— Я к ней не поеду.
Голос Светы прозвучал так ровно и глухо, словно она зачитывала приговор. Игорь, замерший на пороге кухни с телефоном в руке, медленно поднял на нее глаза. Взгляд у него был растерянный, умоляющий и уже немного злой.
— Света, ты серьезно? Я же только что с Лизой говорил. Мать ногу сломала. Перелом сложный, со смещением. В больницу не кладут, возраст. Гипс наложили и домой отправили. Кто-то должен быть с ней.
— У нее трое детей, — так же бесцветно повторила Света, не отрываясь от методичного протирания и без того чистого стола. — Ты, Олег и Лиза. Вот пусть Лиза и сидит. Или Олег свою Марину пришлет. Она все равно не работает.
Игорь шумно выдохнул, провел рукой по коротким темным волосам. Он выглядел уставшим еще до того, как этот разговор начался. Широкие плечи поникли, на лице, обычно открытом и добродушном, пролегла складка горечи.
— Ты же знаешь Лизу. У нее работа, двое детей-школьников. Она сможет только по вечерам заскакивать. А Марина… — он запнулся. — Ну какая из Марины сиделка? Она матери чашку чая боится подать, чтобы маникюр не испортить. Ты же медик, Света. Тебе это проще всего.
— Я лаборант, а не сиделка, — отрезала она и наконец-то посмотрела на мужа. Ее серые глаза, обычно теплые, сейчас напоминали два кусочка льда. — И моя работа медика закончилась ровно в шесть часов вечера, когда я сняла белый халат. Я пришла домой. В свой дом. И хочу отдохнуть. В выходные я тоже хочу отдохнуть. А не ехать на другой конец города, чтобы ухаживать за твоей матерью, которая меня в грош не ставит.
Это было уже слишком. Игорь подошел к столу, оперся о него костяшками кулаков, но тут же вспомнил наставление жены не делать так, чтобы не портить столешницу, и выпрямился.
— Когда это она тебя в грош не ставила? Мама всегда к тебе хорошо относилась.
Света криво усмехнулась. Это была усмешка, от которой Игорю всегда становилось не по себе. Она появлялась на ее лице в моменты крайнего раздражения и предвещала бурю.
— Хорошо? Игорь, ты в своем уме? Или память у тебя как у рыбки? Напомнить тебе, как мы копили на первый взнос по ипотеке? Как отказывали себе во всем? Как я штопала твои носки, потому что на новые было жалко денег? А твоя «хорошая» мама обещала добавить нам сто тысяч, которые ей дед оставил? Обещала, помнишь?
— Помню, — глухо отозвался он. — Ну, так сложилось…
— «Так сложилось»? — Света повысила голос, и ее спокойствие треснуло, как тонкий лед под ногой. — Это у тебя называется «так сложилось»? Она просто взяла и отдала эти деньги Олегу! На новую машину! Потому что у Олега «положение», ему перед партнерами стыдно на старой ездить. А мы, значит, перебьемся! Мы можем и дальше жить в этой конуре, где зимой из окон дует! Это называется «хорошо ко мне относится»?
— Света, это было пять лет назад! Олег потом половину вернул…
— Половину! — выкрикнула она. — И не вернул, а одолжил, как чужим людям, под расписку! Мы ему еще год отдавали! А твоя мать даже не извинилась. Она сказала, что Олегу нужнее. Всегда Олегу нужнее! А мы с тобой — рабочие лошадки, мы и так вывезем. Так вот, Игорь, я больше не вывезу. У меня закончились силы. Есть Олег, есть Лиза. Пусть они и расхлебывают. У Олега жена дома сидит, а у Лизы всегда было особое умение находить общий язык с матерью. Все. Тема закрыта.
Она развернулась и ушла в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Игорь остался стоять посреди кухни. Запах жареной картошки, который он так любил, теперь казался удушливым. Он понимал, что Света во многом права. Та история с деньгами была уродливой. Он и сам тогда долго злился на мать и брата. Но время шло, обида притупилась. Мать есть мать. Она не вечная. А Света… она помнила все. Она вела какой-то свой, внутренний счет обидам, и сейчас, похоже, чаша переполнилась.
