Телефонный звонок раздался в пятницу вечером. Лариса помнила это так отчетливо, словно это случилось вчера, а не пять лет назад. Обычный вечер пятницы – она готовила ужин, слушая негромкую музыку, в окно стучал мелкий осенний дождь, на плите исходил паром казан с пловом. Анатолий должен был вернуться с работы с минуты на минуту.
Телефон звонил настойчиво, требовательно. Лариса вытерла руки о кухонное полотенце и подняла трубку.
– Алло, – голос на том конце провода звучал встревоженно, – это Михаил, сосед Владимира Петровича. Тут такое дело… В общем, вашему свекру плохо стало. Скорая уже едет, но, думаю, вам стоит приехать.
Сердце Ларисы ёкнуло. Свёкор, хоть и жаловался в последнее время на здоровье, казался несокрушимым – высокий, крепкий, с густым басом и неизменной шуткой на устах. Не таким человеком был Владимир Петрович, чтобы вот так взять и…
– Что случилось? – только и смогла выдавить она.
– Сердце, похоже, – коротко ответил сосед. – Он за грудь схватился, упал. Тамара Михайловна сейчас рядом, но сама еле держится.
– Мы выезжаем, – Лариса уже мысленно прикидывала, как быстрее добраться. – Скажите Тамаре Михайловне, что мы скоро будем.
Она выключила плиту, схватила сумку, набросила плащ. В этот момент в дверь повернулся ключ – вернулся Анатолий.
– А я уже дома, – улыбнулся он, стряхивая с зонта капли дождя. Но, увидев лицо жены, сразу помрачнел. – Что случилось?
– Твоему отцу плохо, – Лариса старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал. – Сосед звонил. Скорая уже едет. Нам нужно ехать, Толя. Прямо сейчас.
Анатолий словно окаменел на мгновение, а потом резко развернулся к двери:
– Поехали.
Они опоздали.
Когда их такси подъехало к старому пятиэтажному дому, где жили родители Анатолия, у подъезда уже стояла машина скорой помощи с погашенными мигалками. Мрачный фельдшер курил у входа.
– Владимир Петрович Фёдоров, квартира 17, – сказал Анатолий, выскакивая из такси. – Что с ним?
Фельдшер бросил сигарету в лужу, где та зашипела, словно крошечное живое существо.
– Вы родственники? – спросил он, хотя ответ был очевиден.
– Сын, – коротко бросил Анатолий.
– Мне очень жаль, – фельдшер смотрел куда-то мимо них. Мы сделали всё, что могли, но… Бригада еще наверху, оформляют документы.
Лариса почувствовала, как Анатолий вздрогнул всем телом. Она крепко сжала его руку, и они молча поднялись на третий этаж.
Квартира была наполнена странной, неестественной тишиной, нарушаемой лишь приглушенными голосами медиков и тихим, монотонным плачем Тамары Михайловны. Она сидела на кухне, сгорбившись над чашкой остывшего чая, которую кто-то, видимо, заботливо поставил перед ней. Рядом хлопотала соседка – полная женщина в цветастом халате.
– Мама, – Анатолий опустился перед ней на корточки, заглядывая в лицо. – Мама, мы здесь.
Тамара Михайловна подняла глаза – пустые, словно выцветшие за эти несколько часов.
– Толенька, – прошептала она, и в этом шёпоте было столько боли, что у Ларисы перехватило дыхание. – Папа умер. Понимаешь? Умер. Прямо у меня на глазах.
Анатолий молча обнял мать, и они застыли в этом объятии – два человека, потерявшие самое дорогое.
Следующие дни прошли как в тумане.
Прощание, поминки, бесконечный поток соболезнований от родственников, друзей, коллег. Владимир Петрович был уважаемым человеком – инженер с сорокалетним стажем, ветеран труда, наставник молодежи. Проводить его в последний путь пришло столько людей, что маленькое кафе на окраине города, казалось, не вместит всех.
После похорон Тамара Михайловна словно потухла. Она механически выполняла какие-то действия – ела, когда ставили перед ней тарелку, отвечала, когда к ней обращались, но жизнь словно ушла из неё вместе с мужем.
