— Слушай, Мариш, а что если мои надумают переезжать? — голос Олега звучал нарочито буднично, словно он спрашивал, не закончился ли в доме хлеб.
Марина оторвалась от книги, которую пыталась дочитать уже вторую неделю. Вечерняя тишина в ее маленькой, но уютной однокомнатной квартире была ее любимым временем суток. Время, когда гул большого города стихал, а мысли, наоборот, обретали ясность.
— В смысле, переезжать? Куда? — она непонимающе посмотрела на мужа. Они были женаты всего полгода, и этот разговор возникал впервые.
Олег сидел на диване, вертя в руках пульт от телевизора. Он не смотрел на нее, его взгляд был устремлен в темный экран.
— Ну, сюда. В город. Из своей этой… дыры. Сам понимаешь, там ни работы, ни перспектив. Отец уже немолод, здоровье у матери не казенное. Пора бы им поближе к цивилизации, под наш присмотр.
Марина почувствовала, как внутри зарождается смутная тревога. Квартира была ее. Она досталась ей от бабушки, и Марина несколько лет вкладывала в нее всю свою скромную зарплату фармацевта, чтобы превратить старую «хрущевку» в современное и комфортное гнездышко. Здесь каждая вещь была на своем месте, каждая подушка на диване знала свое предназначение.
— Олег, я не совсем понимаю. Куда «сюда»? У нас однокомнатная квартира. Мы сами-то едва помещаемся.
— Ну, для начала к нам, — он наконец поднял на нее глаза. Во взгляде не было ни капли сомнения или просьбы, только спокойная констатация факта. — А там что-нибудь придумаем. Снимем им что-то поблизости, когда на ноги встанем.
— «Для начала»? — переспросила Марина, и тревога начала обретать форму вполне конкретного страха. — Это на сколько? На месяц? На два? Олег, это невозможно. Куда мы их поселим? На кухню?
— Мариш, ну не начинай, — он поморщился, словно она была капризным ребенком. — Не на улицу же их. Это мои родители. Они меня вырастили. Я не могу просто сказать им «нет».
Марина молчала. Она любила Олега. Он казался ей надежным, спокойным, основательным. Когда он делал ей предложение, она была на седьмом небе от счастья. Он не пил, не курил, работал системным администратором в крупной фирме, всегда был вежлив с ее мамой. Но его родители… Тамара Павловна и Геннадий Петрович. Она видела их всего несколько раз, на свадьбе и во время короткого визита в их городок за триста километров от столицы.
Тамара Павловна была женщиной громкой, властной, с цепким оценивающим взглядом. Она осматривала Марину так, будто выбирала лошадь на ярмарке, и в каждом ее комплименте сквозила скрытая критика. «И симпатичная, и скромная, — говорила она, обращаясь не к Марине, а к сыну. — Только худенькая больно. Ничего, мы ее откормим». Геннадий Петрович был ее полной противоположностью — тихий, незаметный человек, который, казалось, всю жизнь боялся сказать лишнее слово.
— Они даже не спрашивали, — тихо проговорила Марина. — Они просто решили, а ты ставишь меня перед фактом.
— А что я должен был им сказать? «Извините, моя жена против»? Марин, это моя семья. И теперь это и твоя семья тоже. Мы должны держаться вместе.
Фраза «моя жена против» прозвучала как обвинение. Марина почувствовала себя эгоисткой, мещанкой, которая цепляется за свои квадратные метры. Но ведь это было не так. Она просто пыталась защитить их собственное пространство, их хрупкий мир, который они только начали строить.
— Олег, давай подумаем логично, — она постаралась говорить спокойно. — У них есть свой дом. Да, он старый, но он их. Может, лучше помочь им с ремонтом? Мы могли бы откладывать деньги, я не против.
— Ремонт? — Олег усмехнулся. — Там не ремонт нужен, там все сносить надо. И дело не в доме, а в месте. Ты была там, ты видела. Завод закрылся, больницу оптимизировали до одного фельдшера. Что им там делать? Ждать, пока помрут от скуки или оттого, что скорая не доедет?
