– Евочка, ты только представь, какой воздух! Сосны, свой участок, утром птички поют. Глебушка беседку поставит, мангал… Будем по выходным собираться, шашлыки жарить. А Кариночка с внуком смогут приезжать на все лето. Разве это не счастье – вся семья вместе?
Ева медленно положила вилку на тарелку. Ужин, который начинался так мирно в гостях у свекрови, неумолимо сворачивал в знакомое, вязкое русло. Тамара Игоревна, ее свекровь, обладала уникальным талантом – заворачивать самые немыслимые предложения в обертку из заботы и семейного блага. Ее лицо, с тонкими, чуть поджатыми губами и внимательными светлыми глазами, выражало сейчас исключительно благие намерения.
– Тамара Игоревна, мы уже обсуждали это, – мягко, но с пробивающейся в голосе усталостью, ответила Ева. – У меня работа в городе. У Глеба тоже. Ездить каждый день по два часа в один конец – это тяжело.
– Ой, ну что ты, как маленькая! – свекровь картинно всплеснула руками, на которых деликатно блеснуло несколько золотых колец. – Сейчас почти все так живут. Зато свое гнездо, понимаешь? Не то что ваши сорок пять метров. Да и мне уже тяжело в трех комнатах одной. Возраст, Евочка, возраст. А так продадим мою квартиру, твою однушку, добавим немного и купим шикарный дом! Места всем хватит.
Ева бросила взгляд на мужа. Глеб старательно ковырял в тарелке салат, делая вид, что разговор его совершенно не касается. Это было его излюбленной тактикой – самоустраняться в момент зарождения конфликта, чтобы потом, когда гроза разразится, примкнуть к стороне победителя. Или, что бывало чаще, к стороне матери.
– Мою однушку, – тихо, но отчетливо повторила Ева. – Тамара Игоревна, эта квартира досталась мне от бабушки. Это единственное, что у меня есть. По-настоящему мое.
– Ну вот опять ты за свое! – недовольно сморщилась свекровь. – Мое, твое… В семье не должно быть такого! Все общее. Глеб – мой сын, ты – его жена. Значит, мы одна семья. И я, как старшая, как мать, хочу для всех только лучшего. Глебушек, ну ты хоть слово скажи!
Глеб наконец оторвался от салата. Он посмотрел на Еву своим фирменным взглядом, в котором смешались упрек и просьба.
– Ев, ну а что мама такого предлагает? Идея-то хорошая. На природе, свежий воздух. Ребенка заведем, где мы с ним в однушке будем? А там – простор. Мама поможет, опять же.
– Ребенка? – Ева почувствовала, как внутри все холодеет. Тема ребенка была для них больной. Они пытались несколько лет, но ничего не получалось. И сейчас Глеб так легкомысленно бросался этим аргументом, словно это был козырь в споре о недвижимости. – Мы с тобой, кажется, договорились пока отложить этот вопрос.
– Так вот и будет стимул! – не унималась Тамара Игоревна. – В своем доме, на земле, и детки быстрее появляются. Это доказано! А ты упираешься из-за каких-то старых стен. Ну что в них ценного? Ремонт сто лет не делали.
Ева молчала. Как объяснить этой практичной, уверенной в своей правоте женщине, что ценность не в ремонте? Что в этих стенах пахло бабушкиными руками, ее тихим смехом? Что на этом подоконнике она, маленькая Ева, сидела часами, читая книги и глядя на прохожих? Это была ее крепость, ее личная история. Единственное место в мире, где она чувствовала себя абсолютно защищенной.
– Я не продам свою квартиру, – отрезала она, глядя прямо на свекровь. – Этот вопрос закрыт.
Тамара Игоревна на мгновение застыла, ее лицо утратило благостное выражение, и в светлых глазах мелькнул холодный блеск. Она поджала губы еще сильнее.
– Ну что ж. Как знаешь. Только потом не жалей, когда Глебушка поймет, что ты о его будущем и о будущем нашей семьи совсем не думаешь.
Домой они ехали в гнетущей тишине. Ева смотрела в окно на пролетающие огни города, а Глеб демонстративно громко вздыхал, отбивая пальцами по рулю какой-то нервный ритм.