– Не могу я больше, – сказала она Анатолию через неделю. – Всё о нём напоминает. Каждый угол, каждая вещь. Сорок два года вместе прожили. Как я теперь без него?
Лариса, помогавшая ей разбирать вещи мужа, замерла с рубашкой Владимира Петровича в руках. Мысль, зародившаяся в её голове, казалась безумной, но почему-то правильной.
– Тамара Михайловна, – осторожно начала она, – а может, вы к нам переедете? На время. Пока… ну, пока легче не станет.
Свекровь повернулась к ней с удивлением:
– К вам? А вы справитесь? У вас ведь своя жизнь, работа. А я сейчас не в лучшем состоянии.
– Справимся, – уверенно сказала Лариса, хотя внутри неё шевельнулось смутное беспокойство. – У нас ведь есть свободная комната. Маленькая, правда, но уютная. Поживете с нами, не будете одна в пустой квартире. Всё-таки рядом с близкими легче.
Тамара Михайловна благодарно коснулась её руки:
– Спасибо, Ларочка. Я подумаю.
Вечером Лариса рассказала о своем предложении Анатолию. Они сидели на кухне, потягивая чай – оба измотанные событиями последних дней.
– Ты серьезно? – он посмотрел на неё с изумлением. – Ты хочешь, чтобы мама жила с нами?
– А что такого? – пожала плечами Лариса. – Ей сейчас тяжело одной. А мы можем помочь.
Анатолий задумчиво покрутил чашку в руках:
– Лар, ты же знаешь, какая она бывает… сложная. А сейчас, после того, как не стало отца, вообще непредсказуемо себя ведёт.
Это было правдой…
Тамара Михайловна всегда отличалась непростым характером – прямолинейная до резкости, привыкшая все контролировать, не терпящая возражений. Сколько раз Лариса возвращалась с семейных обедов у свекрови выжатая как лимон! Сколько раз кусала губы, чтобы не ответить на очередное бестактное замечание!
– Знаю, – кивнула она. – Но сейчас не об этом речь. Ей нужна поддержка, Толя. Она совсем одна осталась.
– А ты справишься? – в его голосе звучало искреннее беспокойство. – Это ведь в первую очередь на тебя ляжет. Я целыми днями на работе.
Лариса улыбнулась:
– Справлюсь. Не маленькая уже, знаю, на что иду.
Анатолий встал, подошел к ней, крепко обнял:
– Ты удивительная. Спасибо тебе. Я не знаю, как бы справился один.
Тамара Михайловна переехала к ним через две недели. Маленькую комнату, служившую раньше гостевой, освободили от лишних вещей, купили кровать поудобнее, перевезли её любимое кресло, книги, фотографии. Первое время свекровь держалась тихо, почти не выходила из комнаты, много спала. Лариса приносила ей еду, уговаривала поесть, иногда просто сидела рядом, держа за руку.
Но постепенно, оправляясь от первого шока, Тамара Михайловна начала «оживать». И вместе с этим «оживанием» проснулся её характер…
– Что это за обед такой? – морщилась она, отодвигая тарелку. – Лара, неужели так трудно просто нормально посолить? Я в твоём возрасте уже умела готовить как следует.
Или:
– Почему так пыльно? – проводила она пальцем по полке. – Ты хоть иногда протираешь здесь? В моё время хозяйки умели содержать дом в чистоте.
Лариса молча выслушивала все замечания, напоминая себе, что перед ней пожилая женщина, потерявшая любимого мужа, с которым прожила большую часть жизни. Что ей нужно куда-то выплеснуть боль и горечь. Что она просто не умеет по-другому.
Анатолий, видя, как жена сдерживается, пытался говорить с матерью:
– Мама, нельзя же так. Лариса старается, а ты только критикуешь.
– А что я такого сказала? – искренне удивлялась Тамара Михайловна. – Я просто хочу помочь. Девочка молодая, неопытная, кто ей подскажет, если не я?
Со временем капризы становились всё изощреннее. То ей казалось, что из окна дует, и Лариса заклеивала все щели, покупала дополнительный обогреватель. То соседи сверху слишком громко ходили, и приходилось извиняться, объяснять ситуацию, просить быть потише. То телевизор в гостиной мешал ей спать, хотя комнаты разделяла капитальная стена.
