Она вошла в кадр — и комната будто наполнилась морозным воздухом. Девочка-актриса в косичках, дерзкая, капризная, с глазами, в которых то и дело вспыхивал огонь. Королева из «Двенадцати месяцев» — так навсегда и останется в памяти зрителей Лиана Жвания.
В роли, где требовалось быть и надменной, и смешной, и по-детски беззащитной, она была живой до мурашек. И в тот момент никто не знал, что кино для неё окажется не началом карьеры, а короткой вспышкой — яркой, как новогодний фейерверк над Ленинградом.
Жвания никогда не стремилась быть звездой экрана. Она верила в магию сцены — ту самую, что рождается между актёром и зрителем без камер, дублей и прожекторов. «Только в театре можно почувствовать дыхание зала», — говорила она. Театр был её домом, её судьбой, её точкой опоры, когда жизнь трещала по швам.
Родилась Лиана Дмитриевна в Тбилиси — городе, где солнце будто не умеет уставать, а даже в бедных домах пахнет хлебом и виноградом. Отец — грузин, мать русская. Родители рано разошлись, и девочку воспитывала бабушка, женщина твёрдого нрава и мягкого сердца. Она звала внучку по-своему — Гулико. Это имя стало её тайной, домашней меткой. Для друзей и близких — Гуля, для сцены — Лиана Жвания.
Когда девочке исполнилось шесть, они переехали в Ленинград — город холодных ветров, длинных зим и театральных очередей. Там, в коммунальной квартире с облупленной краской на стенах, Гулико впервые придумала себе роль.
В школе она не просто участвовала в спектаклях — она их ставила. Сама писала афиши, раздавала билеты, распределяла роли и репетировала с одноклассниками по Чехову. В этой девочке уже тогда жил режиссёр, педагог и актриса одновременно.
В институт она шла без сомнений — прямая дорога в ЛГИТМиК, куда мечтали попасть сотни. Поступила с первого раза, на курс к Зиновию Корогодскому и Льву Додину — тем, кто позже станет легендами.
Студенты называли её «строгой романтичкой»: серьёзная, трудолюбивая, немного замкнутая, но с тем самым внутренним светом, который видно даже издалека. Когда она выходила на сцену учебного театра, тишина в зале становилась ощутимой, как воздух перед грозой.
После выпуска Лиана получила приглашение в труппу Ленинградского ТЮЗа — детского театра, но со взрослыми страстями. Там ценили не громкие имена, а честную игру. Она приняла это как судьбу: будет служить театру, пока хватит дыхания. И служила. Сцену она называла живым существом, «другом, который никогда не предаст».
А потом случилось кино.
На «Ленфильме» готовили экранизацию пьесы Самуила Маршака «Двенадцать месяцев». Лиана шла на пробы, как на экзамен судьбы. Без имени, без опыта, без уверенности — только с горящими глазами. У павильона её встретил мужчина, предложил подождать режиссёра и почитать сценарий вслух. «А за кого читать?» — спросила она.
«За всех», — улыбнулся он. Она читала — за мачеху, за сестру, за братьев-месяцев, за Королеву. С каждой репликой голос становился увереннее. Когда он наконец сказал «достаточно», оказалось, что это и был режиссёр — Анатолий Граник.
«Домой можете идти, — сказал он. — Сценарий возьмите. У вас роль Королевы. И волосы отрастите, у неё будут косички».
Так она узнала, что стала Королевой сказки — без проб, без переговоров, без агентских контрактов. Просто потому, что была живой.
Съёмки начались зимой. На «Ленфильме» стоял привычный для студии холод, пахло краской, клеем и железом. Декорации дворца, в которых должна была жить капризная юная Королева, собирали вручную: фанера, шёлк, обрезки парчи из старых постановок.
Вся эта выдуманная роскошь казалась игрушечной, но Лиана оживляла её одним движением, одним взглядом. В 23 года она выглядела моложе — с хрупкой осанкой, серьёзным лицом и искренним азартом ребёнка, которому впервые доверили настоящий секрет.
Анатолий Граник, режиссёр, наблюдал за ней из-за камеры и, по воспоминаниям ассистентов, часто просто молчал. Ему нравилось, что Лиана не играет Королеву, а проживает её.