Он снова набрал номер Лизы.
— Лиз, тут такое дело… Света отказывается ехать. Категорически.
В трубке раздался тяжелый вздох.
— Я так и знала. Ох, Игорек, ну что за жизнь. Я же говорила маме, не надо было тогда с деньгами так поступать. Света — она гордая, она такого не прощает. Что делать-то будем? Я могу только утром перед работой и вечером после. Днем никак. Детей из школы забирать, уроки, кружки…
— А Олег?
— А что Олег? — в голосе сестры прорезался яд. — Олег позвонил, посочувствовал и сказал, что скинет на карту денег на сиделку. Бизнесмен наш. Он думает, что все в мире можно купить. А кто эту сиделку искать будет? Кто с ней договариваться? Кто будет контролировать, чтобы она маму не обижала и ложки серебряные не унесла? Пушкин?
Игорь молчал. Он знал, что Лиза права. Найти быстро хорошую сиделку — задача почти невыполнимая.
— Ладно, — сказал он наконец. — Завтра суббота. Я поеду сам. А там что-нибудь придумаем.
Он положил трубку и посмотрел на закрытую дверь комнаты. Впервые за десять лет совместной жизни он почувствовал, что между ним и Светой выросла настоящая стена. И построил ее не он.
Утром он встал пораньше. Света уже была на ногах, молча готовила завтрак. На его долю приходилась яичница с помидорами, на своей тарелке он увидел аккуратно нарезанный сыр и ветчину. Она всегда знала, что он любит. Эта молчаливая забота ранила сейчас сильнее, чем крики.
— Я поеду к маме, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Пробуду там до вечера.
Света кивнула, не поднимая глаз.
— Телефон не забудь. И купи по дороге продукты. Список на холодильнике.
Он посмотрел на холодильник. На магните с видом Суздаля висел листок, исписанный ее аккуратным, убористым почерком: «Кефир, творог обезжиренный, куриная грудка, гречка, яблоки зеленые». Диетический набор для человека с проблемами пищеварения. Антонина Петровна. Света помнила даже это. От этого стало еще хуже. Она отказывалась ехать, но позаботилась о том, чтобы он не ломал голову над тем, что купить больной матери.
Дорога к матери заняла почти полтора часа. Антонина Петровна жила в старой сталинке на другом конце Москвы. Квартира встретила его запахом корвалола и застоявшегося воздуха. Мать лежала на диване, подложив под загипсованную ногу несколько подушек. Выглядела она плохо: осунувшаяся, бледная, с темными кругами под глазами.
— Игоречек, сынок, приехал, — прошептала она и попыталась приподняться.
— Лежи, мам, лежи, — он опустился на колени рядом с диваном, взял ее сухую, прохладную руку. — Как ты? Болит?
— Ноет. Всю ночь не спала. Лизонька вчера забегала, укол сделала. А толку… Где Светочка? Не смогла?
Игорь почувствовал, как внутри все сжалось.
— У нее дела, мам. Работа. Ты же знаешь.
Антонина Петровна поджала губы. Ее лицо, испещренное мелкими морщинками, приняло обиженное выражение.
— Конечно, знаю. Работа у нее. Важная. Не то что мать калекой стала. Ну ничего, ничего. Олег звонил, денег обещал. Сказал, найми сиделку, мама, самую лучшую. Заботливый у меня старший сын. Не то что некоторые.
Игорь стиснул зубы. Вот она, вся его мать. Уколоть, столкнуть лбами, вызвать чувство вины. Он приехал, он сидит у ее ног, а хвалят все равно Олега, который откупился деньгами.
— Мам, я привез продукты. Сейчас приготовлю тебе что-нибудь.
