно слушать — о проектах, о преподавателях, о сокурсниках.
— А почему именно архитектура? — спросила она. — Это из-за отца?
Костя работал в строительной компании, занимался проектированием жилых комплексов.
— Отчасти, — улыбнулась Карина. — Я с детства обожала разглядывать его чертежи. Но ещё мне нравится идея создавать пространства, в которых люди будут жить. Это как… как создавать миры, понимаешь?
Маша кивнула. Она начинала понимать эту девушку, так похожую на своего отца не только внешне, но и внутренней силой, целеустремлённостью.
— У тебя есть парень? — спросила она как-то, когда они вместе готовили ужин.
Карина смутилась, и это сделало её лицо мягче, моложе.
— Есть, — призналась она. — Он тоже учится в нашем университете, только на инженера. Его зовут Антон.
— И давно вы вместе?
— Полгода, — Карина улыбнулась своим мыслям. — Он хороший. Только папе не говори, ладно? Он такой… строгий в этом плане.
Маша рассмеялась.
— Не то слово! Когда мы только начали встречаться, он устроил мне настоящий допрос — где работаю, кто родители, какие планы на будущее. Я думала, сбегу прямо с первого свидания!
Они обе рассмеялись, и Маша с удивлением поняла, что впервые за всё время чувствует себя легко и естественно рядом с падчерицей.
А потом Карина сказала то, что заставило Машу застыть с ножом в руке:
— Знаешь, мама тоже не выдержала его характера. Они развелись, когда мне было четырнадцать. Папа как… как лев, понимаешь? Он готов на всё ради своих близких, но при этом считает, что лучше знает, что для них хорошо. Это тяжело иногда.
Маша медленно положила нож.
— Да, — сказала она тихо. — Тяжело.
Когда до отъезда Карины оставалось три дня — ей наконец выделили место в общежитии — Маша обнаружила, что грустит об этом. Она привыкла к присутствию падчерицы в доме, к их вечерним разговорам, к тому, как та играла с Жориком, вызывая у малыша заливистый смех.
— Ты будешь приезжать на выходные? — спросила она, помогая Карине складывать вещи.
— Если вы не против, — ответила та с осторожной улыбкой.
— Конечно, не против! Жорик будет скучать. И я тоже, — добавила Маша после паузы.
Они обнялись — впервые за всё время. И это объятие вышло неожиданно тёплым, искренним.
В тот вечер, лёжа в постели рядом с мужем, Маша долго смотрела в потолок, прежде чем заговорить.
— Знаешь, я подумала… может, мы пригласим Карину на Новый год? И её парня тоже. Устроим семейный праздник.
Костя повернулся к ней, в темноте блеснули его глаза.
— Парня?
— Ой, — Маша прикусила губу. — Я проболталась. Обещала ей не говорить.
— Какого ещё парня? — в голосе Кости появились знакомые стальные нотки.
— Антона. Они учатся вместе. Он будущий инженер, и они встречаются уже полгода, — Маша положила руку на плечо мужа. — И не вздумай устраивать ей допрос! Она уже взрослая, и сама может решать…
— Решать? — перебил её Костя. — Она ещё ребёнок! Какой парень, какие отношения? Ей учиться надо, а не…
Маша слушала, как муж возмущается, и чувствовала, как внутри растёт что-то холодное и тяжёлое. То самое чувство, которое она испытала в первый день приезда Карины, когда Костя поставил её перед фактом. Чувство, что её мнение ничего не значит. Что все решения в этой семье принимает он один.
— Кость, — прервала она его тираду, — ты сейчас делаешь то же самое.
— Что? — не понял он.
— То же, что сделал со мной. Решаешь за Карину. Не считаешься с тем, чего хочет она.
— Я её отец! — возмутился Костя. — Конечно, я лучше знаю, что для неё хорошо!
— Как знал, что будет хорошо просто поставить меня перед фактом с её приездом? — тихо спросила Маша. — Как знал, что правильно будет пригрозить отобрать у меня сына, если я буду возражать?
Костя замолчал. Его дыхание в темноте стало тяжёлым, прерывистым.
— Ты не понимаешь, — сказал он наконец. — Я просто защищаю свою семью. Всю свою семью.
— Нет, — покачала головой Маша, хотя он не мог видеть этого жеста в темноте. — Ты защищаешь своё право принимать решения за всех. Это разные вещи, Костя.
