– Снимайте с продажи — голос Виктора в телефонной трубке был глухим, как будто из-под земли. Он нажал отбой, не дожидаясь вопроса от риелтора. Положил телефон на пыльный подоконник. Стекло в раме дребезжало от ветра.
Анна смотрела на него, не моргая. В ее руках – пожелтевшая пачка писем, перевязанная выцветшей лентой. Воздух в комнате был густым и тяжелым, пах старым деревом, пылью и чем-то еще. Разоблачением…
– Что? – едва слышно спросила она.
– Я сказал, снимайте с продажи. – Виктор провел рукой по лицу, коротко остриженным волосам. Его лицо, обычно уверенное, сейчас казалось чужим, собранным из незнакомых черт. – Что будем делать?
Вопрос повис между ними. Не извинение. Не предложение. Просто констатация катастрофы.
Всего три часа назад, когда они приехали на дачу, все было иначе…
Три часа назад Виктор мерил шагами гостиную, прикидывая метраж. Солнце било в окна, высвечивая танцующие в воздухе пылинки.
– Да, участок ровный. Соседи приличные. Цена более чем адекватная, – говорил он в трубку, прохаживаясь по скрипучим половицам. – Главное, быстро. Покупатель с живыми деньгами? Отлично.
Анна вошла без стука. Замерла на пороге. Ее сын, Кирилл, семнадцатилетний, угловатый, остался в коридоре, прислонившись к стене и уткнувшись в свой телефон. Фильтр от внешнего мира.
– Ты уже продаешь? – голос Анны был тихим, но в нем звенел металл. – Не дождавшись сорока дней?
Виктор обернулся. Опустил телефон.
– Аня, давай без сантиментов. Матери уже все равно. А нам с тобой деньги нужны. Тебе – особенно.
Он всегда бил точно. Его прагматизм был его оружием и его щитом. Для него дача была активом. Старый дом, шесть соток заросшей земли. Цифры в банковском счете.
Для Анны она была… чем? Воспоминанием о детстве, которое она сама же и ненавидела? Последней нитью, связывающей ее с матерью, с которой у нее были самые сложные отношения? Она и сама не знала. Знала только, что нельзя. Не сейчас. Не так.
– Здесь ее вещи, – сказала она, обводя взглядом комнату. Старый диван, накрытый выцветшим пледом. Книжный шкаф. Фотографии на стене.
– Это хлам, – отрезал Виктор. – Мы вызовем службу, все вывезут за один день. Не будем же мы сами эти авгиевы конюшни разгребать.
Его жена Марина, сидевшая в кресле, деликатно кашлянула. Тонкая, ухоженная, всегда на стороне сильного.
– Анечка, Витя прав. Нужно жить будущим, а не прошлым. Лидия Павловна была бы рада, если бы вы позаботились о себе.
Кирилл в коридоре хмыкнул, не отрывая глаз от экрана.
Анна проигнорировала их обоих. Подошла к комоду, провела пальцем по пыльной поверхности. Открыла верхний ящик. Белье. Пахло нафталином и временем. Во втором – какие-то бумаги, квитанции. В нижнем, под стопкой старых скатертей, она нащупала ее. Деревянная шкатулка. Резная, темного дерева. Запертая.
– Что это? – спросила она, скорее себя, чем остальных.
Виктор заглянул ей через плечо.
– Бог знает. Мать любила всякую ерунду собирать. Выбрось.
– Она заперта.
– Аня, не начинай. У нас нет времени на квесты. Через час приедет оценщик.
Он развернулся и вышел на крыльцо, снова набирая номер риелтора. Марина последовала за ним.
Анна осталась одна со шкатулкой в руках. Она потрясла ее. Внутри что-то глухо перекатилось. Она дергала крышку, пыталась поддеть ногтем замок. Бесполезно.
Кирилл материализовался рядом. Взял шкатулку из ее рук, повертел.
– Старая работа. Ключ нужен хитрый.
– Где его взять?
Парень пожал плечами и вышел на улицу. Анна смотрела ему вслед. Иногда ей казалось, что ее сын знает об этом мире гораздо больше, чем она.
Она села на диван, поставив шкатулку на колени. Спор с братом вымотал ее. Он всегда побеждал. Его логика, его напор, его уверенность в собственной правоте не оставляли ей шансов. Она жила в его тени. Младшая сестра, непутевая, вечно нуждающаяся в помощи. Он оплатил ей курсы, когда она осталась без работы. Он нашел врачей для матери. Он теперь решал судьбу ее наследства. И ее судьбу тоже.
Кирилл вернулся через полчаса. Молча протянул ей маленький, ржавый ключ.
– Где ты его взял?
– У соседа. У Игоря. – Он кивнул в сторону соседнего участка. – Он сказал, дед всегда прятал ключи от «самого важного» в старом скворечнике.
Тот самый скворечник, который их отец сколотил лет сорок назад. Он до сих пор висел на старой яблоне.
Анна посмотрела на ключ, потом на сына.
– Ты говорил с Игорем? О чем?
– Так. Ни о чем. Про жизнь. Сказал, что бабушка перед смертью часто сидела на крыльце и смотрела на его дом. Сказал, у них был какой-то старый долг.
