— Ты сейчас серьезно? — голос Зои прозвучал так тихо, что на мгновение показалось, будто это шелестят на сквозняке занавески. Она медленно опустила нож, которым только что нарезала овощи для рагу, и посмотрела на мужа. Вадим стоял, прислонившись к дверному косяку кухни, и виновато теребил край своей футболки.
— Зоенька, ну ты пойми, это же временно. Буквально на полгода, может, на год, — он избегал ее взгляда, устремив глаза куда-то в угол, на старый фикус в глиняном горшке.
— Временно прописать в мою квартиру твою маму, твоего отца и твою сестру Лиду с сыном? Всех четверых? Вадим, ты в своем уме?
Зоя не повышала голоса. Ее спокойствие было подобно затишью перед бурей. Она смотрела на мужа, за которого вышла замуж три года назад, и не узнавала его. Куда делся тот уверенный, немного ироничный парень, который покорил ее своим умением находить выход из любой ситуации? Сейчас перед ней стоял мнущийся, суетливый человек с бегающими глазами.
— Солнышко, это чистая формальность. У них там, в Зареченске, дом продается. Покупатель хороший нашелся, дает отличную цену. Но ему нужно, чтобы они выписались как можно скорее. А куда им выписываться? В воздух? Вот я и подумал… ты же у меня самая понимающая.
Он сделал шаг к ней, попытался обнять, но Зоя отстранилась, выставив вперед ладонь, как стоп-сигнал.
— Подумал он. А со мной посоветоваться ты не подумал? Это квартира моей бабушки, Вадим. Моя. Единственное, что у меня есть. И твою маму, Галину Ивановну, твоего отца, Аркадия Петровича, и сестру Лиду я прописывать здесь не собираюсь. Не уговаривай.
Слова прозвучали резко, окончательно. Вадим вздрогнул, словно от пощечины. На его лице отразилась целая гамма чувств: обида, растерянность, злость.
— То есть, как это? Моя семья на улице останется, а ты… — он запнулся, подбирая слова. — Ты из-за каких-то квадратных метров… Это же мои родители! Моя сестра!
— У твоих родителей есть деньги от продажи дома. Отличные, как ты сказал, деньги. Они могут снять квартиру и сделать там временную регистрацию. Почему они должны прописываться именно у меня?
Вадим фыркнул.
— Снимать? Чужим людям деньги платить, когда у сына родного квартира в Москве? Зоя, это даже не по-человечески. Мама так расстроится… Она на тебя так надеялась.
«Вот оно, — подумала Зоя. — Мама. Галина Ивановна». Свекровь она видела нечасто, та жила за триста километров от Москвы, но каждого ее приезда Зоя ждала с содроганием. Галина Ивановна была женщиной тихой, говорила вкрадчиво, почти нараспев, смотрела ласково, но после ее визитов Зоя чувствовала себя выжатой как лимон. Свекровь никогда не критиковала напрямую. Она просто вздыхала, глядя на Зоину стряпню: «Ах, Ваденька у меня с детства к домашним котлеткам привык… Ну ничего, ничего, и магазинное покушает». Или, проводя пальцем по полке: «Пыльновато у вас, деточка. Устаешь, небось? Да, работа эта ваша… не то что дом, семья».
И вот теперь «мама так надеялась». Зоя представила себе, как Галина Ивановна с печальным лицом говорит Вадиму по телефону, что только Зоенька может их спасти. И Вадим, ее муж, не нашел в себе сил отказать матери. Или не захотел.
— Вадим, ответ — нет. Это не обсуждается. Тема закрыта, — отчеканила она и вернулась к плите, демонстративно помешивая овощи в сотейнике.
За спиной повисла тяжелая тишина. Потом раздался тяжелый вздох, и Вадим вышел из кухни. Через минуту хлопнула входная дверь. Он ушел. Не накричал, не устроил скандал, а просто ушел, оставив ее одну с этим липким, неприятным чувством. Словно ее только что проверили на прочность. И она, кажется, эту проверку провалила в его глазах.