Аргументы были вескими. Марина и сама понимала, что жизнь в таких городках медленно угасает. Ей было жаль стариков. Но жалость не отменяла того факта, что в ее тридцати пяти квадратных метрах четверым взрослым людям жить было нереально.
— Хорошо, — она сделала глубокий вдох. — Давай рассмотрим другие варианты. Может, продать их дом и на эти деньги плюс наши накопления купить им маленькую студию где-нибудь в Подмосковье?
— Продать? — Олег снова усмехнулся, но на этот раз в его голосе прозвучали неприятные, металлические нотки. — Да кто его купит, этот барак? За него и полмиллиона не дадут. А студия в Подмосковье стоит минимум три. У нас есть лишние два с половиной миллиона? Нет. Так что единственный вариант — это пока пожить у нас.
Он говорил так, будто закрывал рабочий тикет, для которого существовало одно-единственное решение. Все остальные варианты были им отметены как неэффективные.
— Я не согласна, — твердо сказала Марина. — Я не готова жить в коммуналке. Это разрушит нашу семью, Олег. Ты не понимаешь.
Он встал, прошелся по комнате, остановился у окна.
— Нет, это ты не понимаешь, — сказал он, не оборачиваясь. — Ты думаешь только о своем комфорте. А я думаю о своих родителях. И вообще, — он повернулся, и его лицо было холодным и чужим, — пора прописать моих родителей у тебя. После свадьбы твоя квартира уже наша общая!
Эти слова ударили Марину под дых. Воздух кончился. «Прописать». Это было не просто «пожить». Это было заявление прав. «Твоя квартира уже наша общая». Она смотрела на него и не узнавала. Куда делся тот ласковый, заботливый мужчина, который еще вчера принес ей ее любимые пирожные и целовал в макушку? Перед ней стоял чужой, наглый человек с глазами захватчика.
— Она не общая, — прошептала Марина. — Она моя. Я получила ее в наследство до брака.
— Ах, вот как ты заговорила! — его голос сорвался на крик. — Уже законами меня тычешь? Я думал, у нас семья, а у нас, оказывается, юридические отношения! Прекрасно! Просто прекрасно!
Он схватил куртку, рванул на себя дверь и выскочил на лестничную клетку. Хлопнула входная дверь. Марина осталась одна посреди комнаты, оглушенная его словами и звенящей тишиной. Вечер перестал быть томным. Он стал липким и страшным.
Следующие несколько дней прошли в напряженном молчании. Олег вернулся поздно ночью, лег на самый край дивана и отвернулся к стене. Они почти не разговаривали. Марина пыталась заводить разговоры на отвлеченные темы, но он отвечал односложно, всем своим видом показывая, как глубоко он обижен. Он не извинялся за свои слова, но и не повторял их, выбрав тактику холодного отчуждения. Марина чувствовала себя виноватой и одновременно злой. Она не могла понять, в какой момент ее счастливая семейная жизнь превратилась в это поле битвы.
В субботу утром, когда Марина собиралась на работу в аптеку, Олег, все еще лежа в постели, бросил ей через плечо:
— Мои сегодня приезжают. На вечерний поезд билеты взяли. Встретишь? У меня завал на работе, никак не успею.
Марина замерла с флаконом духов в руке.
— Что? Как приезжают? Мы же не решили ничего!
— А что решать? — он повернулся к ней. Его лицо было бледным, глаза красными от недосыпа или от злости. — Я им сказал, что мы их ждем. Я не собираюсь бросать своих родителей, Марин. Если ты не хочешь их видеть, так и скажи. Я сниму им угол где-нибудь, влезу в долги, буду пахать на трех работах. Но знай, что ты разрушила семью.
Это был чистой воды шантаж. Он давил на самые больные точки: на ее чувство вины, на ее страх остаться одной, на ее представление о том, что такое «хорошая жена». И Марина, как это часто бывает с людьми, не привыкшими к таким манипуляциям, дрогнула.