– Ты могла бы и помягче с ней, – наконец выдавил он. – Мама же из лучших побуждений.
– Из лучших побуждений она пытается лишить меня квартиры, Глеб. Моей квартиры.
– Да никто тебя ничего не лишает! – он повысил голос. – Тебе же предлагают взамен часть в большом, новом доме! Ты станешь владелицей загородной недвижимости, это же престижно! А ты цепляешься за свою хрущевку, как будто это дворец.
– Для меня это и есть дворец, – тихо ответила Ева. – И я не хочу жить в одном доме с твоей мамой. И с твоей сестрой Кариной, которая, как я понимаю, тоже входит в комплект «семейного счастья».
Глеб дернул рулем, резко перестраиваясь в другой ряд.
– А что тебе Карина сделала? Она моя сестра! У нее сложный период, она с ребенком одна осталась. Конечно, мы должны ей помочь!
– Помочь – да. Но не за мой счет.
– Вот в этом вся ты! – взорвался Глеб. – Вечно у тебя «мой счет», «моя квартира», «мои границы»! А где в этом всем «мы»? Где наша семья?
Ева промолчала. Она и сама в последнее время все чаще задавалась этим вопросом. Где в этом вечном давлении со стороны его родни, в его вечном желании всем угодить, были «они»? Их маленькая семья из двух человек, которая так и не смогла окрепнуть и стать самостоятельной единицей.
Следующие несколько недель превратились в тихую осаду. Тамара Игоревна больше не заводила прямых разговоров, но действовала иначе. Она звонила Еве посреди рабочего дня и сладким голосом рассказывала, какой шикарный дом они с Глебушкой присмотрели в интернете. «Там такая терраса, Евочка! Я прямо вижу, как мы пьем там чай летними вечерами». Она присылала фотографии участков, проекты ландшафтного дизайна, сметы на строительство.
Глеб, в свою очередь, стал молчаливым и отстраненным. Он приходил с работы, ужинал, утыкался в телефон или ноутбук и почти не разговаривал с Евой. Любая ее попытка начать диалог натыкалась на стену холодного отчуждения. Он всем своим видом показывал, как глубоко она его разочаровала. Иногда он как бы невзначай ронял фразы: «А вот у Коляна на даче баня новая… Эх, хорошо иметь свой дом», или «Мама опять жаловалась на давление. Говорит, в городе ей совсем плохо, задыхается».
Ева чувствовала себя так, словно ее медленно варят на слабом огне. Давление было неявным, но постоянным. Ее выставляли эгоисткой, мещанкой, цепляющейся за старые стены и не думающей о благе «семьи». Она начала плохо спать, вздрагивала от каждого телефонного звонка. Ее крепость, ее любимая квартира, стала казаться полем боя.
Однажды вечером, вернувшись с работы особенно уставшей, она застала Глеба, разговаривающего по телефону на кухне. Увидев ее, он поспешно свернул разговор: «Ладно, мам, давай, потом созвонимся». Но Ева успела услышать обрывок фразы: «…не волнуйся, я дожму ее. Еще немного, и она согласится».
Внутри у нее все оборвалось. Дожму. Он не пытался ее убедить, он не искал компромисс. Он просто «дожимал» ее, как будто она была не любимой женщиной, а упрямым деловым партнером, которого нужно склонить к невыгодной сделке.
– С кем говорил? – спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.
– С мамой, – буркнул Глеб, не глядя на нее. – Спрашивала, как дела.
– И как успехи в моем «дожиме»? – Ева посмотрела ему прямо в глаза.
Глеб вздрогнул и покраснел. Он явно не ожидал, что она что-то слышала.
– Ты о чем? Что ты выдумываешь?
– Я не выдумываю, Глеб. Я все слышала. Ты обсуждал с мамой, как будешь меня «дожимать». Это так теперь называется забота о семье?
– А как с тобой еще разговаривать, если ты не слышишь никаких разумных доводов? – он перешел в наступление. – Мы тебе предлагаем прекрасный вариант, решаем кучу проблем! И мамину с одиночеством, и Каринину с жильем, и нашу будущую – с детьми! А ты уперлась рогом!
– Каринину с жильем? – Ева зацепилась за эту фразу. – А при чем тут Карина? Она же, кажется, квартиру снимает.
