С треском, словно в театральной бутафории, ножка стула поехала вбок, и Лидия Петровна, моя свекровь, зависла на миг в воздухе, как картинка на зависшем телевизоре, а потом мягко, но весьма громко, плюхнулась на деревянный пол нашей дачной кухни.
Гремели ложки, подпрыгнули чашки, котёнок Пломбир метнулся под диван, а Марк — мой муж — вскочил и воскликнул:
— Мам! Ты как? Жива?
— Жива… — простонала свекровь, и, не удержавшись, потрогала ушибленное место на бедре. — Но мне кажется, вы тут что-то не так установили. Пол у вас кривой… или стулья не рассчитаны на людей.
Я молча подняла из-под стола тот самый, изящно облупленный стул с серыми пятнами древнего лака, прислушалась к предательскому хрусту и усмехнулась.
Ветра в форточке не было, пол ровный, как с линейки. А вот стул — музейное чудо, достойное витрины на выставке «Как мы жили в конце прошлого века». Чудо, за которое мы… заплатили. И немало.
— Лидия Петровна, — сказала я так ласково, как только могла, — подождите секундочку, я сейчас подложу книгу, чтобы вам не так качало. А то, не дай бог, ещё упадёте. Мы ж на ваших стульях пока. Наших-то, новых, нет…
Свекровь напряглась, взглянула на меня с подозрением и промолчала. Марк смущённо отвёл глаза. И я уже знала: этот вечер будет долгим, разговор — непростым, но именно сегодня всё встанет на свои места.
Весной мы купили дачу. Не дачу — мечту. Дом в два этажа с мансардой, яблони, вишни, длинные грядки, шепчущая ель у ворот и веранда, на которой удобно пить чай и смотреть, как медленно золотится поле за соседним участком.
Когда риелтор, хрустя бумажками, протягивал нам связку ключей, я поймала себя на том, что улыбаюсь, как в детстве, когда мне вручали новую тетрадку с гладкой обложкой: «Пиши с нуля, красиво».
Хозяева сначала предложили оставить мебель «как есть».
— Всё добротное, — говорил мужчина с слишком широкими плечами и голосом, которым, кажется, он уговаривает сам себя. — Нам-то в квартире не нужно, а вам тут в самый раз.
— Вы нам добрые люди, — поддержала его жена, — грех выкидывать. Пусть служит.
Я кивала, вежливо улыбалась, а глазами скользила по «добротному»: пузатый шкаф с облезлой шпонировкой, комод, проживший, похоже, три жизни, и диван, на котором в выцветших розах угадывались тёмные пятна неясного происхождения. Я услышала, как будто голос внутри меня прошептал:
— Не надо. Начни чисто. Начни своё.
Я поделилась с Марком:
— Давай откажемся от этой мебели. Мы купим свою, по частям. Пусть не сразу, но зато красиво и удобно.
— Это расходы, — вздохнул он. — Можно же и так пожить. Это же дача, Вера.
— Дача — это тоже жизнь. И я хочу, чтобы она была красивой, — упрямо сказала я. — Мы не на базу отдыха приехали на неделю. Это наш дом, только летний. Давай сделаем его таким, куда хочется звать друзей без стыда.
Хозяева в итоге всё увезли. Дом опустел и зазвучал эхо. Даже пол стал казаться шире. Я стояла в пустой кухне, крутила ключ в пальцах и мечтала, как тут будет белая столешница, деревянные стулья с мягкими подушками, светлые шкафы, полочка для травяных банок, и на подоконнике — мята и базилик.
Свекрови я рассказала, когда заехали к ней на чай.
— Новую мебель? На всю дачу? — вытянула губы Лидия Петровна. — Откуда такие деньги? Подумаешь, принцесса! На даче и на табурете сядешь, не развалишься. Я всю жизнь экономила… а вы…
— Мы справимся, — отрезала я. — Не переживайте.
Она покачала головой, но спорить не стала. Тогда мне показалось, что вопрос закрыт.
Первые недели мы занимались мелочами: помыли окна, перегнали воду в колодце, привезли новый холодильник. Из мебели в доме были только складной стол и пара походных стульев — детали нашей романтики первых шагов. Но жить без кухонных шкафов оказалось возможным ровно до того момента, когда банки, пачки круп и чайники начали занимать все горизонтальные поверхности.
— Марк, — сказала я одно раннее июньское утро, — в городе распродажа в «Мебель&Дом». Я накопила на шкафы. Поезжай и купи. Модель «Лён» помнишь? С тремя секциями, как мы мерили.
— Сегодня на работе аврал, — поморщился он.
— У тебя обеденный перерыв. Я тебе всё распишу, дам деньги. Поедешь — купишь.