— Хорошо, — сдалась она. — Я встречу.
Вечером, стоя на перроне и всматриваясь в прибывающий поезд, Марина чувствовала себя предательницей. Она предавала саму себя, свои принципы, свое право на личную жизнь. Из вагона, пыхтя и отдуваясь, выгрузилась Тамара Павловна, увешанная баулами, как новогодняя елка. За ней семенил Геннадий Петрович с двумя старыми чемоданами, перевязанными бечевкой.
— Мариночка! Деточка! — Тамара Павловна заключила ее в свои мощные объятия, от которых у Марины хрустнули кости. От свекрови пахло нафталином и чем-то кислым, поездным. — А где ж Олежек? Работает, птенчик наш? Все в трудах, все в заботах.
— Здравствуйте, Тамара Павловна, Геннадий Петрович, — Марина попыталась улыбнуться. — Да, у него срочное дело. Пойдемте, я вызвала такси.
Всю дорогу до дома Тамара Павловна не умолкала. Она рассказывала о тяготах пути, о соседях по купе, о том, как у нее подскочило давление. Геннадий Петрович молчал, глядя в окно на проносящиеся мимо огни большого города.
Когда они вошли в квартиру, Тамара Павловна с порога провела ревизию.
— Ох, и теснота у вас тут, — сказала она без тени смущения, заглядывая на кухню. — Ну ничего, в тесноте, да не в обиде. Куда нам сумки-то ставить? Ген, неси сюда. Поставим пока в уголок.
Она вела себя не как гостья, а как хозяйка, которая вернулась в свой дом после долгого отсутствия. Марина молча показала им, где ванная, где можно помыть руки. Она постелила им на диване, на котором еще утром спала сама с Олегом. Себе же с мужем она приготовила надувной матрас на полу, на кухне. Это казалось ей меньшим из зол.
Олег пришел за полночь, когда его родители уже спали. Он был трезв, но выглядел измотанным. Он молча прошел на кухню, увидел матрас и ничего не сказал. Просто лег и отвернулся. Марина поняла, что это надолго.
Началась жизнь в коммуналке. Утром выстраивалась очередь в туалет. Тамара Павловна вставала раньше всех и начинала греметь на кухне кастрюлями, готовя завтрак. Она готовила жирную, тяжелую пищу, которую Марина терпеть не могла. Вся квартира пропиталась запахом жареного лука и вареной капусты. Свекровь комментировала все: как Марина одевается («слишком серо, надо поярче»), что она ест («одной травой сыт не будешь»), почему они с Олегом до сих пор не завели ребенка («часики-то тикают, деточка»).
Она не двигала мебель и не меняла шторы, как в страшилках, которые Марина читала в интернете. Ее тактика была тоньше и изощреннее. Она создавала атмосферу, в которой Марина чувствовала себя чужой в собственном доме. Свекровь постоянно вздыхала, жаловалась на здоровье, на то, как им тяжело было бросать родной дом, как они всем пожертвовали ради сына. Каждый ее вздох был укором для Марины.
Олег делал вид, что ничего не замечает. Он уходил рано, приходил поздно. Дома он общался в основном с родителями, обсуждая с ними какие-то свои дела. Марину словно вычеркнули из их семейного круга. Она стала обслуживающим персоналом: принеси, подай, улыбнись, не мешай.
Однажды вечером, когда Геннадий Петрович смотрел телевизор в комнате, а Олег возился с ноутбуком, Марина мыла посуду на кухне. Тамара Павловна подсела к ней на табуретку.
— Мариночка, — начала она вкрадчивым голосом. — Ты уж прости нас, стариков, что стесняем. Мы же понимаем, молодым отдельно жить хочется. Но что поделать, жизнь такая. Вот Олежек у нас один кормилец. Тяжело ему.
Марина молча терла тарелку, чувствуя, как напрягается спина.
— Мы вот тут с отцом подумали, — продолжала свекровь. — Пенсия у нас маленькая. Нам бы прописаться здесь. Тогда бы мы могли московскую надбавку к пенсии оформить. Это ж какая помощь была бы для семейного бюджета! Олежеку полегче бы стало.