Она повернулась на бок, спиной к мужу. Разговор был окончен, но внутри у Маши всё продолжало звенеть от напряжения. Что-то надломилось между ними в тот первый вечер, когда Костя произнёс свой ультиматум. И, кажется, этот надлом уже не срастётся.
Карина уехала в общежитие, оставив после себя странную пустоту в квартире. Маша ловила себя на том, что прислушивается к звукам в гостиной, ожидая услышать знакомые шаги или тихий смех. Жорик тоже скучал — тянул ручки в сторону двери, повторяя: «Кая, Кая» — так он называл Карину.
— Она приедет на выходных, — обещала Маша сыну, а потом смотрела на мужа: — Ведь приедет?
Костя кивал, но после их ночного разговора между ними словно пролегла невидимая полоса отчуждения. Они говорили о бытовых вещах, обсуждали, что купить на ужин, когда вести Жорика к врачу. Но не касались главного — того, что произошло в их отношениях.
Карина действительно приехала в субботу, с рюкзаком учебников и коробкой пирожных. Жорик пришёл в восторг, увидев её, а Маша поймала себя на том, что тоже искренне рада.
— Как дела в общежитии? — спросила она, когда они вместе накрывали на стол.
— Нормально, — пожала плечами Карина. — Только шумно очень. И соседка храпит.
— Ты всегда можешь вернуться домой, — сказал Костя, входя на кухню. — Зачем мучиться в общежитии, когда у тебя есть свой дом?
Маша напряглась. Вот оно — снова это чувство, что её мнение ничего не значит. Что Костя может в любой момент принять решение, которое перевернёт их жизнь, и ей останется только подчиниться.
— Спасибо, пап, но мне лучше жить в общаге, — ответила Карина, бросив быстрый взгляд на Машу. — Там все мои однокурсники, мы вместе готовимся к занятиям. И до университета ближе.
Костя нахмурился, но не стал настаивать. Маша поймала благодарный взгляд падчерицы и слабо улыбнулась в ответ. Этот молчаливый обмен не укрылся от Кости — он переводил взгляд с дочери на жену и обратно, и в его глазах читалось недоумение.
Позже, когда Карина ушла гулять с друзьями, а Жорик уснул, они остались вдвоём на кухне.
— Что это было? — спросил Костя. — Этот ваш заговорщицкий обмен взглядами.
— Ничего, — пожала плечами Маша. — Просто Карина понимает, что мне было бы тяжело, если бы она снова переехала к нам. И не хочет создавать проблемы.
— Проблемы? — Костя стукнул ладонью по столу. — Моя дочь — это проблема?
— Нет, Костя! — Маша вздохнула. — Проблема в том, как ты это преподносишь. Как ты принимаешь решения, не считаясь со мной. Как ты… как ты угрожаешь мне, если я возражаю.
— Я никогда…
— Ты сказал, что отберёшь у меня сына, если я не приму Карину, — перебила его Маша. — Ты помнишь это?
Костя молчал, и в его молчании было что-то упрямое, несгибаемое.
— Я просто защищал свою дочь, — сказал он наконец. — Я не мог позволить, чтобы ты отнеслась к ней плохо.
— А я не могла позволить, чтобы ты отнял у меня сына, — тихо ответила Маша. — Поэтому я смирилась. Но знаешь, что самое ироничное? Я полюбила Карину. Она замечательная девушка. А вот тебя… тебя я, кажется, разлюбила в тот самый момент, когда ты пригрозил отобрать Жорика.
Костя смотрел на неё расширенными глазами, словно только сейчас осознав, что произошло.
— Маш, — начал он, — я не хотел… я просто…
— Знаю, — кивнула она. — Ты защищал своё потомство. Как лев. Карина мне рассказала, что её мама тоже не выдержала этого. Твоего желания всё контролировать, решать за всех. И знаешь, я её понимаю теперь.
Разговор тогда остался незавершённым. Они оба отступили, не готовые произнести слова, которые окончательно разрушат их брак. Но с того дня что-то изменилось. Они продолжали жить вместе, растить сына, ходить на работу. Но между ними словно пролегла та самая полоса отчуждения — невидимая, но непреодолимая.
Карина приезжала каждые выходные, и эти визиты странным образом стали для Маши отдушиной. Они могли говорить часами — о книгах, о фильмах, о будущих проектах Карины. О чём угодно, кроме Кости и их отношений.
