Такая химия на экране, какая случилась между Прохором Громовым и Анфисой в «Угрюм-реке», бывает, наверное, раз в жизни.
Зрители были уверены: это не игра. Эту всепоглощающую, почти болезненную страсть невозможно было сыграть — ее можно было только прожить. И они не ошиблись.
Георгий Епифанцев, исполнявший роль Прохора, действительно потерял голову от своей партнерши Людмилы Чурсиной.
Нахальства ему было не занимать. Еще будучи студентом Школы-студии МХАТ, он прознал, что великий Марк Донской готовится к съемкам «Фомы Гордеева».
Недолго думая, молодой Жора просто ворвался в кабинет к мэтру.
— Марк Семенович, а кто у вас Фому Гордеева играть будет? — без обиняков спросил он.
— Рыбникова утвердили, Николая.
— Да вы что?! — искренне возмутился Епифанцев. — Какой из Коли купеческий сын? Вот, на меня посмотрите!
Донской окинул его оценивающим взглядом. И ведь правда — фактура стопроцентная, настоящий волжский мужик, хоть и родом из Керчи.
В итоге роль досталась нахрапистому студенту, а уже утвержденный Рыбников остался ни с чем.
Так началась большая кинокарьера Георгия Епифанцева.
Его ближайшим другом по курсу стал Владимир Высоцкий. Жора часто бывал у него на домашних концертах и быстро стал для семьи своим человеком.
«Он вел себя совершенно по-свойски, — с теплотой рассказывала мама Высоцкого, Нина Максимовна. — Мог запросто зайти на кухню, беспардонно распахнуть дверцу холодильника и, окинув взглядом полки, зычно спросить: “Так, что у вас тут есть? Мясо имеется?!”»
Он был именно таким — напористым, но при этом большим добряком и невероятно одаренным.
Неудивительно, что со всего их курса в прославленную труппу МХАТа взяли только его одного.
Первый, еще студенческий, брак он заключил с Лилией Ушаковой. Это был союз двух противоположностей.
Он — бунтарь, стихия, неукротимая энергия. Она — эфирное создание, утонченная балерина, которая была старше и уже уверенно чувствовала себя в мире большого искусства.
Но мир высокого балета, в котором она жила, плохо сочетался с перспективой детских криков и бытовой суеты. Поэтому страсть, на которой держался их союз, довольно быстро сошла на нет.
Свою главную любовь он отыскал совершенно случайно, на лавочке среди девушек из массовки.
Студентка экономического факультета Таня пришла на «Мосфильм» в надежде на небольшой приработок. Епифанцев подошел к ней и с самым серьезным видом начал нести какую-то очаровательную чепуху про звезды и планеты.
Таня, не отрываясь, смотрела на него и думала только одно: «Господи, какой же он красивый! Настоящий ураган в костюме».
Тем же вечером они гуляли по Москве, и обоим было ясно — это встреча, которая меняет все.
Это навсегда.
Развод с Лилией прошел на удивление мирно, без скандалов и битья посуды. Балерина повела себя с невероятным достоинством и благородством.
Она не просто приняла его выбор, но и предложила молодым свою помощь.
— Живите пока у меня, а я к маме перееду, — сказала она и отдала им ключи от своей квартиры.
Через несколько недель после этого Георгий повез Татьяну в родную Керчь, чтобы представить своей главной женщине — маме.
Мать встретила будущую невестку ледяным молчанием. В их маленьком домике повисло тяжелое, гнетущее напряжение.
— Мам, знакомься, это Таня, — с гордостью произнес Георгий.
— Очень рада, — процедила мать сквозь зубы, но ее взгляд кричал: «Твоя Лиля была примой в Большом! А это кто? Бухгалтерша какая-то… Жора, ну что ж ты делаешь?»
Вечером, не выдержав этого молчаливого осуждения, Георгий взорвался:
— Мама, прекрати! Таня — это моя судьба. Смирись с этим.
Угрюм-река и семейные бури
Прямо там, в Керчи, его и нашла срочная телеграмма от режиссера Лапшина с вызовом на съемки «Угрюм-реки».
Епифанцев тут же сорвался и помчался навстречу своей главной роли.
Он и представить не мог, что в далекой сибирской глуши его ждет не только всесоюзная слава, но и серьезнейшая проверка на прочность его новой любви.
Съемки этого грандиозного кинополотна превратились в настоящий марафон длиною в три года. И вот однажды, в самый разгар работы, главный герой бесследно пропал. Сорвался на свадьбу к другу. Лапшин кипел от ярости, но в итоге остыл и простил.
А что ему оставалось делать? Другого актера с такой мощной «богатырской» харизмой было просто не найти.
Подумать только, три года бок о бок, вдали от цивилизации. В ее глазах, глазах этой статной красавицы с тяжелой косой, тонули все мужчины на площадке.
А режиссер каждый день подливал масла в огонь: «Люда, Жора, ближе друг к другу! Еще крепче! Я должен видеть страсть, пламя!»
Изо дня в день эти предписанные сценарием объятия, взгляды, поцелуи…
В итоге Георгий, этот могучий богатырь с душой большого ребенка, сломался. Он влюбился. И влюбился так что буквально сгорал от страсти.
Людмила Чурсина, всегда сдержанная и интеллигентная, лишь однажды сорвалась на публике.
«Он стал ухаживать за мной, — вспоминала Чурсина. — Но я была по уши влюблена в своего мужа, Владимира Фетина, и безумно по нему скучала».
К счастью, это таежное увлечение быстро сошло на нет. В редкие выходные он летал в Москву к Тане. И каждое такое свидание отрезвляло его, возвращало с небес на землю.