– Долг? Какой еще долг?
– Не знаю. Он так сказал: «Мы с Лидией квиты. Давно».
Виктор вернулся в дом. Увидел ключ в руках Анны.
– Нашла? Ну, открывай свой ящик Пандоры. Только быстро. У меня встреча в городе.
Анна медленно вставила ключ в замочную скважину. Повернула. Щелчок показался оглушительно громким. Она подняла крышку.
Внутри, на подкладке из бордового бархата, лежали письма. Аккуратные стопки, перевязанные лентами. Никаких драгоценностей. Никаких денег. Только бумага.
Виктор разочарованно фыркнул.
– Я же говорил – ерунда. Макулатура. Сжечь и все.
Но Анна уже взяла верхнее письмо. Почерк был незнакомый. Мужской, с резкими, угловатыми буквами. Адресовано не их матери. Адресовано другой женщине. И подпись… «Твой навеки, Михаил».
Имя их отца.
Сердце Анны пропустило удар. Она развернула письмо. «Милая моя, Катюша, не могу без тебя ни дня. Эта жизнь в четырех стенах, с нелюбимой женщиной…»
– Что там? – Виктор потерял терпение.
Анна молча протянула ему письмо. Он пробежал глазами первые строки. Его лицо окаменело. Он взял другое письмо. Третье. Все они были адресованы одной и той же женщине, Катюше. Десятки писем. История тайной любви, длившейся годами.
Их отец, Михаил, которого они помнили строгим, немногословным, почти святым человеком, предстал в этих строках совершенно другим. Страстным, несчастным, разрывающимся между долгом и чувством.
– Этого не может быть, – прошептал Виктор. – Мать знала?
И тут Анна увидела вторую стопку писем. Почерк был знакомый, округлый. Материнский. Но адресованы они были не отцу. Они были адресованы Игорю. Их соседу.
Она развязала ленту.
«Игорь, здравствуй. Сегодня он снова не пришел ночевать. Сказал, завал на работе. Я знаю, где он. И ты знаешь. Спасибо, что принес вчера молока. Дети даже не заметили, что я не выходила из дома».
«Игорь, он подарил ей духи. Я нашла чек в кармане его пиджака. А мне вчера сказал, что премию задержали. Я разбила флакон. Теперь вся квартира пахнет чужим счастьем».
«Игорь, я больше не могу. Иногда хочется просто уйти в лес и не вернуться. Но потом смотрю на Аню и Витю… Ты прав, я должна жить ради них. Спасибо, что выслушал меня вчера у калитки».
Это была исповедь. Длиною в жизнь. Их мать, Лидия Павловна, тихая, незаметная, терпеливая, вела свою собственную тайную переписку. Не любовную. Это была переписка двух товарищей по несчастью, двух хранителей чужих тайн.
Виктор читал через ее плечо. Шумно дышал. Мир рушился. Не только его. Их общий мир, построенный на мифе об идеальной семье, о строгом, но справедливом отце и покорной матери. Все было ложью.
– Так вот почему она не уходила, – сказала Анна. – И вот почему он с ней жил.
В последнем письме от отца к его Катюше была приписка: «Ее семья дала нам деньги на этот дом. Это была цена моего молчания и ее покорности. Теперь мы привязаны к этому месту, как каторжники к тачке».
Дом. Дача. Не семейное гнездо. Тюрьма. Памятник сделке.
Виктор отошел к окну. Его широкая спина казалась беззащитной. Он, построивший всю свою жизнь на правилах, на наследии отца, на «так надо», оказался наследником грязной тайны. Его прагматизм был построен на фундаменте из лжи.
Анна смотрела на письма. Ее сентиментальная привязанность к этому месту испарилась. Это было не место силы. Это было место боли. Десятилетий молчаливой женской боли.
Кирилл, все это время стоявший в дверях, тихо сказал:
– Так вот что за долг.
Они обернулись. Он смотрел не на них, а на письма в руках матери.
– Он ей сочувствовал. И она ему. Его жена ведь тоже ушла к другому. Они просто… были рядом.
В этот момент раздался звонок телефона Виктора. Риелтор.
Виктор посмотрел на Анну. В его глазах больше не было ни стали, ни уверенности. Только растерянность. Такая же, как у нее. Впервые в жизни они были равны. Оба – сироты. Не потому что умерла мать. А потому что умер миф.
И тогда он взял телефон.
– Снимайте с продажи.
Он нажал отбой. Положил телефон на пыльный подоконник.
– Что? – едва слышно спросила она.
– Я сказал, снимайте с продажи. – Он провел рукой по лицу. – Что будем делать?
Анна посмотрела на шкатулку, на письма. Потом на брата. На его чужое, сломленное лицо. Она не знала, что они будут делать. Может быть, сожгут эти письма вместе с домом. Может, сохранят как страшное напоминание. Может быть, продадут дачу через год, молча поделив деньги. А может, начнут приезжать сюда вместе, чтобы научиться говорить друг с другом без лжи.
Она медленно покачала головой.
– Я не знаю.
