— К себе — не пущу, — тихо, но с ледяной твердостью в голосе произнесла Клава, глядя не на мужа, а на узор на кухонной скатерти. — Это моя квартира, Дима. Моя. И точка.
Дмитрий отложил вилку. Ужин, который он с таким аппетитом поглощал минуту назад, вдруг показался безвкусным. Он посмотрел на жену, на ее сжатые губы и напряженную спину, и понял, что это не просто минутная вспышка раздражения. Это была стена.
— Клав, ты чего? — он попытался придать голосу мягкость, но в нем проскользнули растерянные нотки. — Ты же знаешь ситуацию. Мама с Зоей продали квартиру в Рязани. Им некуда ехать. Мы же семья.
— Семья — это мы с тобой, — отрезала Клава. — А твои мама и сестра — это твои родственники. Которых я, безусловно, уважаю. На расстоянии. Ты сказал, они приедут на недельку, пока не найдут себе съемное жилье. Я согласилась. А теперь выясняется, что они продали всё и едут сюда жить? К нам? В мою однокомнатную квартиру?
— Ну не навсегда же! — воскликнул Дима, чувствуя, как внутри закипает обида. — Просто на первое время. Обустроятся, Зойка на работу выйдет, мама пенсию переведет… Поможем им найти что-то.
— «Первое время» — это сколько? Месяц? Год? — Клава наконец подняла на него глаза. В ее обычно спокойном взгляде плескалась холодная ярость. — Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Твоя мама ни дня не работала после сорока пяти, сидела на шее у отца, а после его смерти — на твоей. А Зоя? Ей двадцать шесть лет. Она хоть где-то продержалась дольше полугода? Её «великие перспективы» в Москве — это очередной миф. Они просто решили сесть нам на шею, Дима. И ты это прекрасно понимаешь.
— Ты слишком жестока, — упрекнул он. — Это моя мать. Моя сестра. Я не могу их на улицу выкинуть.
— А я и не прошу выкидывать, — Клава встала из-за стола, давая понять, что разговор окончен. — Сними им квартиру. Возьми кредит. Попроси у друзей. Что угодно. Но в моем доме их не будет. Сам квартиру купи и тогда приглашай и маму, и сестру. И кого хочешь. А сюда — нет.
Он смотрел ей вслед, в спину, обтянутую простой домашней футболкой, и чувствовал бессилие. Он любил Клаву. Любил за ее честность, за основательность, за то, что с ней он всегда чувствовал себя как за каменной стеной. Но сейчас эта стена выросла между ними.
Клавдия мыла посуду, и холодная вода остужала ее пылающие руки. Она не была злой или бессердечной. Но она слишком хорошо знала своих свекровь и золовку. Она помнила их редкие визиты, после которых ей хотелось сделать генеральную уборку и проветрить квартиру от едких замечаний и непрошеных советов. Антонина Петровна, ее свекровь, была мастером пассивной агрессии. Она никогда не критиковала в открытую. Она просто вздыхала.
Вздыхала над Клавиной стряпней: «Ах, как интересно ты готовишь… Мы-то по-простому привыкли. Картошечка, котлетка… Но это тоже, наверное, полезно». Вздыхала над ее работой в архиве: «И не скучно тебе, деточка, в бумажках этих копаться? Целый день в пыли… Ну, каждому свое, конечно». Вздыхала над тем, что у них до сих пор нет детей: «Часики-то тикают, Клавочка… Хотя, может, оно и к лучшему. Сначала на ноги надо встать».
А Зоя… Зоя была просто потребителем. Она приезжала, как в гостиницу, разбрасывала вещи, пользовалась Клавиной косметикой, съедала все самое вкусное из холодильника и часами висела на телефоне, обсуждая свои несуществующие романы и грандиозные планы, которые никогда не сбывались.
И вот теперь этот «отель» должен был открыться на неопределенный срок. В ее маленькой, уютной, выстраданной квартире, доставшейся ей от бабушки. В ее крепости. Нет. Этому не бывать.
Следующие несколько дней прошли в тягостном молчании. Дима пытался заводить разговоры на отвлеченные темы, но натыкался на односложные ответы. Он ходил по квартире мрачнее тучи, демонстративно вздыхал, но на прямой конфликт больше не шел. Клава делала вид, что ничего не происходит, но внутри у нее все сжималось от тревоги. Она понимала, что муж ищет способ ее сломить.
И он его нашел. В субботу утром, когда Клава еще спала, ее разбудил звонок в дверь. Настойчивый, требовательный. Она накинула халат и, еще не до конца проснувшись, пошла открывать. На пороге стояли они. Антонина Петровна, с лицом вселенской страдалицы, и Зоя, с независимым видом разглядывающая свои ногти. Рядом громоздились несколько огромных клетчатых сумок.