Вечером Вадим вернулся с букетом ее любимых пионов. Поставил на стол, сел напротив.
— Зой, прости. Я вспылил. Просто за семью переживаю. Давай так: мы пропишем только Лиду с племянником. Хотя бы их. Ты же знаешь, какая у нее ситуация. Муж бросил, одна с ребенком, работы нормальной в Зареченске нет. Она в Москву хочет перебраться, на ноги встать. А без регистрации ее даже в садик малому не поставят. Ну войди в положение. Ради меня.
Он смотрел так умоляюще, в глазах плескалась такая тоска, что сердце Зои дрогнуло. Лиду ей и вправду было жаль. Тихая, забитая женщина, вечно с заплаканными глазами. Но что-то внутри, какой-то инстинкт самосохранения, кричало: «Не верь!».
— Вадим, я не могу. Я не хочу никого здесь прописывать. Ни временно, ни постоянно.
— Да что с этой квартирой станет? — взорвался он. — Ее съедят, что ли? Или стены обрушатся от штампа в паспорте? Я не понимаю твоего упрямства! Это просто эгоизм!
— Это моя безопасность, — тихо, но твердо ответила Зоя.
После этого разговора их жизнь превратилась в холодную войну. Вадим перестал с ней разговаривать. Он приходил с работы, молча ужинал и утыкался в телефон или ноутбук. Спать ложился на диване в гостиной, демонстративно отвернувшись к стене. Зоя чувствовала себя виноватой и одновременно злилась на себя за это чувство. Она пыталась заговорить с ним, но натыкалась на стену ледяного молчания.
Через неделю позвонила Галина Ивановна. Зоя увидела на экране телефона «Свекровь» и похолодела.
— Алло.
— Зоенька, здравствуй, деточка, — полился в трубку медовый голос свекрови. — Как ты там? Как Ваденька? Что-то он совсем невеселый. Жалуется, что ты его совсем не понимаешь.
Зоя молчала, сжимая трубку.
— Мы ведь вам не чужие люди, Зоенька. Семья. А в семье надо друг другу помогать. Мы ведь не просимся к тебе жить, Боже упаси. Нам бы только формальность эту уладить. Дом-то продан, мы уже и задаток взяли. Нам выписываться надо срочно, а то сделка сорвется. Неужели тебе нас не жалко? Стариков… Лидочку с ребенком…
Галина Ивановна говорила долго, ее голос то становился жалобным, то приобретал строгие, поучающие нотки. Она говорила о семейном долге, о том, что жена должна быть за мужем, а не против него, о том, как они с Аркадием Петровичем всю жизнь друг за друга горой стояли.
— Ты подумай, деточка, — закончила она. — Нехорошо это. Не по-божески. Ваденька из-за тебя страдает.
Зоя положила трубку и почувствовала, как дрожат руки. Ее загоняли в угол. Всей семьей. Давили на самые больные точки: на чувство вины, на жалость, на любовь к мужу.
Вечером она решила поговорить со своей единственной близкой подругой, Светкой. Они сидели в маленькой уютной кофейне, и Зоя, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, выложила ей все.
Светка, энергичная и резкая девушка с короткой стрижкой, слушала молча, только хмурила тонкие брови.
— Так, стоп, — сказала она, когда Зоя закончила. — Давай по фактам. У них есть деньги от продажи дома. То есть они не бездомные и не нищие. Но они упорно не хотят снимать жилье и делать временную регистрацию за деньги, а хотят прописаться именно у тебя. Бесплатно. Верно?
— Верно, — кивнула Зоя.
— И давят на то, что это «просто формальность» и «помощь семье». А твой благоверный устроил тебе бойкот.
Светка отпила свой латте и посмотрела на Зою в упор.
— Зойка, ты же не дурочка. Ты же понимаешь, что это какая-то мутная схема? Я не знаю, какая именно, я не юрист. Но нутром чую — разводка. Особенно вот это вот «пропиши хотя бы Лиду с ребенком». Это самый опасный вариант.