– Я не могу здесь жить, – заявила она однажды вечером, когда они втроем сидели за ужином. – Матрас слишком жесткий, от него у меня спина болит. И вообще в комнате душно.
Лариса молча вздохнула, мысленно прикидывая, где искать новый матрас и сколько он будет стоить.
– Мама, – не выдержал Анатолий, – ты же сама выбирала этот матрас. Говорила, что тебе нужен ортопедический, пожестче.
– Ну мало ли что я говорила, – отмахнулась Тамара Михайловна. – Тогда думала, что подойдет, а сейчас вижу, что нет. И вообще, ты что, своей матери кусок хлеба жалеешь?
– При чем тут хлеб? – растерялся Анатолий. – Речь о матрасе.
– Какая разница? – свекровь поджала губы. – Я вижу, что в тягость вам. Может, обратно к себе переехать?
Это был запрещенный прием, и все трое это понимали. Квартира Тамары Михайловны сейчас пустовала – они иногда ездили туда проверить, всё ли в порядке, полить цветы, проветрить. Но мысль о том, чтобы вернуться в дом, где всё напоминало о покойном муже, вызывала у неё приступы паники.
– Мама, никто не говорит, что ты в тягость, – вздохнул Анатолий. – Просто нельзя же постоянно всем быть недовольной.
– Ну конечно, – всхлипнула Тамара Михайловна, – старая больная женщина всем мешает. Доживаю свой век, никому не нужная…
И она ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.
– Прости, – виновато посмотрел на жену Анатолий. – Ты же знаешь, какая она.
– Знаю, – кивнула Лариса. – Ничего, справимся.
На следующий день она купила новый матрас – мягкий, с эффектом памяти, дорогой. Наняла мастера, чтобы установил кондиционер в комнате свекрови. Заказала плотные шторы, чтобы утренний свет не беспокоил.
Но недовольство не прекращалось. Казалось, Тамара Михайловна специально ищет, к чему придраться. Еда всегда была или пересолена, или недосолена. В доме или слишком жарко, или слишком холодно. Шторы либо слишком темные, либо слишком светлые.
– Терпи, – говорил Анатолий, когда жена, измотанная бесконечными претензиями, приходила к нему в кабинет поделиться переживаниями. – Она старый человек, к тому же переживает горе. Ей просто нужно выплеснуть эмоции.
И Лариса терпела.
Готовила отдельные блюда для свекрови, учитывая все её предпочтения и капризы. Стирала и гладила её вещи так, как ей нравилось. Выслушивала бесконечные истории о прошлом, которые повторялись по кругу.
– И зачем я на всё это согласилась? – спрашивала она себя в особенно тяжелые дни, когда казалось, что терпение на исходе.
Но потом вспоминала пустые глаза свекрови, её растерянность, беспомощность. И понимала – по-другому было нельзя. Так поступают близкие люди – поддерживают друг друга в трудную минуту. Да, бывает нелегко, но разве любовь – это только о легком и приятном?
Три года пролетели как один долгий, утомительный день. Тамара Михайловна так и не смогла оправиться от потери мужа. Её здоровье постепенно ухудшалось, она всё реже выходила из комнаты, всё чаще жаловалась на боли в сердце.
А потом случился инфаркт. Внезапный, острый, не оставивший шансов. Скорая приехала быстро, но было уже поздно…
– Не казни себя, – говорил Анатолий жене после похорон. – Ты сделала для неё всё, что могла. Больше, чем могла.
– Знаю, – кивала Лариса. – Просто грустно, что она так и не нашла покоя. Всё время была чем-то недовольна, всё время страдала.
– Такой уж человек была, – вздохнул Анатолий. – Хотя, знаешь, в последнее время мне казалось, что ей стало немного легче. Она даже о папе вспоминала спокойнее, без надрыва.
Это была правда. В последние месяцы Тамара Михайловна действительно немного смягчилась. Могла сказать Ларисе «спасибо» за чашку чая. Могла улыбнуться, слушая рассказ о чем-то забавном. Жизнь словно медленно возвращалась к ней, но смерть оказалась быстрее.