Он съездил. Вернулся поздно. И без шкафов.
— Ну? — спросила я, пытаясь уловить в его взгляде хоть искру хорошей новости.
— Мамыны стулья, — поднял он брови, как будто объяснил всё.
— Что — мамыны?
— Стулья. Четыре штуки. Деревянные, крепкие. Она отдала. А шкафы… у неё тоже есть. В гараже. Мы в субботу привезём.
— Прекрасно, — сказала я, чувствуя, как во мне начинает шипеть тонкая проволока раздражения. — А деньги, Марк? Те, что я тебе дала?
— Я ей отдал, — ответил он, будто сообщает о благородном поступке. — Ну неудобно же просто так брать. Она же поделилась.
— Поделилась чем? — я ткнула пальцем в замысловатую резьбу на спинке стула, где лак слез кусками. — Музейным экспонатом?
— Не начинай, — попросил он. — Мама хотела помочь.
— Она уже помогла, — сказала я тихо. — И ты тоже. Очень помог.
— Вера…
— Марк, — оборвала я. — Мы договорились про новые шкафы. Мы договорились про наш дом, помнишь? Про «чисто и красиво»? Почему я теперь смотрю на стулья, которыми, кажется, сидели ещё до того, как кино было чёрно-белым?
Он устало опустил плечи:
— Мамина мебель нормальная. В их квартире всё стоит, как новое.
— Потому что никто не сидит, — пробормотала я. — Потому что там больше выставка достижений советского мебельного производства, чем дом.
Мы замолчали. Через минуту я сказала:
— Хорошо. Давай по-простому. В субботу привозим «шкафы из гаража». Позовём маму в гости. Сядем. Посмотрим. И потом поговорим.
— Только спокойно, — попросил Марк.
— Спокойно, — кивнула я, хотя уже чувствовала, как план складывается у меня в голове.
С утра субботы во двор въехал белый «бусик» с двумя сослуживцами Марка. Они вытащили «шкафы из гаража». Шкафы были тяжёлыми, с гордо вздыбленными дверцами и запахом сырости, будто их держали рядом с мокрой резиной и старыми лыжами. Один фасад был щербатый, второй — с выломанной петлёй. Ручки не совпадали друг с другом по форме. Когда шкаф поставили к стене, он качнулся, как корабль в бухте.
— Отлично встал, — сказал Марк, утирая лоб.
— Как «Мона Лиза» в деревенском клубе, — тихо отозвалась я.
— Вера, не надо.
— Ладно. Давай чай, ребятам спасибо. А маму когда ждать?
— К пяти обещала.
К пяти я приготовила курицу с травами, салат с яблоками и свёклой, поставила на стол пирог с черникой. А ещё — взяла толстенный фолиант по садоводству и спрятала под ножку одного из «крепких» стульев: тот чуть заметно подкашивался.
Марк заметил книгу:
— Зачем это?
— Чтобы не качался. Удобно же, — безмятежно ответила я.
— Ну ты…
— Я заботливая.
Лидия Петровна вошла в дом, как хозяйка: огляделась внимательным взглядом, провела пальцем по подоконнику, хмыкнула на шкафы.
— Ну вот, — сказала с ноткой удовлетворения, — как родные стали. Дерево — оно и есть дерево. Новое — не всегда лучше старого.
— Конечно, — согласилась я. — Проходите на кухню. У нас чай.
— Ой, я чуть с дороги отдохну, — сказала свекровь и уже тянулась к стулу, которому я подложила книгу.
— Давайте я… — шагнула я, но поздно. Она села, стул чуть завёл свою вальсирующую партию, ножка соскользнула с книги, и — бах. Вдох, пауза, мягкое падение, возмущённый взгляд сверху вниз.
— Это что такое? — возопила Лидия Петровна. — Вы что, этот… пол-то ровняли?
— Пол ровный, — спокойно ответила я. — Стул — великое наследие прошлого века. Ему, видимо, тесно в настоящем.
— Вера, — предупредительно сказал Марк.
— Что «Вера»? Я рада, что мы наконец сможем поговорить по делу.
Мы усадили Лидию Петровну на другой стул. Я поставила перед ней чашку чая.
— Лидия Петровна, — начала я мягко, — вы же знаете, я вас уважаю. И вашу историю тоже. Я понимаю, что вам приходилось экономить. И что эта мебель — кусочек вашей жизни. Но у нас другая жизнь. И другой дом.
— Но мебель-то хорошая, — чуть оправдываясь, сказала она, третя ушибленное бедро. — Я на этих стульях полжизни просидела. На них праздники справляла, гостей принимала. Они крепкие.