— Почему?
— Потому что несовершеннолетнего ребенка потом хрен ты выпишешь из квартиры. Даже через суд. Органы опеки встанут на его сторону. И получится, что у тебя в квартире будет прописан чужой ребенок. А вместе с ним и его мать, Лида, как законный представитель. И все. Приплыли. Они смогут тут жить на законных основаниях. И ты ничего не сделаешь.
Слова Светки упали в сознание Зои холодным камнем. Она об этом не думала. Не знала таких тонкостей. Она просто чувствовала подвох, а теперь это чувство обрело четкие, пугающие очертания.
— Ты думаешь… они специально? — прошептала Зоя.
— Я ничего не думаю. Я тебе предлагаю сходить к юристу по жилищным вопросам. Просто на консультацию. Заплатишь пару тысяч, зато будешь спать спокойно. Или неспокойно, но хотя бы будешь знать, с чем имеешь дело.
На следующий день, отпросившись с работы, Зоя сидела в кабинете у пожилого, седовласого юриста. Она изложила ему ситуацию. Он слушал внимательно, задавал уточняющие вопросы, что-то помечал в блокноте.
— Итак, — подвел он итог, сняв очки. — Ситуация, к сожалению, классическая. Ваша подруга абсолютно права. Регистрация по месту жительства несовершеннолетнего ребенка создает серьезные проблемы для собственника. Выписать его до совершеннолетия практически невозможно без предоставления ему другого жилого помещения, не уступающего по условиям. А поскольку его мать, сестра вашего мужа, тоже будет здесь зарегистрирована, она получит право пользования жилым помещением.
— То есть, она сможет здесь жить?
— Совершенно верно. Вместе с ребенком. И вы не сможете ее выселить. Фактически, вы своими руками подселите к себе в квартиру еще двух человек на неопределенный срок. А если учесть, что и родители мужа будут зарегистрированы…
— Но они же обещали, что это временно!
Юрист печально улыбнулся.
— Уважаемая, в таких вопросах верить можно только документам. Обещания к делу не пришьешь. Временная регистрация — это одно. Она делается на определенный срок и не дает права пользования после его окончания. А постоянная регистрация, в народе «прописка», — это совсем другое. Судя по их настойчивости, им нужна именно постоянная.
Зоя вышла из юридической конторы с гудящей головой и ледяным сердцем. Все оказалось даже хуже, чем она предполагала. Это была не просто семейная просьба. Это был тщательно спланированный захват ее территории. И ее муж, ее любимый Вадим, был в этом замешан. Он либо был соучастником, либо позволил своей семье сделать из себя пешку в их игре. Что из этого хуже, она не знала.
Вечером, когда Вадим снова демонстративно улегся на диван, Зоя подошла к нему.
— Вадим, нам надо поговорить.
Он нехотя сел.
— Опять ты за свое? Зоя, я устал. Я просто хочу, чтобы моя жена поддержала мою семью. Это так много?
— Я сегодня была у юриста, — спокойно сказала она.
Вадим дернулся. Его глаза метнулись в сторону, потом снова на нее. В них промелькнул испуг.
— Зачем?
— Хотела прояснить для себя кое-какие моменты. Насчет «простой формальности». И знаешь, что он мне сказал? Он сказал, что если я пропишу Лиду с сыном, я уже никогда не смогу их выписать. И они смогут жить в моей квартире на законных основаниях. Это правда, Вадим? Этого вы добиваетесь?
Он молчал. Молчание было оглушительным. Он просто смотрел на нее, и в его взгляде уже не было ни любви, ни нежности. Только холодная, чужая злость.
— Ты… Ты пошла к юристу? Против моей семьи? — выдохнул он.
— Я пошла защищать свое имущество. От твоей семьи. И, как оказалось, от тебя тоже.
— Да что ты несешь! — он вскочил на ноги. — Какое «свое»? Мы семья! У нас все должно быть общее!