— Ой, Клавочка, здравствуй, — защебетала свекровь, протискиваясь в прихожую. — А мы приехали! Димочка сказал, что вы нас ждете! Зоечка, заноси вещи, не стой на сквозняке.
Клава остолбенела. Она перевела взгляд на Диму, который виновато выглядывал из комнаты. В его глазах была мольба. Он поставил ее перед фактом. Выставил виноватой. Теперь, если она их выгонит, она будет монстром, извергом, который не пустил на порог родную мать мужа.
— Проходите, — выдавила она, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.
И начался ад. Маленькая квартира моментально превратилась в проходной двор. Сумки заняли весь коридор. Антонина Петровна тут же отправилась на кухню и начала «помогать».
— Ой, а что это у тебя за сковородка такая модная? — цокала она языком. — На таких же все горит. Вот чугунная — это вещь! У меня была… да пришлось оставить. Ну ничего, освоимся.
Зоя плюхнулась на диван, который служил им с Димой кроватью, и включила телевизор на полную громкость. На робкое замечание Клавы, что она вообще-то хотела поработать с документами, Зоя лениво ответила:
— А ты на кухню иди. Там тихо.
Клава ушла на кухню и застала там свекровь, перебирающую ее крупы.
— Рис у тебя какой-то неправильный, длинный. Пропаренный, что ли? Из него плов хороший не сваришь. Я вот привезла с собой кругленький, наш, краснодарский. Завтра настоящий плов сделаю, Дима мой любит.
К вечеру у Клавы гудела голова. Она чувствовала себя чужой в собственном доме. Ее вещи передвигали, ее порядки критиковали, ее личное пространство было растоптано. Дима делал вид, что все в порядке. Он весело болтал с матерью и сестрой, смеялся над их шутками и игнорировал полные отчаяния взгляды жены.
Ночью, когда родственники наконец угомонились — Антонина Петровна на раскладушке на кухне, а Зоя на надувном матрасе в комнате, — Клава шепотом обратилась к мужу:
— Ты это специально сделал?
— Клав, ну что я мог поделать? — заныл он. — Они уже билеты купили, квартиру продали. Ну куда им? Поживут немного, и все наладится.
— Ничего не наладится, — ледяным тоном ответила Клава. — Ты меня предал, Дима. Ты сломал мое доверие.
Она отвернулась к стене и больше не сказала ни слова. Она не плакала. Внутри все выгорело, остался только холодный пепел.
Шла вторая неделя. Жизнь превратилась в непрекращающийся кошмар. Антонина Петровна вставала в шесть утра и начинала греметь на кухне кастрюлями, «чтобы к Диминому пробуждению завтрак был готов». При этом она постоянно что-то роняла и громко охала, фактически выгоняя Клаву из постели. Зоя спала до полудня, а потом требовала завтрак, обед и ужин, не забывая покритиковать качество блюд. Работу она «искала» — лежа на диване с ноутбуком и переписываясь с подружками.
Клава ходила на работу как на праздник. Только там она могла дышать. Тишина архива, запах старой бумаги, монотонная работа успокаивали. Но каждый вечер она с содроганием возвращалась домой.
Однажды она пришла и обнаружила, что ее любимая орхидея, которую она выхаживала несколько лет, стоит на полу, а на ее месте на подоконнике красуется горшок с геранью.
— Ой, Клавочка, я твой цветочек переставила, — радостно сообщила Антонина Петровна. — А то стоит, место занимает, а толку никакого. А герань — она и воздух очищает, и от моли помогает. Я у соседки отросточек попросила.
У Клавы потемнело в глазах. Эта орхидея была подарком покойной бабушки. Последней памятью о ней. Она молча подняла горшок, вернула его на подоконник, а герань вынесла на лестничную клетку.
— Ты что делаешь?! — взвизгнула свекровь. — Я же для вас стараюсь!
— Не старайтесь, — ровным голосом сказала Клава. — Не нужно.
Вечером был скандал. Антонина Петровна рыдала в объятиях сына, жалуясь, что «невестка ее со свету сживает». Зоя поддакивала: «Она вообще какая-то нервная. Мам, может, ей успокоительное попить?»
Дима пытался вразумить Клаву.
— Ну зачем ты так? Мама же от чистого сердца!
— От чистого сердца лезут в чужой дом и устанавливают свои порядки? — спросила Клава. — Дима, я больше так не могу.
Интрига, которую Клава смутно чувствовала с самого начала, раскрылась случайно. Как-то поздно вечером она пошла на кухню выпить воды и услышала приглушенный разговор. Зоя шепталась с матерью.
