— Кто разрешал вам продавать дачу?!
Голос свекрови разнёсся по кухне так, что Марина вздрогнула и машинально отодвинула телефон подальше от уха. На секунду показалось, будто из динамика выскочит скалка — и прилетит прямо по лбу.
— Мам, ну что вы начинаете… — Алексей, сидевший напротив, устало прикрыл глаза. — Мы же с тобой всё обсуждали.
— Обсуждали?! — заорала Раиса Ивановна так, что даже у кота на шкафу задёргалось ухо. — Обсуждали?! Я тебя рожала, пеленала, в школу водила — и вот теперь ты у меня отнимаешь последнее! Дом, в который я вложила душу!
Марина скрестила руки на груди. Голова начала гудеть. Опять.
— Раиса Ивановна, это наша с Лёшей дача. Оформлена на нас. Вы туда просто… ездили.
— Ах, «просто ездили»?! — в голосе свекрови появилась горечь, перемешанная с обидой и тем, что Марина для себя называла старческим эгоизмом. — Это мой огород, мои кусты смородины! Кто сажал клубнику, а? Кто крапиву выдёргивал голыми руками, пока вы, молодые, в отпуск по морям катались?!
Алексей потянулся за телефоном, но Марина жестом остановила его.
— Послушайте, — сказала она в трубку, стараясь говорить мягко, но твёрдо. — Мы с Лёшей решили продать дачу, потому что не ездим туда уже второй год. У нас ипотека, работа, ребёнок… Всё навалилось. Мы не справляемся.
— А я? — прошипела свекровь. — Я справлялась. Мне никто не помогал! Ни ты, ни твой муженёк! Всё сама!
Марина закатила глаза, глядя на мужа. Тот виновато пожал плечами.
— Вы там были всего пару раз за лето. Всё заросло. Крыша течёт. Соседи жаловались, что забор упал. Мы с Лёшей решили, что проще продать, чем вкладываться.
— Проще?! — свекровь перешла на шипение. — А вы у меня спросили? Мне где теперь летом спасаться от городской духоты? Где я буду картошку сажать?
— Мам, — вставил Алексей, — мы взрослые люди. Это наша собственность. Мы вправе её продать.
— Пока я жива, ничего вы не продадите! — с вызовом крикнула Раиса Ивановна и отключилась.
Марина медленно положила телефон на стол. Наступила тишина, напряжённая, как перед грозой.
— Это уже переходит все границы, — процедила она сквозь зубы. — Знаешь, я раньше думала, что у нас просто разногласия, но это…
— …наглость, — закончил за неё Алексей и устало потер лицо. — Я поговорю с ней. Но она… ну ты же знаешь. Для неё это не дача — это опора.
— Проблема в том, что опора чужая. И никто её не отбирает — просто мы хотим жить своей жизнью.
Он кивнул, но в глазах его читалась тревога. Было понятно — это ещё только начало.
На следующее утро Раиса Ивановна уже стояла под дверью. Без предупреждения. В халате с цветами, вязаной шапке и с сумкой, набитой какими-то банками.
Марина увидела её через дверной глазок и тихо выдохнула:
— Она приехала.
— Кто? — отозвался из комнаты Алексей, но ответ ему был уже не нужен — голос матери раздался в подъезде:
— Открывайте, я знаю, что вы дома! Не прячьтесь!
Марина открыла дверь, не дожидаясь, пока сосед начнёт выглядывать из-за двери. Раиса Ивановна прошла мимо неё, как будто была хозяйкой квартиры, и поставила сумку прямо в прихожей.
— Мы поговорим. И сейчас же, — строго сказала она, обводя взглядом прихожую, как будто искала, где можно зацепиться морально.
Алексей вышел из спальни, почесывая затылок:
— Мам… ну зачем этот спектакль?
— Это не спектакль, это борьба за справедливость! — отрезала она. — Вы с ума сошли. Продавать! Ту дачу, которую мы с отцом столько лет держали! Я там каждую доску помню!
— Мама, ты там не была два месяца, — устало сказал он. — Там плесень пошла по сараю. Всё гниёт. Мы туда вложим больше, чем получим. А толку — ноль.
— А у меня время есть! — фыркнула Раиса Ивановна. — Я поеду! Всё починю! Вон и Гриша с пятого дома обещал крышу перекрыть. Люди уважают, в отличие от вас.
— Вы хотите там жить? — вдруг спросила Марина.
Раиса Ивановна замерла.
— Нет. Но я хочу приезжать. Это моё место. Моё! Где я себя чувствую живой. А вы у меня это отбираете, как будто я вам мешаю. Как будто я… балласт.
На секунду в её голосе мелькнула боль. Настоящая. Но тут же перекрылась обидой.