— Они были крепкими, — уточнила я. — И в вашей квартире они жили спокойно. А у нас — новая кухня, новый дом. Я мечтала поставить светлые шкафы, чтобы открывать дверцы без скрипа и видеть аккуратные полки, на которые приятно ставить посуду. Я мечтала, что на даче будет так же красиво, как в журналах. Пусть скромнее, но чисто своё.
— Я хотела помочь, — повторила она. — Вы же молодые, вам тяжело.
— Помощь — это когда ты спрашиваешь, что человеку нужно, и помогаешь именно в этом, — сказала я ровно. — Мне нужно было, чтобы Марк купил шкафы, на которые мы вместе копили. Вместо этого он привёз ваши… вещи. И ещё заплатил за них. Нашими деньгами.
— Он сам дал, — подняла подбородок Лидия Петровна. — Я не просила.
— А я и не обвиняю. Я объясняю, как это со стороны выглядит. Представьте: вы решили купить новое пальто. Вы откладывали, мечтали, выбирали модель. И вдруг ваша соседка приносит вам своё старое: «Носи, оно тёплое. И вообще, хорошо, что я у тебя деньги взяла — неудобно же даром отдавать». Вы рады?
Она фыркнула:
— Пальто — это другое.
— Нет. Это то же. Это про уважение к чужим желаниям. К чужому дому. Я знаю, что вы любите порядок и думаете, что «сэкономить — значит молодец». Но иногда экономия превращается в жадность за чужой счет. И это плохо пахнет.
Марк кашлянул:
— Девочки, может…
— Марк, — повернулась я к нему, — мы-то с тобой договорились. О своём. О том, как мы хотим жить. Помнишь? Я не против ваших семейных связей. Но я против того, чтобы эти связи залезали ко мне на кухню.
Лидия Петровна вздохнула, переменила позу и вдруг тихо сказала:
— Я… не думала. Я правда не думала. Для меня это — нормальная вещь. Мы на них сидим — и ничего. Я хотела как лучше. Честно.
— Верю, — сказала я. — Но получилось — как вышло.
Мы сидели молча несколько секунд. Тишина походила на тёплую воду, в которой растворяешь горькую таблетку: ещё немного, и она пропадёт без следа.
— И что вы хотите? — спросила она.
— Вернуть деньги, — прямо ответила я. — И забрать мебель, если она вам дорога. Или — если не дорога — вместе отвезём в пункт переработки. А мы купим то, что планировали. Мы не хотим жить в складе истории. Мы хотим жить в доме.
Лидия Петровна прикусила губу:
— Это… много. Я не думала, что всё так воспринимается.
— Это просто честно, — сказала я. — Я не хочу скандалить. Я хочу договориться.
— Ладно, — неожиданно мягко сказала она. — Я подумаю.
— Можно я тоже? — вмешался Марк. — Мам, мне правда казалось, что так лучше. Но, кажется, Вера права. Это наш дом. И мы должны решать, что в нём стоит. Не обижайся.
Лидия Петровна покосилась на него, потом на меня и вдруг устало улыбнулась:
— Дети вы мои. Сами не знаете, как что устроено, но всё-таки умнее стали. Ладно. Я разберусь.
Вечер прошёл спокойно. Мы ели пирог, разговаривали о клубнике, о том, что в следующем году надо бы поставить теплицу, чтобы томаты не мокли. Я заметила, как Лидия Петровна каждые пять минут осторожно сдвигает пятку ближе к центру стула, и сдержалась, чтобы не улыбнуться. В её взгляде появилась смесь обиды и признания реальности, которую отрицать уже не получалось.
Когда стемнело, она поднялась.
— Я поеду, — сказала. — Нога болит, но жить буду. Вера, спасибо за пирог. И… — она замялась, — ты не злая. Я думала, ты острая на язык. А ты просто говоришь прямо.
— Я стараюсь говорить так, чтобы было ясно, — ответила я. — Спасибо, что выслушали.
— Я позвоню, — коротко кивнула она.
Мы с Марком проводили её до калитки. Тишина августа пахла яблоками и травой. Марк взял меня за руку.
— Ты молодец, — сказал он вдруг. — Я боялся, что будет война. А получилось… по-человечески.
— Без войны лучше, — кивнула я. — Нам ещё теплицу ставить. Вдвоём.
— Я завтра поеду смотреть те шкафы… настоящие, — усмехнулся он. — «Лён». Договорились?
— Договорились.
В понедельник утром телефон зазвенел, как будто его включили в спектакль: ровно в девять.