Глеб замялся.
– Ну… ей тяжело платить. А так бы… В общем, это не твое дело.
Но Еву уже было не остановить. В голове начала складываться мозаика, и картина вырисовывалась совсем не та, которую ей рисовала свекровь.
– Погоди-ка… Продать мою квартиру, продать квартиру твоей мамы… А куда потом денется Карина с ребенком? Они же сейчас живут недалеко от Тамары Игоревны, она им помогает.
– Она переедет к маме! – выпалил Глеб и тут же осекся, поняв, что сказал лишнее.
– Куда переедет? В дом за городом? – Ева чувствовала, как ледяная ясность заполняет ее сознание. – Нет. Она переедет в квартиру твоей мамы. Правильно я понимаю? Вы продаете мою однушку, а трешку Тамары Игоревны просто освобождаете для Карины. А на деньги от моей квартиры и небольшую доплату вы покупаете дом, куда селите меня и свою маму. Гениальный план, Глеб. Просто гениальный. Только ты забыл уточнить одну маленькую деталь: в этой схеме я остаюсь вообще без всего. Без своей собственности. С правом на долю в доме, где я буду жить с твоей мамой, которая и так всю жизнь будет считать меня обязанной за «крышу над головой».
Глеб молчал, глядя в пол. Его лицо приобрело багровый оттенок. Он был пойман. Вся его благородная забота о «семейном гнезде» оказалась банальным и циничным расчетом.
– Ты… ты все не так поняла, – пролепетал он. – Мы бы все оформили честно…
– Честно? – Ева рассмеялась горьким, срывающимся смехом. – Честно – это когда ты приходишь и говоришь: «Ева, моя сестра в беде, моей маме одиноко, давай продадим твою квартиру, чтобы решить их проблемы, а сами будем жить с моей мамой». Ты бы так сказал? Нет. Потому что ты знал, что я никогда на это не соглашусь. Поэтому вы с мамочкой и разыграли весь этот спектакль про «семейное счастье» и «птичек по утрам».
Она подошла к окну и посмотрела во двор. Там, на детской площадке, играли дети. Когда-то она мечтала, что и их ребенок будет так же бегать под этими окнами. Окнами ее квартиры. Но теперь эта мечта казалась такой же фальшивой, как и все слова ее мужа.
– Я хочу, чтобы ты ушел, – сказала она тихо, не оборачиваясь.
– Что? – Глеб опешил. – Куда я уйду? Ты с ума сошла?
– Нет. Я как раз пришла в себя. Собирай вещи и уходи. К маме. К Карине. Куда угодно.
– Я никуда не пойду! – его голос зазвенел от обиды и злости. – Это и моя квартира тоже! Я тут прописан, я тут живу семь лет!
– Ты здесь прописан. Но квартира – моя. И я не хочу больше видеть здесь ни тебя, ни твоих родственников.
Скандал был грандиозным. Глеб кричал, что она разрушает семью, что она неблагодарная, что он потратил на нее лучшие годы. Ева молчала, чувствуя лишь ледяную пустоту внутри. Когда его запал иссяк, он начал собирать вещи, демонстративно хлопая дверцами шкафа и бросая одежду в сумку.
Через два часа он ушел, громко хлопнув дверью. Ева осталась одна в оглушительной тишине. Она села на диван и долго смотрела в одну точку. Не было ни слез, ни истерики. Только огромное, выжигающее все изнутри, разочарование.
На следующий день утром раздался звонок в дверь. На пороге стояла Тамара Игоревна. Она была, как всегда, безупречна: строгое пальто, аккуратно уложенные волосы, на лице – маска скорбного сочувствия.
– Евочка, здравствуй. Я могу войти? Нам нужно поговорить.
Ева молча отступила в сторону. Свекровь прошла в комнату, окинула ее хозяйским взглядом и села в кресло, положив на колени дорогую кожаную сумку.
– Глеб ночевал у меня. Он совершенно разбит, – начала она без предисловий. – Я, конечно, понимаю, у тебя нервы, ты женщина. Но выгонять мужа из дома… Это уже слишком.
– Он сам довел до этого, – ровно ответила Ева.