Он понял, что его чувства к Чурсиной — это просто мираж, киношный морок, а его настоящая, единственная любовь ждет его дома.
Татьяна уже тогда понимала, что ее избранник — гений, но гений «с червоточиной», и спокойной жизни с ним не будет.
Однажды он пригласил ее в свою комнату в общежитии. Когда она вошла, то буквально остолбенела.
Все стены были сплошь изрисованы обнаженными женскими телами, а на шторах красовались какие-то загадочные символы и цитаты. Это было похоже на берлогу безумного художника.
Девушке стало жутковато, но любовь была так сильна, что она решила не обращать внимания на эти странности.
На пышное торжество денег, конечно, не было. Они просто расписались в свердловском загсе и поселились в крохотной полуподвальной комнатке, которую Жоре выделил театр.
Прямо над их головой находился старый музей МХАТа, и их жилище было пропитано запахами театральной пыли и сырости.
Частой гостьей в их скромной обители была Белла Ахмадулина. Она присаживалась на простую табуретку, и ее звенящий голос наполнял подвал высокой поэзией.
В ответ Георгий читал ей свои стихи — такие же мощные и необузданные, как он сам. И поэтесса слушала его с большим уважением.
Жизнь шла своим чередом. Сначала родился сын Миша, затем Володя. Семье наконец-то выделили маленькую квартирку, которая после подвала казалась им настоящим дворцом.
А потом на свет появилась долгожданная дочка Наташа, папина любимица.
Несбывшиеся надежды и трагический конец
А вот с карьерой все складывалось не так радужно. После оглушительного успеха «Угрюм-реки» казалось, что впереди его ждут десятки главных ролей.
Его фотографии украшали обложки всех журналов, слава кружила голову и сулила блестящее будущее. Но это оказалось обманом.
Из значимых киноработ после этого была, пожалуй, только одна — в «Приваловских миллионах». В родном театре дела шли не лучше: годами он выходил на сцену в одной и той же роли оружейника Просперо.
Отчаявшись, он психанул и ушел к Любимову на Таганку, где блистал его друг Высоцкий.
Но он ошибся. Его буйный, анархический нрав тут же столкнулся с железной дисциплиной, царившей у Любимова. Ролей он так и не получил.
Через год, сломленный и разочарованный, он попросился обратно во МХАТ.
В семидесятые невостребованность и разочарование привели его к бутылке. Семейный бюджет таял, уходя не на детей, а на бесконечные застолья с друзьями.
Татьяна, уставшая от безденежья и вечной тревоги, встречала его ночные возвращения тяжелым, ледяным молчанием. Этого он вынести не мог.
— Танюша, прости! Клянусь, это последний раз! Только не молчи, умоляю! — просил он.
И она прощала. Верила. Но этот «последний раз» случался снова, и снова, и снова.
Но однажды ее терпение лопнуло.
— Жора, опомнись! У нас нет денег! Мне нечем кормить детей! — кричала она.
— А что, тебе шубы норковые подавай?! — в запале бросил он в ответ страшные, несправедливые слова.
В тот же день Татьяна подала на развод. А в нем взыграла уязвленная гордость и детская обида. Он демонстративно подписал все бумаги, мстя ей за то, что она посмела его оставить.
Вот только идти им обоим было некуда. Так и жили, разведенные, в одной квартире. Он молча приходил с работы. Она молча ставила перед ним ужин.
Этот молчаливый ад длился месяцами. Пока однажды он не преградил ей дорогу на кухне.
— Таня, я так больше не могу! — с надрывом произнес он.
— А кто в этом виноват? — холодно ответила она, не глядя на него.
— Я все исправлю. Лягу в клинику. Завяжу.
Ей так хотелось ему верить. Сердце ее оттаяло, и она дала ему еще один шанс.
Они снова поженились. И на какое-то время в их доме действительно воцарился мир.
В конце восьмидесятых у него появилась новая мечта — он задумал поставить большой моноспектакль о России, о ее духовных корнях.
Ефремов поначалу его поддержал, но потом дал задний ход. Оскорбленный Епифанцев бросил заявление об уходе, нашел какого-то спонсора и даже начал гастролировать.
Но тут грянули лихие девяностые. Он пытался продавать свои картины, но в стране, где нечего было есть, искусство оказалось никому не нужно.
Зато был спрос на другое. И вскоре на рынке он стоял уже не с картинами, а с ящиками водки.
«Народное лекарство шло на ура», — с горечью вспоминала Татьяна. К концу дня у него образовывалась приличная пачка денег. Он даже не пересчитывал купюры, а мерил их линейкой.
— Смотри, Танюша, сегодня наторговал на три сантиметра! — говорил он. — Живем!
И тут же тратил эти «сантиметры» на дорогой коньяк и деликатесы, будто он не рыночный торговец, а обедает в «Метрополе».
Эта игра в успешного коммерсанта стала его последним, самым трагическим спектаклем, который он играл до полного самозабвения.
Они жили рядом с железной дорогой. В тот роковой летний день 1992 года он возвращался домой вдоль путей.
Машинист приближающегося поезда в последний момент заметил лежащего на рельсах человека. Он ударил по тормозам, но было уже слишком поздно.
Прощались с ним тихо, без пафоса. В полной тишине, прерываемой лишь всхлипами близких, звучала аудиозапись его моноспектакля.
И в тот самый момент, когда гроб стали опускать в могилу, его голос, уже неземной, произнес из динамиков: «…и возопиет душа моя к Всевышнему…»