— Вера, — сказала Лидия Петровна, деловая и сосредоточенная, — я подумала. Я была неправа. Деньги я вам верну. И ещё… добавлю. Считайте это моим вкладом. Только купите уже нормальную мебель. Жить надо красиво. И удобно.
— Спасибо, — сказала я искренне. — Мы так и сделаем. И, пожалуйста, не обижайтесь на меня за резкость.
— Я не обижаюсь, — вздохнула она. — Просто… старые привычки, знаешь? Я всю жизнь — «пусть полежит, ещё пригодится». А тут — бац, и упала… Смешно. И стыдно. Хорошо, что дома никого не было, никто не видел.
— Видели мы. Но мы — свои, — сказала я и поймала себя на том, что улыбаюсь. — Договорились.
Мы купили «Лён». Светлые шкафы, слово честное, стали, как будто дом их ждал. Я переставляла банки с крупой по полочкам и мурлыкала. На стулья мы взяли простые, но крепкие, с мягкими подушками, которые приятно шуршат под хлопчатобумажными чехлами. Марк крутил шурупы, измерял уровнем, и его лицо было спокойным, довольным, взрослым.
— Смотри, — сказал он, — теперь, когда ты открываешь дверцу, ничего не скрипит.
— Потрясающе, — рассмеялась я. — Это почти как в кино. Только наше.
Через неделю приехала Лидия Петровна: с коробкой пирожков и букетом георгинов.
— Ну-ка… — сказала она, входя на кухню. — Ой! Красиво-то как. Сразу как в журнале. И пахнет деревом… Вот это я понимаю, мебель.
— Проходите, — сказала я и указала на новый стул. — Присаживайтесь. Он выдерживает даже самые серьёзные разговоры.
— Хитрюга, — улыбнулась она и аккуратно села. — Удобно… И устойчиво. И… тихо.
Мы молча улыбались друг другу несколько секунд, и мне вдруг показалось, что всё это — не про шкафы и не про деньги. Про уважение. Про право на своё. Про то, что дом начинается не с крыши и не со стен, а с уверенности: ты имеешь право выбирать, как тебе жить.
— Вера, — сказала Лидия Петровна, и в её голосе была непривычная мягкость, — ты прости меня. Я правда хотела как лучше, но… полезла со своей меркой в вашу жизнь. Я учусь. Старость — не радость, но, видно, ещё можно кое-что понять.
— Спасибо, что сказали, — ответила я. — Значит, у нас всё получится.
— С пирожками — точно, — улыбнулась она. — И с мебелью — вижу. И с теплицей справитесь. Я тебе рассаду принесу весной.
Мы пили чай. Пломбир выбрался из-под дивана и запрыгнул на подоконник, где теперь стояли горшки с мятой и базиликом. На улице липло тёплое солнце. Сосед Андрей проходил мимо калитки и крикнул:
— Ну что, обживаетесь?
— Обживаемся, — ответили мы в унисон.
Когда вечер завернулся в мягкую серую шаль, я вышла на крыльцо, оглянулась на окно кухни — за ним светились новые фасады, и в этом свете было что-то очень домашнее.
Я подумала, что иногда для того, чтобы навести порядок, не нужна война. Нужна правда. Сказанная вовремя и без крика. И ещё — стул, который вовремя развалился, чтобы показать трещины там, где мы их упорно не хотели видеть.
— Слушай, — подошёл Марк, обнял меня за плечи, — спасибо, что не устроила бурю.
— Спасибо, что услышал, — ответила я. — И за шкафы — отдельно.
— Это мы вдвоём. Наши шкафы, — поправил он.
Мы улыбнулись. Я вдохнула запах яблони, и мне показалось, что наш дом, наконец, глубоко и спокойно выдохнул вместе со мной.
А стулья Лидии Петровны? На следующий день мы отвезли их в мастерскую при пункте переработки — там делают из старого дерева рамки для картин и разделочные доски. Мастер посмотрел, провёл ладонью по шершавому сиденью, присвистнул:
— Дерево — хорошее. Живое. Жалко бросать. Сделаем что-нибудь красивое. Пусть продолжит жить, но по-новому.
— Вот и прекрасно, — сказала я. — Пусть всё живёт — но по-новому. Там, где ему место.
Марк взял меня за руку, и мы пошли по тротуару, смеясь и споря, какие занавески повесим на кухне. Лидия Петровна позже прислала сообщение: «Счёт оплатила.
Остальное привезу на выходных. Пирожки будут с капустой. Целую». Я улыбнулась, положила телефон на стол и подумала, что, пожалуй, это и есть лучший итог — без ссор и скандалов, с уважением и пирожками, с новыми шкафами и ясным ощущением: мы живём так, как решили сами.
И это — дорогого стоит.