— Никто у вас не отбирает. Мы просто хотим жить спокойно, — спокойно сказала Марина. — У нас семья. Маленький ребёнок. И много проблем. Дача — это обуза. Нам даже туда ехать не на чем — у машины коробка на ремонте второй месяц.
— А мне всё равно! — выкрикнула свекровь. — Вы со мной не посоветовались. Не поставили в известность. Я всю зиму мечтала — приеду, уберусь, посею. А вы за спиной решили. Продать. Молча. Без меня. Как чужая я вам, да?
Марина тяжело вздохнула.
— Давайте честно, Раиса Ивановна. Вы хотите, чтобы мы сохранили дачу для вас. Чтобы вы ездили, а мы всё это содержали, платили налоги, чинили, сажали. Вы хотите права — но не ответственности. Разве это справедливо?
Тишина. Тяжёлая. Раиса Ивановна медленно опустилась на край табуретки. Взгляд её вдруг стал растерянным.
— Я просто не хочу быть никому не нужной. Вот и всё.
Алексей присел рядом.
— Ты нам нужна. Всегда. Но не в виде спорной недвижимости.
Она всхлипнула, отвернулась.
— Я старая стала, да?
— Нет, мам. Просто время идёт. Меняются приоритеты. Мы не дети. Мы семья.
Раиса Ивановна подняла глаза. Сколько в них было… и горечи, и упрямства, и любви, спрятанной за упреками.
— А если я не позволю продать?
Марина впервые за весь разговор посмотрела прямо в глаза:
— Вы не сможете. Мы взрослые. Мы приняли решение. Хотите — езжайте туда, пока не продали. Но потом — всё. Мы закрываем этот этап. Надо жить дальше.
— Вот как, — прошептала свекровь. — Значит, я больше там не хозяйка?
— Вы там и не были ею, — мягко ответил Алексей.
— Я поняла, — медленно сказала она, встала, взяла сумку и направилась к двери. — Тогда я больше не поеду. Делайте, как знаете. Только не жалейте потом.
И ушла. Громко стукнув дверью.
— Ну и что теперь? — Марина сжала ладони, стоя у окна. — Она ведь теперь точно всем расскажет, что мы её выгнали, отняли последнюю радость, «лишили дома».
Алексей молча сел за стол. Он выглядел растерянным, словно его вбросили в середину чужого спектакля и забыли выдать сценарий.
— Она мать. Упрямая, да. Но ей больно.
— А мне — весело, по-твоему? — Марина обернулась. — Всё, что мы делаем — не из вредности. А она… будто специально. Она даже не спросила, почему мы к этому пришли. Только обида, упрёки, уколы. Как будто ей надо, чтобы нам стало стыдно.
Алексей почесал щёку. Он явно искал слова, но так и не нашёл.
— Я позвоню риэлтору. Надо двигаться дальше, — твёрдо сказала Марина. — Слишком много сил уходит на эти разборки.
Продажа пошла небыстро. Весной появились покупатели — семья с двумя детьми, мечтали о «своём уголке у леса». Марина разговаривала с ними, показывала фото, объясняла нюансы. Они понравились ей сразу — простые, вежливые, с живыми глазами. Таких хотелось пустить в дом, даже если тот уже не был по-настоящему их.
Но как только объявление появилось на сайте, у порога снова возникла Раиса Ивановна. На этот раз — с другом семьи, адвокатом в отставке. В руках — потрёпанная папка и взгляд, полный решимости.
— Мы будем оспаривать сделку, — заявила она с порога. — Я готова идти в суд.
Марина похолодела.
— На каком основании?
— Моральное право. Это тоже моя жизнь. Мои воспоминания. Я каждый гвоздь там знаю!
— Мама… — Алексей встал, — это уже перебор. Ты правда хочешь тянуть нас по судам из-за теплицы и вишни?
— Ты не понимаешь! — закричала Раиса Ивановна. — Я там была счастлива! А вы — что? Кредит, работа, планшет в руках у ребёнка! У вас души нет! У вас — счета и планы!
Марина резко обернулась:
— А у нас есть реальность, Раиса Ивановна! Где мы пашем, чтобы платить по ипотеке. Где мы лечим ребёнка от аллергии. Где у нас нет времени на «сентименты» про картошку и шланг. У нас — жизнь. А не ностальгия!
Свекровь побледнела. Несколько секунд стояла, словно её ударили.
— Вы ещё пожалеете, — прошептала она. — Я не позволю вам продать память.
— Это не память. Это участок в Подмосковье с прогнившим полом и крысами в сарае, — спокойно сказала Марина. — Извините, но сказке конец.
Адвокат сжал губы, молча развернулся и пошёл к лифту. Раиса Ивановна осталась стоять, как будто ждала, что кто-то позовёт. Но никто не позвал.
— Выбросите всё, да? И клубнику, и качели, и… — она осеклась. — Меня.