Он провел на кухне почти два часа. Мыл посуду, которую Лиза вчера не успела, разбирал сумки, варил бульон. Кухня была маленькой, неудобной. Он думал о своей, светлой и просторной, где все было под рукой, где Света создавала уют одним своим присутствием.
Вечером, когда прибежала запыхавшаяся Лиза, Игорь почувствовал смертельную усталость. Сестра с порога начала причитать:
— Ой, мамочка, как ты? Игореша, молодец, что приехал. А где же наша принцесса? На фарфоровом троне восседает? Не снизошла до нас, простых смертных?
— Лиза, прекрати, — устало попросил Игорь.
— А что прекрати? — не унималась она. — Я с работы лечу как угорелая, потом за детьми, потом сюда. А она, значит, отдыхает. Правильно мама говорит, загордилась совсем.
Антонина Петровна из комнаты подала слабый голос:
— Лизонька, не ругайся. Не хочет — и не надо. Мы и сами справимся. Правда, сынок?
Игорь вернулся домой за полночь. В квартире было темно и тихо. Света спала, отвернувшись к стене. Он осторожно лег рядом, боясь ее разбудить. Он чувствовал себя выжатым, как лимон, и злым. Злым на Свету за ее упрямство, на Лизу за ее ядовитый язык, на Олега за его барское высокомерие, на мать за ее манипуляции. Он был один против них всех.
Следующая неделя превратилась в ад. Игорь разрывался между своей работой, поездками к матери и напряженным молчанием дома. Света по-прежнему готовила ему ужины, стирала его рубашки, но не разговаривала. Она просто существовала рядом, как красивая, но холодная тень. Иногда он пытался заговорить, но натыкался на стену вежливого безразличия.
— Как мама? — спрашивала она, и в ее голосе не было ни капли сочувствия.
— Нормально. Лежит.
— Лиза помогает?
— Помогает.
На этом разговор заканчивался.
В среду позвонил Олег.
— Ну что, брат, как вы там? Нашли сиделку? Я еще денег могу подкинуть.
— Спасибо, не надо, — процедил Игорь. — Сами справляемся.
— Сами — это кто? Ты да Лизка? А Света твоя что?
— Олег, не твое дело.
— Ну как же не мое? Мать-то общая. Марина, кстати, предлагала съездить, помочь. Говорит, хоть полы помою. А я ей не разрешил. Не царское это дело — за свекровью ухаживать, когда у нее родная невестка-медик есть. Света твоя совсем уже. Ей бы корону поправить.
Игорь не выдержал.
— А ты бы, Олег, вместо того чтобы советы давать, приехал бы хоть раз! Не на пять минут, с пакетом апельсинов, а на целый день! Посидел бы с ней, послушал бы ее жалобы, судно бы из-под нее вынес! А то привык деньгами от всех откупаться!
Он бросил трубку. Руки дрожали от злости. И в этот момент он впервые подумал, что Света, возможно, не так уж и неправа. Все привыкли, что есть безотказный Игорь, который всегда придет на помощь. И есть его жена, которая по умолчанию должна разделить с ним эту ношу. А почему, собственно?
Вечером он вернулся домой раньше обычного. Света была в комнате, что-то читала. Он сел на край кровати.
— Свет, нам надо поговорить.
Она отложила книгу, посмотрела на него выжидающе.
— Я устал, — просто сказал он. — Я больше так не могу. Разрываться между тобой и ими.
— Я тебя не просила разрываться, — тихо ответила она. — Я тебя просила об одном: чтобы ты хоть раз в жизни подумал не о том, что ты должен своей семье, а о том, чего заслуживает наша семья. Наша с тобой.
— И чего же она заслуживает?
— Уважения, Игорь. Простого человеческого уважения. Когда твоя мать пять лет назад, глядя мне в глаза, сказала, что ее старшему сыну машина нужнее, чем нам с тобой крыша над головой, она растоптала это уважение. Она показала мне мое место. Место прислуги, которая должна быть благодарна за то, что ей вообще разрешили быть частью вашей великой семьи. И ты… ты тогда промолчал. Ты сказал: «Ну что ж, будем крутиться сами». И мы выкрутились. А теперь, когда понадобилась бесплатная сиделка, вы все вспомнили, что я тоже часть семьи. Удобно, правда?