— …говорю тебе, не светит мне тут ничего, — жаловалась Зоя. — Собеседования три прошла, везде отказ. Опыта нет, просят на копейки работать. А я не для этого сюда ехала. Димка обещал, что поможет.
— Поможет, куда он денется, — шипела в ответ Антонина Петровна. — Поноет его Клавка и перестанет. Главное, сейчас зацепиться. А там посмотрим. Димка — парень мягкий. Надавим — и на первый взнос Зоечке на студию наскребет. Не зря же мы свою трешку в Рязани за бесценок отдали. Надо было долги покрыть…
Клава замерла за дверью. Так вот оно что. Не просто переезд. А целый бизнес-план. Продать свою квартиру, чтобы закрыть какие-то долги, а потом сесть на шею сыну и невестке и вытянуть из них деньги на жилье для Зои. А Дима… он знал? Или его тоже водили за нос?
Она вернулась в комнату. Дима спал. Она смотрела на его лицо, когда-то такое родное и любимое, и не чувствовала ничего, кроме пустоты. Он был соучастником. Знал он все детали или нет — неважно. Он привел в ее дом этих людей, позволил им разрушить ее жизнь и ее покой ради их сомнительных планов.
На следующий день Клава взяла на работе отгул. Она методично, не торопясь, собрала две большие сумки. Сложила туда всю одежду Димы, его бритвенные принадлежности, ноутбук, зарядки — все, что принадлежало ему. Когда вечером вся компания была в сборе на кухне и поглощала «настоящий» плов от Антонины Петровны, Клава вошла в комнату.
Она выставила сумки мужа за порог квартиры. Затем вернулась на кухню. Она была абсолютно спокойна.
— Дима, — сказала она тихо, но ее услышали все. — Твои вещи за дверью.
Наступила тишина. Антонина Петровна застыла с ложкой в руке. Зоя уставилась на Клаву, вытаращив глаза.
— Ты… ты что? — пролепетал Дима, вставая. — Ты меня выгоняешь?
— Я? — Клава горько усмехнулась. — Нет. Я просто освобождаю твое жизненное пространство от своего присутствия. Ты ведь этого хотел? Чтобы мама и сестра были рядом? Вот, пожалуйста. Живите. Втроем. В моей квартире.
— Клава, прекрати! — он попытался подойти к ней, но она отступила на шаг.
— Я поживу пока у подруги. У тебя есть две недели, чтобы вы все съехали отсюда. Ты, твоя мама и твоя сестра. Через две недели я поменяю замки. Если вы не уедете, я вызову полицию и участкового. Квартира моя, документы у меня. Вы здесь никто.
— Бессовестная! — закричала Антонина Петровна. — Сына из дома выгоняет! Семью рушит!
— Семью разрушил ваш сын, — спокойно ответила Клава, глядя прямо в глаза Диме. — Когда решил, что его жена — это пустое место, чье мнение можно не учитывать. Когда впустил в наш дом обман.
Она развернулась и пошла к выходу. Она не взяла с собой почти ничего — только сумочку с документами и телефоном. Уже на пороге она обернулась.
— И да, Дима. Можешь подавать на развод. Я согласна.
Она закрыла за собой дверь, не слыша ни криков свекрови, ни растерянного бормотания мужа. Спускаясь по лестнице, она впервые за эти недели почувствовала, что может дышать полной грудью. Было больно, горько, но это была правильная, очищающая боль.
Через две недели Клава вернулась. Квартира была пуста. На кухонном столе лежала записка от Димы, полная упреков, обвинений и жалости к себе. Он писал, что она «всегда была эгоисткой» и «не ценила семью». Клава скомкала записку и выбросила ее в мусорное ведро.
Она открыла все окна, впуская в квартиру свежий сентябрьский воздух. Да, ей предстоял развод, раздел совместно нажитого имущества, которого у них почти и не было, кроме старенькой машины Димы. Ей предстояло привыкать жить одной. Но она была в своей крепости. И никто больше не посмеет передвигать ее цветы, критиковать ее еду и вздыхать у нее за спиной.
Через пару месяцев она случайно встретила на улице общую знакомую. Та, помявшись, рассказала, что Дима с матерью и сестрой сняли крохотную двушку на окраине города. Дима работает на двух работах, чтобы все это оплачивать, выглядит уставшим и постаревшим. Мать постоянно жалуется на здоровье, а Зоя так и не нашла «достойную» работу и сидит дома.
Клава выслушала это без злорадства. Она просто кивнула. Каждый сам выбрал свою дорогу. Дима выбрал свою семью. А она… она выбрала себя. И впервые за долгие годы не сомневалась в правильности своего выбора. Душа, которая, казалось, была сжата в тугой, болезненный комок, медленно начала разворачиваться. Впереди была жизнь. Ее собственная жизнь. В ее собственном доме…