— Не тебя, — сказал Алексей. — Просто мы не обязаны жить прошлым, только потому что вам страшно его отпустить.
Она кивнула. Молча.
А через день позвонила племянница Раисы Ивановны.
— Вы что там устроили?! Она весь день плачет! Давление подскочило, скорую вызывали! Вы не могли подождать пару лет? Или подарить ей тот дом, раз вам так всё равно?!
Марина, выслушав тираду, положила трубку и пошла в комнату.
— Лёш… Я больше не могу. Я не железная.
— Я тоже, — устало отозвался он. — Но мы уже в этом. До конца.
На следующий день они поехали показывать дачу. Дождь моросил, дорожка заросла мхом, забор скособочился. Но будущие покупатели улыбались. Муж ловко открывал сарай, жена уже примерялась, где будет стоять мангал.
И тут…
— Так вот она какая, — послышался голос за спиной.
Раиса Ивановна стояла у калитки. В руках — пакет, на лице — ни слёз, ни гнева. Только усталость.
— Я… просто хотела ещё раз посмотреть.
Марина сжала губы.
— Заходите.
Свекровь прошла по тропинке, медленно, будто ступала по воспоминаниям. Подошла к веранде. Потрогала старую скамью. Провела рукой по облупившейся стене. Глубоко вдохнула.
— Я всё поняла, — сказала она тихо. — Это уже не моё. Оно ушло.
И вдруг повернулась к Марине:
— Но ты тоже пойми. Иногда для нас, стариков, стены важнее, чем слова. Здесь я слышала, как он смеётся. Здесь я жила. А теперь вы — вы правы. Просто… больно.
И пошла прочь. Без скандала. Без угроз. С прямой спиной.
Покупатели подписали предварительный договор. Деньги должны были поступить через неделю, а Марина всё никак не могла почувствовать облегчения. Вместо этого — ком в груди. Как будто они не дачу продали, а вырвали из чьего-то сердца целый пласт.
— Ты всё правильно сделала, — сказал Алексей, заметив её молчание. — Мы не можем жить чужим прошлым. Тем более, если оно нас топит.
— Я знаю, — кивнула Марина. — Но она ведь уходит в одиночество. И что с того, что формально это не её дом? По-настоящему — он был только её.
Он притянул жену ближе:
— Она справится. Может, не сразу. Может, будет злиться, обижаться. Но потом… отпустит. И, может, однажды даже поймёт.
В день сделки Раиса Ивановна не позвонила. Не пришла. Не написала ни слова. Казалось, она сама вычеркнула эту дачу из памяти, как вырезают фотографии из старого альбома, чтобы больше не плакать.
Прошла неделя. Потом ещё одна. Жизнь закрутилась — работа, ребёнок, новые хлопоты, и только порой Марина ловила себя на том, что прокручивает в голове тот день у калитки: её взгляд, руки, прикосновение к стене. Не у всех потери бывают очевидны. Иногда это просто… смена замков.
Однажды вечером зазвонил домофон.
— Кто там? — спросила Марина.
— Это я, — ответил хрипловатый голос. — Мама.
— Открываю.
Она вошла в подъезд быстро, уверенно, как будто и не было тех разговоров, ссор, ультиматумов. В руках у неё был контейнер с выпечкой.
— Я принесла. Ребёнку. Домашние. Без дрожжей. Ты говорила, что у него аллергия.
Марина взяла контейнер. Молча. И только кивнула. Потом неожиданно добавила:
— Проходите. У нас… компот есть.
Они сидели за столом молча. Потом Раиса Ивановна первой нарушила тишину:
— Ты знаешь, я ведь думала, что мне конец. Что у меня отняли последнюю ниточку к тому, что было. А потом… как будто в голове что-то повернулось. Я вытащила фотоальбом. Перебрала. Поплакала. А потом подумала: ну и что? Всё равно ведь время идёт. Кто я такая, чтобы удерживать вас за ноги?
— Вы — наша семья, — тихо сказала Марина. — Просто мы выросли.
— Я вижу. Ты сильная. И упрямая — не хуже меня. И правильно делаешь, что держишь границы. А я… я буду учиться.
— Это непросто, — улыбнулась Марина.
— Но возможно, — ответила свекровь.
Они посмотрели друг на друга. Без масок. Без острых слов. Женщина, потерявшая привычное, и женщина, отстаивающая своё. И вдруг стало понятно — они не враги. Просто разные эпохи.
— А дом… — начала Раиса Ивановна и махнула рукой. — Пусть будет у тех, кто будет его любить. Я… я устала держать.
На следующий день она позвонила сама.
— Я тут подумала. А давай я с малышом посижу в субботу? А вы с Лёшей сходите в кино. А потом — ко мне. Я пирог испеку. Без дрожжей.
Марина улыбнулась. По — настоящему.
— Давайте. Это было бы… очень хорошо.