Она говорила без крика, почти шепотом, но от этих слов Игорю стало холодно. Он смотрел на ее лицо — такое родное и такое чужое в этот момент — и понимал, что все эти годы он видел только верхушку айсберга. Он не понимал, не чувствовал глубины ее обиды. Для него это был неприятный эпизод, для нее — унижение, которое она не смогла забыть.
— Я не знал, что для тебя это так… серьезно, — пробормотал он.
— А ты и не пытался узнать, — горько усмехнулась она. — Тебе было проще сделать вид, что все в порядке. Проще согласиться с матерью и братом, чем встать на мою сторону. Потому что против них идти страшно, а я… я же своя. Я потерплю. Потерпела раз, потерплю и другой. Но я больше не хочу терпеть, Игорь. Не хочу.
Он молчал. Возразить было нечего. В ее словах была жестокая, неоспоримая правда. Он действительно всегда выбирал путь наименьшего сопротивления. Сглаживал углы, уговаривал, находил компромиссы там, где нужно было стукнуть кулаком по столу.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил он наконец.
— Ничего, — она покачала головой. — Уже ничего. Я просто больше не буду в этом участвовать. Это твоя семья. Твоя мать, твой брат, твоя сестра. Разбирайся с ними сам. А у меня есть только ты. И если ты не со мной, значит, я одна.
В субботу Игорь снова поехал к матери. За неделю она немного окрепла, даже пыталась командовать с дивана.
— Игоречек, ты бы шторы поправил, а то солнце прямо в глаза бьет. И пыль вон на комоде, Лиза вечно торопится, ничего не видит.
Он молча поправил шторы. Взял тряпку, начал вытирать пыль.
— Как там Света? Все дуется? — не унималась Антонина Петровна. — Гордая слишком. Ничего, жизнь обломает. Вот родит ребенка, сразу шелковая станет.
— Она не родит, мама, — глухо сказал Игорь, не поворачиваясь. — После того воспаления, которое она заработала, когда мы жили на съемной квартире с ледяным полом, пока копили на ипотеку… Врачи сказали, шансов почти нет.
В комнате повисла тишина. Антонина Петровна даже дышать перестала.
— Как… как нет? Вы же… вы мне не говорили.
— А зачем? — он повернулся к ней. Взгляд у него был тяжелый, взрослый. — Чтобы ты сказала, что Олегу машина все равно была нужнее?
Мать смотрела на него испуганно, как на чужого. Она хотела что-то сказать, открыла рот, но не нашла слов. Просто отвернулась к стене, и ее худые плечи затряслись.
Игорь доделал все дела и уехал, не попрощавшись. Он впервые в жизни не чувствовал ни жалости, ни вины. Только пустоту.
Он вернулся домой, когда уже стемнело. Света была на кухне, пила чай и смотрела в окно. Она не обернулась, когда он вошел.
Он подошел к ней сзади, положил руки ей на плечи. Она вздрогнула, но не отстранилась.
— Я все ей сказал, — тихо произнес он. — Про квартиру. Про врачей. Про все.
Света молчала. Ее плечи под его руками были напряжены, как струны.
— Прости меня, — прошептал он ей в макушку, вдыхая знакомый запах ее волос. — Прости, что я был таким слепым.
Она не ответила. Она просто сидела, глядя в темное окно, в котором отражалась их маленькая кухня и две фигуры — мужчина, стоящий за спиной женщины. Они были вместе, но между ними пролегала огромная, холодная трещина, которую, возможно, уже никогда не удастся заделать. Помощь матери больше не требовалась — через неделю Олег все же нанял дорогую сиделку. Но стена молчания в их с Игорем квартире никуда не делась. Она стала только выше.