Через месяц жизнь постепенно вернулась в прежнее русло. Анатолий с головой ушел в работу, Лариса занялась давно заброшенным садом на балконе. Маленькую комнату, где жила Тамара Михайловна, они какое-то время не трогали, словно там всё еще витал её дух, но потом всё же решились на ремонт. Убрали тяжелые шторы, перекрасили стены в светлый цвет, поставили письменный стол у окна.
– Здесь мог бы быть твой кабинет, – сказал как-то Анатолий. – Ты ведь всегда хотела место для чтения и работы.
– Да, – улыбнулась Лариса, – было бы здорово.
Прошло еще два года…
Весна выдалась ранняя и теплая. Лариса как раз пересаживала герань, когда зазвонил телефон. Звонила соседка её матери.
– Лариса, твоей маме плохо, – без предисловий сказала она. – Я вызвала скорую, но тебе лучше приехать.
Елена Павловна, всегда такая энергичная и самостоятельная, лежала на больничной койке бледная и осунувшаяся. Инсульт, сказали врачи. Обширное поражение мозга. Левая сторона парализована, речь нарушена.
– Она сможет жить самостоятельно? – спросила Лариса у невролога после осмотра.
Врач, немолодой мужчина с усталыми глазами, покачал головой:
– Боюсь, что нет. По крайней мере, в ближайшие месяцы точно нет. Ей потребуется постоянный уход, реабилитация, помощь в элементарных вещах.
Лариса ехала домой с тяжелым сердцем. Она знала, что должна сделать, и была готова к этому. В конце концов, её мать всегда была рядом в трудные моменты. Теперь пришел её черед помочь.
Анатолий вернулся с работы поздно. Лариса ждала его на кухне, задумчиво помешивая остывший чай.
– Что-то случилось? – спросил он, видя её серьезное лицо.
– Мама в больнице, – тихо сказала Лариса. – Инсульт. Врачи говорят, сама жить не сможет.
Анатолий молча кивнул и открыл холодильник, доставая ужин.
– Я думаю, нам нужно забрать ее к нам, – продолжила Лариса. – Давай на следующее воскресенье запланируем? К тому времени ее уже выпишут из больницы.
Она ожидала увидеть в глазах мужа понимание, поддержку. Ведь он, как никто другой, знал, через что она прошла, ухаживая за его матерью. Знал, как это важно – быть рядом с близким человеком в трудную минуту.
Но вместо сочувствия в глазах Анатолия вспыхнула злость.
– Я не буду жить с твоей матерью в одной квартире! – отрезал он. – Не смей ее к нам перевозить.
Лариса смотрела на него, не веря своим ушам:
– Что ты такое говоришь?
– То, что слышишь, – холодно ответил он. – Твоя мать меня никогда не любила. Всегда нос воротила, считала, что ты могла найти кого-то лучше. Думаешь, я не видел, как она на меня смотрит?
– Но я же… – Лариса запнулась, пытаясь справиться с эмоциями. – Получается, я с твоей мамой сидела, ни слова тебе не сказала, а ты вот так?
Анатолий поставил тарелку на стол с такой силой, что чай в чашке Ларисы расплескался.
– А кто тебя заставлял с моей мамой сидеть? – выпалил он. – Это вообще была твоя идея ее сюда привезти. Сама решила, сама ухаживала, какие ко мне претензии?
Лариса почувствовала, как земля уходит из-под ног. Перед ней стоял совершенно чужой человек. Не тот, за которого она вышла замуж пятнадцать лет назад. Не тот, с кем она делила радости и горести. Не тот, кому она верила безоговорочно.
– Я не узнаю тебя, – прошептала она. – Как ты можешь…
– Слушай, давай без драм, – перебил ее Анатолий. – Есть социальные службы, дома престарелых, сиделки, в конце концов. Почему сразу нужно тащить ее к нам?
Лариса медленно поднялась. В ее сердце что-то оборвалось окончательно и бесповоротно.
– Понятно, – сказала она тихо. – Все предельно ясно.
Она вышла из кухни, прошла в спальню и начала доставать из шкафа вещи. Руки двигались механически, словно сами по себе, складывая одежду в чемодан.
Анатолий появился в дверях, наблюдая за сборами с недоумением:
– Что ты делаешь?
– Собираю вещи, – ответила Лариса, не глядя на него. – Еду к маме.