– Не довел, а предложил разумный выход для всех, – поправила Тамара Игоревна. – Но ты, в силу своего упрямства, решила все испортить. Ну да ладно. Я пришла не ругаться. Я пришла с конструктивным предложением.
Она сделала паузу, ожидая реакции. Ева молчала.
– Я понимаю, что тебе сейчас тяжело и обидно. Ты чувствуешь себя обманутой, хотя, видит бог, у нас и в мыслях не было тебя обманывать. Мы просто хотели как лучше. Поэтому я подумала… будет справедливо, если на какое-то время вы с Глебом разъедетесь. Поживете отдельно, остынете. Ты, например, могла бы пожить пока у своей подруги. Или снять что-то недорогое. А Глебушка останется здесь. Все-таки это его дом, он привык.
Ева смотрела на свекровь и не верила своим ушам. Верхом цинизма она считала вчерашний разговор с Глебом. Но нет, Тамара Игоревна с легкостью пробила это дно.
– Что вы сказали? – переспросила Ева, уверенная, что ослышалась.
– Я говорю, тебе стоит пока съехать, – терпеливо, как неразумному ребенку, повторила свекровь. – Чтобы не нагнетать обстановку. Дать друг другу время. Глеб успокоится, ты все обдумаешь, и, я уверена, вы снова будете вместе. Я поговорю с ним, он мальчик отходчивый.
В этот момент внутри Евы что-то щелкнуло. Последний предохранитель, удерживающий ее от взрыва, сгорел. Вся та усталость, боль, обида, которые она копила месяцами, слились в один мощный поток ледяной ярости.
Она встала и подошла к свекрови.
– Тамара Игоревна. А на каком основании я должна съезжать из своей же квартиры?
Свекровь удивленно моргнула.
– Ну как… чтобы сохранить семью…
– Семьи больше нет. Ваш сын и вы лично ее уничтожили. А теперь слушайте меня внимательно. Это – моя квартира. По документам, по закону и по совести. Она досталась мне от моей бабушки, и ни вы, ни ваш сын не имеете к ней никакого отношения. Вы оба очень долго и планомерно пытались меня отсюда выжить, чтобы решить свои проблемы за мой счет. У вас не получилось.
Ева сделала шаг ближе. Ее голос, до этого ровный, начал звенеть сталью.
– Поэтому никуда съезжать я не собираюсь. Если кому-то и нужно съехать и «пожить отдельно», так это вашему сыну. Он уже собрал вещи и ушел. Если ему негде жить, можете приютить его у себя. Или отправьте его жить к сестре, раз он так о ней печется. А в мою квартиру ни он, ни вы больше не войдете. Пусть сынок ваш валит. На все четыре стороны. А вы – за ним.
Тамара Игоревна сидела с открытым ртом. С ее лица слетела маска благовоспитанности, обнажив злобу и неприкрытую ненависть.
– Да как ты смеешь! – прошипела она. – Ты… ты просто неблагодарная! Мы приняли тебя в семью! Глеб на тебя столько времени потратил!
– Приняли в семью, чтобы использовать как ресурс? Нет, спасибо. Время вышло, Тамара Игоревна. И ваше, и вашего сына. Прошу вас покинуть мою квартиру.
Свекровь встала, ее руки мелко дрожали. Она схватила свою сумку так, будто это было оружие.
– Ты еще пожалеешь об этом! – бросила она, направляясь к выходу. – Глеб никогда тебе этого не простит! Ты останешься одна, в своей драгоценной конуре!
– Это мой выбор, – спокойно ответила Ева, закрывая за ней дверь.
Она прислонилась спиной к прохладному дереву. Сердце колотилось как сумасшедшее. Но впервые за долгое время она чувствовала не страх, а облегчение. Воздух в квартире, ее любимой, родной квартире, вдруг стал чистым и свежим. Словно из нее вынесли что-то тяжелое, душное и гнилое.
Впереди был развод, раздел совместно нажитого имущества, которого, по сути, и не было. Впереди была новая, неизвестная жизнь. Но сейчас, стоя посреди своей отвоеванной крепости, Ева знала одно: она все сделала правильно. Душа, которую так долго пытались свернуть и упаковать в коробку «семейного блага», наконец-то разворачивалась. И это было самое главное.