— Вы с папой какие-то странные в последнее время, — заметила однажды Карина, когда они вместе гуляли с Жориком в парке. — Что-то случилось?
Маша долго смотрела на падчерицу, не зная, что ответить. Стоит ли рассказывать ей правду? Не поставит ли это девушку в неловкое положение — между отцом и мачехой?
— Мы… разные, — сказала она наконец. — Иногда это становится очевидным.
Карина кивнула, не стала расспрашивать дальше. И Маша была благодарна ей за эту деликатность.
Месяцы шли, Жорик рос, уже уверенно ходил и говорил простые фразы. Карина продолжала приезжать, и каждый её визит был для Маши и радостью, и напоминанием о том, как всё началось. О том ультиматуме, который изменил всё.
Костя тоже изменился. Стал тише, задумчивее. Иногда Маша ловила на себе его взгляд — печальный, почти виноватый. Но он никогда не извинялся за те слова. Никогда не признавал, что был неправ, угрожая отобрать сына.
Всё решилось в день рождения Жорика. Ему исполнилось два года, они устроили небольшой праздник. Карина приехала с подарком — деревянной железной дорогой, о которой Жорик мечтал.
— Вот это да! — воскликнул Костя, увидев подарок. — Где ты взяла деньги на такую дорогую игрушку?
— Подрабатываю, — пожала плечами Карина. — В архитектурном бюро, три раза в неделю после занятий. Антон помог устроиться.
Что-то в лице Кости изменилось при упоминании имени парня.
— Антон? Это тот самый, о котором ты говорила? — он посмотрел на дочь с прищуром. — Вы всё ещё вместе?
— Да, пап, — Карина улыбнулась, но в её глазах промелькнула настороженность. — Уже больше года.
— И когда ты собиралась познакомить меня с ним? — голос Кости стал тверже.
Маша напряглась. Она знала этот тон — тон человека, готового к бою.
— Я… я не знала, что ты хочешь познакомиться, — растерялась Карина.
— Конечно, хочу! — Костя повысил голос, и Жорик, увлечённый новой игрушкой, удивлённо поднял голову. — Ты моя дочь! Я должен знать, с кем ты встречаешься!
— Костя, — тихо сказала Маша, — давай не сегодня. У Жорика праздник.
— Я разве с тобой разговариваю? — резко ответил он, даже не взглянув на жену.
Тишина, звенящая и тяжёлая, повисла в комнате. Карина переводила растерянный взгляд с отца на Машу и обратно. Жорик, почувствовав напряжение, оставил игрушку и забрался к матери на колени.
— Не говори так с Машей, — неожиданно твёрдо произнесла Карина.
Костя уставился на дочь, словно не веря своим ушам.
— Что ты сказала?
— Не говори так с ней, — повторила Карина, выпрямившись. — Она этого не заслуживает.
— Ты не понимаешь, — начал Костя, но дочь перебила его:
— Нет, это ты не понимаешь, пап. Ты думаешь, я не вижу, что происходит? Как ты обращаешься с Машей? Как будто её мнение ничего не значит. Как будто она… как будто она не часть семьи.
— Карина, не надо, — попыталась остановить её Маша.
— Нет, надо, — Карина покачала головой. — Я молчала всё это время, потому что не хотела вмешиваться. Но это неправильно. То, как ты ведёшь себя, пап. Ты делаешь то же самое, что делал с мамой. И из-за чего вы развелись.
Костя побледнел. Его пальцы сжались в кулаки, потом разжались.
— Это совершенно другая ситуация, — произнёс он наконец. — Твоя мать просто не выдержала…
— Чего не выдержала? — перебила его Карина. — Того, что ты решал за неё? Что ты ставил её перед фактом? Что ты угрожал ей? Именно это ты делаешь и с Машей. И не думай, что я не знаю, что ты сказал ей, когда я приехала. Что она может убираться, если ей что-то не нравится, но Жорика оставит тебе.
Маша ахнула. Она никогда не рассказывала Карине о том разговоре.
— Мама рассказала, — ответила Карина на невысказанный вопрос. — Когда я позвонила ей и сказала, что еду жить к вам на месяц. Она предупредила, что папа может… может так поступить. И я надеялась, что она ошибается. Что ты изменился, пап.
Костя стоял, будто громом поражённый. Его лицо исказилось от смеси гнева и боли.