– Прекрати истерику, – поморщился он. – Куда ты поедешь на ночь глядя?
– В больницу. А потом заберу маму и отвезу ее в ее квартиру.
– И что, бросишь все из-за одной ссоры? – в его голосе появились нотки беспокойства. – Пятнадцать лет брака перечеркнешь?
Лариса наконец обернулась к нему:
– Это не ссора, Толя. Это прозрение. Я пятнадцать лет жила с человеком, которого, как оказалось, совсем не знала.
– Ну перегнул я палку, – он попытался сменить тон на примирительный. – Давай спокойно все обсудим.
– Обсуждать нечего, – покачала головой Лариса. – Я всё поняла. На посту получишь заберешь заявление о разводе.
– Какой развод? Ты с ума сошла? – он схватил ее за руку. – Из-за такой ерунды разрушить семью?
Лариса высвободила руку:
– Это не ерунда. Это вопрос человечности. И уважения. И элементарной благодарности.
– При чем тут благодарность? – не понял Анатолий.
– При том, что я три года терпела капризы твоей матери, ни разу не пожаловалась, не упрекнула тебя. Я делала это не из корысти, не чтобы ты был мне что-то должен. А просто потому, что так правильно. Потому что в семье поддерживают друг друга. Потому что я тебя любила.
– Любила? – он уловил прошедшее время.
– Да, любила, – Лариса застегнула чемодан. – А сегодня поняла, что ты совсем другой человек, не тот, кого я любила все эти годы.
Она обвела взглядом спальню, словно прощаясь с прошлой жизнью, и направилась к выходу.
– Ты еще пожалеешь об этом, – бросил ей вслед Анатолий.
Лариса остановилась в дверях:
– Нет, Толя. Жалеть буду не я. Жалеть будешь ты. Когда однажды окажешься один, без поддержки, без заботы, без любви. И вспомнишь, как легко всем этим пожертвовал.
Она вышла из квартиры, не оборачиваясь. Внутри была пустота и странное облегчение. Словно с плеч сняли тяжелый груз, который она несла, сама того не замечая.
Впереди была неизвестность – больная мать, необходимость все начинать с нуля, материальные трудности. Но почему-то Лариса не боялась. Она знала, что поступает правильно. И эта уверенность давала ей силы идти дальше…
Елена Павловна лежала на больничной койке, безучастно глядя в потолок. После инсульта прошла неделя, но улучшений пока не наблюдалось. Левая сторона тела оставалась неподвижной, речь была нарушена – она могла произносить только отдельные слова, и то с большим трудом.
– Мама, – Лариса наклонилась к ней, поправляя подушку. – Врач сказал, что через пару дней тебя можно будет забрать домой. Я уже все подготовила.
Елена Павловна с трудом повернула голову. В ее глазах мелькнуло беспокойство.
– Д-домой? – с трудом выговорила она.
– Да, к тебе домой, – улыбнулась Лариса. – Я буду жить с тобой, помогать. Все будет хорошо, мама.
– А… Т-толя? – Елена Павловна нахмурилась, пытаясь выговорить имя зятя.
Лариса отвернулась к окну. За стеклом шумел город – равнодушный, занятый своими делами.
– Мы расстались, – сказала она сухо. – Я подала на развод.
Елена Павловна попыталась что-то сказать, но Лариса остановила ее жестом:
– Не надо, мама. Это мое решение, и оно окончательное.
Она не стала вдаваться в подробности, рассказывать о предательстве, о несправедливости, о горечи открытия. Какой смысл? Мать и так слаба, ей нужны силы на восстановление, а не на переживания о семейных драмах.
Через два дня их выписали. Квартира Елены Павловны, где Лариса не была уже несколько месяцев, встретила их пылью и затхлостью. Первым делом Лариса распахнула все окна, впуская свежий воздух.
– Сейчас тут приберемся, и станет как новенькая, – сказала она, помогая матери устроиться в кресле.
Елена Павловна огляделась по сторонам, словно видела свой дом впервые. После больницы все казалось странным, непривычным.
– Т-трудно т-тебе будет, – с усилием произнесла она.