— Общее? — усмехнулась Зоя, чувствуя, как внутри нее что-то обрывается. — Эта квартира — наследство от моей бабушки. Она не имеет к тебе никакого отношения. А «общее» у нас было доверие. Которое ты, кажется, потерял.
— Я ничего не терял! Это ты эгоистка! Думаешь только о своих метрах! А о том, что моя сестра с ребенком мыкаться будет, тебе плевать!
В этот момент у Зои в кармане завибрировал телефон. Она достала его. «Свекровь». Не сговариваясь. Словно почувствовала, что финал близок. Зоя нажала кнопку ответа и включила громкую связь.
— Зоенька? Ну что, ты надумала? Ваденька сказал, ты упрямишься. Деточка, не глупи. Это же для вашего же блага. Лидочка поживет у вас годик-другой, на ноги встанет, а там, глядишь, и вам помощь будет. Ребеночка родите, она и посидит с ним. Семья должна быть большой, дружной.
Голос свекрови лился ровно, уверенно. Она говорила так, будто все уже было решено. «Поживет у вас годик-другой». Не «зарегистрируется», а «поживет».
Зоя посмотрела на Вадима. Он стоял бледный как полотно, глядя на телефон в ее руке с ужасом. Он понял, что его мать только что сдала их с потрохами.
— Спасибо за совет, Галина Ивановна, — ледяным тоном произнесла Зоя. — Но мы как-нибудь сами разберемся.
Она отключила звонок.
— Так вот какой у вас был план, — сказала она тихо, глядя на мужа. — Не просто прописка. Вы хотели их сюда заселить. Потихоньку, обманом. Сначала Лиду с ребенком, а потом, наверное, и вы бы подтянулись. «Семья должна быть большой».
Вадим молчал. Вся его напускная обида, вся его праведная злость слетели, как шелуха. Осталось только жалкое, виноватое выражение лица.
— Зоя, я… Она меня заставила… Я не хотел…
— Не хотел, но делал, — отрезала она. — Врал мне в лицо. Устраивал бойкоты. Манипулировал. Ты был заодно с ними, Вадим. Против меня. В моем же доме.
Она почувствовала странное опустошение. Не было ни слез, ни желания кричать. Только холодная, звенящая пустота на месте того, что еще недавно было любовью и доверием.
— Собирай вещи, — сказала она так же ровно.
— Что? — он вскинул на нее глаза. — В смысле?
— В прямом смысле. Собирай свои вещи и уходи. К маме. В Зареченск. Или куда ты там хотел. Но не здесь. Мой дом — больше не твой дом.
— Зоя, подожди, давай поговорим! Я все объясню! Это недоразумение!
— Мы уже обо всем поговорили, Вадим. Ты все объяснил своими действиями. И твоя мама тоже. Больше объяснять нечего. Уходи.
Он смотрел на нее, и в его взгляде мелькнула надежда. Он, видимо, думал, что это очередная женская истерика, что она покричит и успокоится. Он сделал шаг к ней, чтобы обнять, заговорить, задобрить.
Но, встретившись с ее взглядом — холодным, твердым, абсолютно чужим, — он остановился. Он понял, что это конец. Не сцена, не ссора. Конец.
Он ничего больше не сказал. Молча пошел в спальню, достал с антресолей дорожную сумку и стал бросать в нее свои вещи. Зоя сидела на кухне, глядя в темное окно. Она не чувствовала ни злорадства, ни облегчения. Только глухую, ноющую боль от предательства самого близкого человека.
Через полчаса он вышел с сумкой в руке. Постоял в коридоре, словно ожидая чего-то.
— Ключи оставь на тумбочке, — не оборачиваясь, сказала она.
Раздался тихий звон. Потом щелкнул замок. И наступила тишина.
Зоя сидела не двигаясь еще очень долго. В квартире, которую она отстояла, было тихо и пусто. Она сохранила свои стены, свою крепость. Но цена оказалась слишком высокой. На кухонном столе стоял увядающий букет пионов — последнее лживое напоминание о том, чего больше не было. И уже никогда не будет.