— Я не позволю тебе говорить со мной в таком тоне, — процедил он сквозь зубы. — Ты ещё слишком молода, чтобы…
— Чтобы что? — Карина горько усмехнулась. — Чтобы понимать, когда человек ведёт себя как тиран? Нет, пап. Я уже достаточно взрослая. И я вижу, что ты делаешь с Машей то же, что делал с мамой. И знаешь, что? Я её понимаю теперь. Понимаю, почему она ушла.
С этими словами Карина развернулась и вышла из комнаты. Через минуту хлопнула входная дверь.
Костя и Маша остались в комнате одни, если не считать Жорика, который смотрел на них широко раскрытыми глазами, явно напуганный происходящим.
— Ты видишь, что ты наделала? — прошипел Костя, поворачиваясь к жене. — Настроила мою дочь против меня!
— Я? — Маша покачала головой. — Я ничего ей не говорила. Никогда. Это ты сам, Костя. Своими поступками. Своими словами.
Костя опустился в кресло, обхватил голову руками.
— Уходи, — сказал он глухо. — Собирай вещи и уходи.
— А Жорик? — тихо спросила Маша, крепче прижимая к себе сына.
— Забирай, — неожиданно ответил Костя, не поднимая головы. — Забирай и уходи. Я не могу больше… не могу это всё.
Маша переехала к родителям на следующий день. Жорик плакал, не понимая, почему они уезжают из дома, почему папа не едет с ними. Костя стоял в дверях, бледный, с окаменевшим лицом, и смотрел, как они уходят.
Через неделю Карина позвонила Маше.
— Как вы? — спросила она.
— Нормально, — ответила Маша. — А ты? Как у вас с отцом?
— Мы не разговариваем, — голос Карины звучал устало. — Я пыталась, но… он не слышит. Говорит, что я предала его. Что выбрала тебя вместо него.
— Мне жаль, — искренне сказала Маша. — Я никогда не хотела, чтобы так вышло.
— Я знаю, — в голосе Карины слышалась улыбка. — Знаешь, что самое странное? Я пришла к вам, и ты меня приняла. А мой собственный отец… он любит меня, я знаю. Но его любовь как клетка. Понимаешь?
Маша понимала. Слишком хорошо понимала.
Они развелись через два месяца. Костя не стал затягивать процесс, не пытался отсудить сына. Маша не стала требовать квартиру, хотя по закону имела на неё право. Они разделили имущество тихо, без скандалов. Будто обоим не терпелось поскорее завершить этот этап жизни.
Карина продолжала общаться с Машей. Приезжала в гости, играла с Жориком, рассказывала о своих успехах в учёбе. О том, что они с Антоном собираются пожениться после окончания университета.
— Папа смягчился, — сказала она однажды. — Позвонил, извинился. Пригласил на ужин. Познакомился с Антоном.
— Я рада, — ответила Маша. И это была правда. Несмотря ни на что, она не желала Косте зла. Не желала, чтобы он потерял дочь из-за своего упрямства.
— Он спрашивал о тебе, — добавила Карина. — О Жорике. Скучает.
Маша промолчала. Она знала Костю — его гордость, его неспособность признавать ошибки. Если он и изменился после всего произошедшего, то ненадолго. Рано или поздно всё вернулось бы на круги своя. Он снова стал бы решать за всех, ставить ультиматумы, требовать подчинения.
— Передай ему, что у нас всё хорошо, — сказала она наконец. — И что Жорик помнит его. Спрашивает иногда.
Это было правдой. Жорик действительно вспоминал отца — с той простодушной детской непосредственностью, которая не знает обид и предательств. Может быть, со временем, когда сын подрастёт, Маша позволит им видеться. Но не сейчас. Не когда рана ещё так свежа.
— Знаешь, — сказала Карина перед уходом, — я думала, что буду винить тебя. За то, что вы расстались с папой. Но… я не виню. Иногда любовь не выдерживает испытания. Даже если оба любят друг друга.
— Думаешь, он любил меня? — спросила Маша.
— Думаю, да, — кивнула Карина. — По-своему. Но его любовь… она как клетка. Мама так говорила. И она была права.
Маша проводила падчерицу до двери, обняла на прощание. В этом объятии было больше тепла и понимания, чем в последних месяцах её брака с Костей.
Иногда, думала Маша, закрывая дверь, самые неожиданные люди становятся ближе всех. А те, кто должен быть ближе всех, оказываются дальше всего. И никакая любовь, даже самая сильная, не может это исправить, если человек не хочет меняться.