– Справимся, – коротко ответила Лариса, доставая из шкафа чистое белье. – Я уже договорилась насчет работы – буду на полставки, удаленно. А на следующей неделе придет специалист, поможет оборудовать ванную поручнями. И сиделку я нашла – будет приходить, когда мне нужно будет отлучиться.
Она говорила деловито, по-военному четко, словно зачитывала план операции. Никаких сантиментов, никаких лишних эмоций. Только факты и действия.
Вечером, уложив мать спать, Лариса наконец позволила себе присесть. Усталость навалилась разом, тело гудело от напряжения. Телефон, лежащий на столе, завибрировал – пришло сообщение от Анатолия: «Надо поговорить. Это серьезно.»
Лариса посмотрела на экран без всякого выражения, затем удалила сообщение, не отвечая. Разговаривать было не о чем. Все уже сказано, все решено.
На следующий день позвонил адвокат:
– Лариса Андреевна, ваш муж отказывается подписывать бумаги. Говорит, что хочет примирения.
– Значит, придется решать вопрос через суд, – ответила она спокойно. – Готовьте документы.
– Вы уверены? Процесс может затянуться, особенно если речь пойдет о разделе имущества.
– Уверена. Имущество меня не интересует. Пусть оставит себе квартиру, машину, все, что хочет. Мне нужна только свобода.
Повесив трубку, Лариса вернулась к матери, которая пыталась самостоятельно удержать чашку с чаем.
– Д-давно хотела с-спросить, – с трудом выговорила Елена Павловна. – Что с-случилось? П-почему развод?
Лариса села напротив, глядя матери прямо в глаза:
– Когда я предложила забрать тебя к нам, он сказал, что не хочет жить с тобой под одной крышей. Что ты его никогда не любила. – Она помолчала. – А когда я напомнила, как три года ухаживала за его матерью, он сказал, что это была моя идея и мой выбор, и я не имею права требовать от него того же.
Елена Павловна смотрела на дочь широко раскрытыми глазами:
– П-прости, – прошептала она. – Из-за м-меня…
– Не из-за тебя, – оборвала ее Лариса. – Из-за него. Из-за того, что он оказался не тем человеком, за которого я его принимала. И знаешь, – она невесело усмехнулась, – я даже благодарна судьбе за этот урок. Лучше узнать правду сейчас, чем потратить еще пятнадцать лет на иллюзию.
В дверь позвонили. Лариса, нахмурившись, пошла открывать. На пороге стоял Анатолий – осунувшийся, с кругами под глазами, но гладко выбритый и в свежей рубашке.
– Нам нужно поговорить, – сказал он без приветствия.
– Нам не о чем говорить, – Лариса попыталась закрыть дверь, но он придержал ее рукой.
– Пять минут, Лара. Всего пять минут.
Она помедлила, затем вышла на лестничную клетку, плотно прикрыв за собой дверь.
– Я слушаю.
– Я был неправ, – начал Анатолий. – Сказал лишнего. На самом деле я ничего не имею против твоей мамы. Просто испугался ответственности, трудностей. Ты же знаешь, какой тяжелой была жизнь с моей матерью. И я малодушно…
– Хватит, – прервала его Лариса. – Я не из-за обиды подала на развод.
– А из-за чего? – он смотрел на нее с непониманием.
– Из-за того, что ты показал свое истинное лицо, – она говорила спокойно, почти равнодушно. – И оно мне не понравилось. Человек, которого я любила, не мог бы сказать того, что сказал ты. Значит, я любила придуманный образ, а не тебя настоящего.
– Люди говорят разное в гневе, в страхе, – возразил Анатолий. – Это не делает их плохими.
– Нет, не делает, – согласилась Лариса. – Но заставляет увидеть их настоящими. И я увидела тебя – эгоистичного, неблагодарного, расчетливого. Человека, для которого удобство важнее долга, для которого «кто тебя заставлял» важнее, чем «спасибо, что ты это делала».
Анатолий побледнел:
– Я могу измениться.
– Не сомневаюсь, – кивнула Лариса. – Только меня это уже не касается. Бумаги у адвоката. Подпиши их, и мы разойдемся мирно.
– А если я откажусь?
– Тогда будем решать через суд, – пожала плечами Лариса. – Но результат будет тот же.
Она развернулась и взялась за дверную ручку.