Марина замерла. Вот оно. То, с чего все началось. Они не просто приехали пожить. Они приехали насовсем. И им нужна была прописка.
— Тамара Павловна, я не могу вас прописать, — стараясь сохранять самообладание, ответила Марина. — Это моя квартира. Если я вас пропишу, я потом не смогу вас выписать без вашего согласия. Даже через суд.
— Да что ты такое говоришь, деточка! — свекровь всплеснула руками, но в глазах ее блеснул холодный огонек. — Выписать! Кто ж тебя просит нас выписывать? Мы что, чужие тебе? Мы — семья! Ты что же, думаешь, мы на твою квартиру претендуем? Да боже упаси! Нам чужого не надо. Нам бы только пенсию побольше, чтобы сыну на шее не сидеть.
В эту минуту на кухню вошел Олег. Он услышал конец фразы.
— Мам, о чем вы? — спросил он, хмурясь.
— Да вот, сынок, объясняю Мариночке, что нам бы прописаться, чтобы надбавку получить. А она боится, что мы у нее квартиру отберем, — голос Тамары Павловны задрожал, она выжала из себя слезу. — Будто мы враги какие-то.
Олег посмотрел на Марину тяжелым взглядом.
— Марин, я не верю, что ты это сказала. Моя мать со слезами на глазах просит о помощи, а ты ей про законы и выписку? У тебя сердце вообще есть?
— Олег, это не так! — попыталась защититься Марина. — Твоя мама хочет постоянную прописку!
— А какую еще? Временную? Чтобы нас через год вышвырнули? — взвилась Тамара Павловна. — Мы не гастарбайтеры какие-то, мы родители твоего мужа!
— Хватит! — рявкнул Олег. — Мам, иди в комнату. Я сам с ней поговорю.
Когда свекровь вышла, Олег подошел к Марине вплотную.
— Значит так, — прошипел он ей в лицо. — Завтра мы идем в МФЦ и подаем документы на регистрацию. Это не обсуждается. Если ты этого не сделаешь, можешь собирать свои вещи и убираться. Ясно?
— Куда мне убираться? — опешила Марина. — Это моя квартира!
— Теперь это НАША квартира! — отчеканил он. — И в ней будут жить МОИ родители. А если тебя что-то не устраивает, дверь вон там. Развод и девичья фамилия. Но учти, я сделаю все, чтобы ты об этом пожалела.
Он развернулся и ушел в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Марина осталась стоять посреди кухни. Надувной матрас на полу казался ей насмешкой. Она была чужой, бездомной в собственном доме. Впервые за много недель она не почувствовала ни вины, ни страха. Только ледяную, звенящую ярость. Она поняла, что больше не может отступать. Дальше была пропасть.
На следующий день Марина взяла на работе отгул. Она не пошла в МФЦ. Вместо этого она отправилась к своей старой подруге Свете, которая работала юристом. Света, выслушав ее сбивчивый рассказ, долго молчала, а потом жестко сказала:
— Марин, ты вляпалась по полной. Но не все потеряно. Главное — не делай больше глупостей. Никакой прописки. Ни временной, ни постоянной.
— Но что мне делать, Света? Он меня выгоняет из моего же дома. Они живут там, как у себя. Я сплю на полу на кухне!
— Так. Спокойно. Во-первых, выгнать он тебя не может. Квартира твоя, добрачная. Он в ней никто, просто муж собственницы. Во-вторых, его родителей ты имеешь полное право выставить за дверь. Они тебе юридически вообще никто.
— Но как? Я приду домой и скажу: «Уходите»? Они вызовут Олега, начнется скандал, он может…
— Может что? Ударить? Тогда сразу вызываешь полицию и снимаешь побои. Но я думаю, он не такой. Его оружие — психологическое давление. Значит, надо действовать его же методами. Хитростью и законом.
Света налила ей стакан воды и села рядом.
— У меня есть идея. Рискованная, но может сработать. Тебе нужно на время исчезнуть.