– Ты пожалеешь, – бросил он ей в спину. – Когда поймешь, что погорячилась. Когда станет тяжело одной. Когда…
– Нет, – Лариса обернулась к нему в последний раз. – Жалеть буду не я. Жалеть будешь ты. Когда окажешься один и поймешь, что любовь не купить и не выторговать. Что она либо есть, либо ее нет. И у тебя ее не было.
Она вошла в квартиру, закрыла дверь и повернула ключ в замке. Все. Разговор окончен.
В комнате Елена Павловна тревожно вглядывалась в лицо дочери:
– К-кто б-был?
– Никто, – Лариса поправила сползшее с плеч матери одеяло. – Соседи интересовались, не нужна ли помощь.
Она не хотела волновать мать. Не хотела объяснять, выслушивать советы, оправдываться. Ее решение принято, и оно не изменится.
Жизнь продолжалась. Лариса наладила быт, нашла хорошую сиделку, договорилась с работой об удаленном режиме. Елена Павловна медленно, но верно шла на поправку – уже могла произносить короткие фразы без запинки, училась держать ложку левой рукой, пробовала стоять с опорой на ходунки.
Развод оформили через три месяца. Анатолий не сопротивлялся, подписал все бумаги, отказался от раздела имущества. Лариса даже не пришла на заседание – адвокат представлял ее интересы.
Однажды вечером, когда мать уже спала, а Лариса сидела с ноутбуком, разбирая рабочие документы, раздался звонок в дверь. На пороге стояла Вера, их с Анатолием общая подруга.
– Привет, – сказала она осторожно. – Можно войти?
Лариса пропустила ее в квартиру:
– Проходи. Чай, кофе?
– Ничего не нужно, – Вера села на край дивана. – Я ненадолго. Просто… Толя совсем плох.
– В каком смысле? – нахмурилась Лариса.
– Пьет. Работу забросил. На звонки не отвечает, – Вера вздохнула. – Я была у него вчера – квартира как после погрома, сам небритый, осунувшийся. Говорит, что без тебя жизнь не имеет смысла.
Лариса смотрела на подругу без всякого выражения:
– И что ты хочешь от меня?
– Может, поговоришь с ним? – Вера с надеждой заглянула ей в глаза. – Не обязательно возвращаться. Просто поговорить. Он же гибнет, Лара.
– Нет, – твердо сказала Лариса. – Я ничем не могу ему помочь. Он взрослый человек и сам отвечает за свою жизнь. Если хочет пить – пусть пьет. Если хочет губить карьеру – его право. Меня это больше не касается.
– Ты так изменилась, – покачала головой Вера. – Раньше ты была мягче, отзывчивее.
– Раньше я была наивнее, – поправила ее Лариса. – Я верила в сказки о вечной любви, о поддержке в горе и радости, о семье как о надежном тыле. Теперь я знаю, что все это – красивые слова. Реальность гораздо прозаичнее.
– И все-таки… – начала Вера, но Лариса перебила ее:
– Нет. Этот разговор окончен. Если тебе так его жаль – помоги сама. Отведи к наркологу, вызови клининг для уборки, найми психолога. Но меня не впутывай.
После ухода Веры Лариса долго стояла у окна, глядя на вечерний город. Странно, но она не чувствовала ни злорадства, узнав о проблемах бывшего мужа, ни жалости к нему. Только легкое удивление – неужели этот человек когда-то был центром ее вселенной? Неужели она правда верила, что их связывает настоящая любовь?
Теперь она понимала – то, что она принимала за любовь, было лишь привычкой, удобным существованием рядом, негласным договором о взаимной поддержке. Который Анатолий нарушил, когда поддержка потребовалась ей.
Что ж, урок усвоен. Больше она не будет строить жизнь на иллюзиях. Не будет ждать от людей больше, чем они готовы дать. Не будет отдавать всю себя тем, кто этого не ценит.
Лариса отвернулась от окна и вернулась к работе. У нее были дела поважнее, чем думать о прошлом. Мать шла на поправку, карьера налаживалась, впереди была целая жизнь – может быть, не такая, о которой она мечтала, но зато настоящая, без самообмана.
И в этой жизни она больше не собиралась ни от кого зависеть.