— В смысле? Сбежать?
— Не сбежать, а тактически отступить. У тебя есть мама? Она живет одна?
— Да, в другом районе.
— Отлично. Собираешь самые необходимые вещи — документы, ноутбук, сменную одежду — и переезжаешь к ней. Олегу пишешь сообщение: «Я поживу у мамы, мне нужно подумать». И все. На звонки не отвечаешь. Ни на его, ни на его мамочки. Полный игнор.
— И что это даст? — не поняла Марина.
— А то, что ты перестанешь быть для них удобной. Ты перестанешь их обслуживать. Перестанешь стирать, убирать, готовить. Они останутся втроем в твоей квартире. И очень скоро быт начнет их съедать. Тамара Павловна, может, и любит готовить, но мыть за двумя мужиками посуду и драить полы ей быстро надоест. Они привыкли, что ты — функция. А функция исчезла.
— А дальше?
— А дальше ждешь. Рано или поздно Олег начнет тебя искать. Он приедет к твоей маме. И вот тут начнется второй акт. Ты должна быть готова.
План казался безумным, но другого у Марины не было. Вечером, когда все были дома, она тихо собрала сумку, пока Олег был в душе, а его родители смотрели сериал. Она вышла из своей квартиры, как вор, и только на улице смогла вздохнуть полной грудью. Она отправила Олегу сообщение и выключила звук на телефоне.
Мама приняла ее без лишних вопросов, только крепко обняла. Первые несколько дней Марина просто отсыпалась. Она не могла поверить, что можно спать в тишине, на нормальной кровати, не вздрагивая от каждого шороха за дверью. Телефон разрывался от звонков и сообщений. Сначала от Олега, потом от Тамары Павловны. Сообщения были разными: от гневных («Ты где шляешься? Немедленно вернись!») до жалостливых («Мариночка, сынок переживает, вернись, мы все обсудим»). Марина читала их и ничего не чувствовала. Пустота.
Через неделю Олег приехал. Мама открыла ему дверь. Он был злой, осунувшийся.
— Где она? — спросил он, пытаясь заглянуть в квартиру.
— Она не хочет с тобой говорить, — спокойно ответила мама.
— Я ее муж! Я имею право!
— Успокойся, Олег. Криком ты ничего не добьешься.
Марина все же вышла в прихожую. Она посмотрела на мужа и удивилась тому, каким жалким он ей показался.
— Что ты хотел? — спросила она.
— Что я хотел? Я хотел знать, что это за цирк! Ты почему сбежала из дома, как девчонка?
— Потому что это перестал быть мой дом, Олег. Это стало общежитие имени твоих родителей.
— Ты бросила меня одного с ними! — в его голосе прозвучала обида. — Ты хоть представляешь, каково мне? Мать целыми днями пилит, что в холодильнике пусто, отец требует свои лекарства, в квартире бардак!
Марина чуть не рассмеялась. Так вот оно что. Функция сломалась, и механизм начал давать сбои.
— А ты представляешь, каково было мне, когда я спала на полу в собственной квартире? Когда меня выгоняли из моего же дома?
— Я это сгоряча сказал, — он сбавил тон. — Мариш, ну хватит. Поехали домой. Родители уедут, я тебе обещаю.
— Когда? — спросила Марина.
— Ну… скоро. Как только мы что-нибудь придумаем.
— Что «что-нибудь»? Ты уже полгода «придумываешь». Я вернусь только при одном условии.
— Каком? — он смотрел с надеждой.
— Когда твоих родителей не будет в моей квартире. Не «скоро», не «завтра», а когда их там физически не будет. Вместе с их баулами.
— Но куда я их дену? На улицу?
— Это твои родители, Олег. Не мои. Ты хотел быть для них опорой — будь. Сними им квартиру. Возьми кредит. Продай свою машину, в конце концов. Решай эту проблему сам. Без меня и без моей квартиры.
Она увидела, как в его глазах надежда сменяется злостью. Он понял, что она не шутит.
— Значит, вот так, да? — прошипел он. — Ты ставишь мне ультиматум? Семья или квартира?
— Ты сам поставил меня перед этим выбором, — спокойно ответила Марина. — И я свой выбор сделала. Я выбираю себя и свой дом.
Она развернулась и ушла в комнату, оставив его в прихожей с мамой. Он постоял еще немного, что-то злобно пробормотал и ушел.
Прошла еще неделя. Олег больше не звонил. Зато позвонила Света.
— Марин, у меня для тебя новости. Сиди и не падай. Помнишь, ты говорила, что они из какого-то захолустья? Городок N-ск?
— Ну да. А что?
— Я попросила своего знакомого риелтора оттуда пробить их адрес. Так вот. Их дом действительно старый. Но он стоит в программе реновации. Весь их квартал сносят, а жильцам предоставляют либо денежную компенсацию, либо квартиры в новостройке в областном центре.
У Марины перехватило дыхание.
— Что?
— То. И знаешь, что выбрали наши дорогие Тамара Павловна и Геннадий Петрович? Они выбрали денежную компенсацию. И получили ее три месяца назад. Еще до того, как приехать к тебе. Сумма там, конечно, не московская, но на однушку в том же областном центре им бы хватило с лихвой.
— Но… зачем тогда все это? Зачем они приехали ко мне?
— А вот это, подруга, самый интересный вопрос, — голос Светы стал жестким. — Думаю, они решили провернуть комбинацию. Деньги от компенсации положить в карман, а самим сесть на шею сыну, а точнее — невестке с квартирой. А прописка им нужна была, чтобы закрепиться и получать московские льготы. Идеальный план. Простой и наглый.
Марина сидела на маминой кухне и смотрела в одну точку. Пазл сложился. Вся эта история с «некуда идти», с «бедными стариками», с давлением на жалость — все это было одним большим, циничным спектаклем. И Олег… он не мог не знать. Он был соучастником. Он сознательно врал ей и пытался лишить ее дома.
В этот момент она поняла, что ее браку конец. Не потому, что муж не выбрал ее. А потому что он оказался лжецом и аферистом, который видел в ней не любимую женщину, а ресурс.
Она набрала его номер. Он ответил сразу, будто ждал.
— Да?
— Олег, — ее голос был спокоен, как штиль перед бурей. — Я все знаю. Про компенсацию за дом.
В трубке на несколько секунд повисла тишина.
— Что… что ты знаешь? — его голос дрогнул.
— Я знаю, что у вас есть деньги. И что вы все это время врали мне. Ты, твоя мать, твой отец. Вы все.
— Марин, это не так! Они… они откладывают эти деньги нам на будущее! На расширение!
— На расширение чего, Олег? Моей квартиры? Хватит лгать. Я подаю на развод. И я даю тебе три дня, чтобы ты и твоя семья освободили мою квартиру. Если вы не уедете, я приду с полицией и участковым. И с заявлением о мошенничестве. Ты меня понял?
Она не стала дожидаться ответа и нажала отбой.
Через два дня Олег прислал сообщение: «Мы уехали. Ключи под ковриком».
Марина возвращалась в свою квартиру с тяжелым сердцем. Она открыла дверь. В нос ударил неприятный, застоявшийся запах. Квартира была в ужасном состоянии. Горы грязной посуды в раковине, разбросанные вещи, липкий пол. На ее диване — том самом, за который шла битва, — остались вмятины от чужих тел.
Она открыла все окна, чтобы впустить свежий морозный воздух. Впереди была большая уборка. Не только в квартире, но и в жизни. Было больно и горько. Она потеряла мужа, потеряла веру в любовь, потеряла полгода своей жизни. Но, стоя посреди своего маленького, грязного, но снова только ее дома, она чувствовала не отчаяние, а странное, суровое облегчение. Она не проиграла. Она отстояла себя. И это было важнее любой любви. Она знала, что больше никогда не позволит никому превратить ее дом и ее жизнь в проходной двор. Урок был жестоким, но он был усвоен навсегда.