В её капризах было что-то тёплое, в гордости — растерянность. Граник говорил: «Она не боится быть смешной, а значит — будет правдой». Так она стала центром картины — не взрослым актёром, изображающим юность, а самой юностью, пойманной на киноплёнку.
Когда фильм вышел, страна на несколько дней превратилась в одну большую сказку. Зрители ждали новогоднего показа, дети замирали перед экраном, взрослые улыбались, вспоминая себя. А Лиана вдруг проснулась знаменитой. Письма шли мешками. Её называли «нашей Королевой», присылали фотографии, вязаные куклы, даже приглашения в гости — «просто на чай, без охраны».
Она смущалась. Сценическую популярность принимала спокойно, но эта буря — детские рисунки, признания, восторги — пугала. Она говорила подругам: «Я не звезда, я просто актриса. Мне бы сыграть Чехова — вот тогда поговорим».
И всё же у фильма «Двенадцать месяцев» была своя магия. Для миллионов советских детей это была сказка, а для неё — точка, от которой начался отсчёт взрослой жизни. Она получила славу, но выбрала не её. От приглашений в кино Жвания чаще отказывалась: съёмки забирали время у театра, а театр был для неё не работой — дыханием.
И всё же одна встреча во время этих съёмок изменила её навсегда.
На площадке часто появлялся Иммануэль Маршак — сын Самуила Яковлевича. Учёный, физик с мировым именем, человек строгой внешности и мягких глаз. Он наблюдал, как оживают строки его отца, и однажды задержался у монитора дольше обычного.
Между ними не было ни вспышки, ни мелодрамы. Просто в какой-то момент она подняла взгляд — и наткнулась на его улыбку. Так иногда случается: взгляд застревает в другом человеке, как в зеркале, и не отпускает.
Ей было двадцать три, ему — пятьдесят пять. Пропасть, казалось бы, непроходимая. Но в письмах, которые он потом ей писал, не было расчёта. Только тихое восхищение.
Он писал о её голосе, о манере держаться на сцене, о «свете, который видно даже в темноте». Она отвечала редко, коротко, будто боялась нарушить что-то хрупкое.
Он был женат, у него было трое детей, и Лиана не позволяла себе даже тени флирта. Но в этом расстоянии между ними было что-то сильнее любовных признаний. Сдержанность стала их формой чувства. Письма длились несколько лет. Когда Иммануэль умер, она хранила их всю жизнь — не как романтическую реликвию, а как память о времени, когда её любили тихо, без условий, без продолжения.
После этой истории она словно закрыла для себя тему личной жизни. В театре её называли «леди дисциплина»: всегда вовремя, всегда собрана, без сплетен, без кокетства. Мужчины влюблялись — режиссёры, актёры, журналисты. Даже Юрий Сенкевич, знаменитый путешественник и телеведущий, был покорён её сдержанным шармом. Но Жвания жила по своим правилам. Пока однажды не сделала исключение.
Он был студентом-медиком, младше её почти на десять лет. Его звали Алексей. Не режиссёр, не актёр, не журналист — просто человек, в котором не было театра. После бесконечных репетиций, чужих лиц и аплодисментов Лиана вдруг почувствовала: рядом нужен кто-то из другого мира, не из этой профессии, где каждый играет даже вне сцены. Они познакомились на одном из городских вечеров, он слушал её без лести, без профессиональных выражений вроде «гениально сыграно». Просто спрашивал: не устала ли, не замёрзла ли, не скучает ли по дому.
Брак оказался неожиданностью для всех. Коллеги шептались: «Она? И студент?». Но Лиана была счастлива. В 33 года впервые позволила себе расслабиться — готовила, ездила на дачу, учила мужа читать Чехова вслух. Когда родилась дочь Анастасия, она говорила: «Вот ради этого стоило всё терпеть — съёмки, гастроли, недосып».
Но тишина семейного счастья продлилась недолго. Алексей рос, стремился к карьере. Ему хотелось другого ритма, другого города, другой жены — той, которая не исчезает в театре на недели. Он уговаривал её перейти в Театр-студию киноактёра: «Будешь ближе к кино, к деньгам». Для него это был компромисс, для неё — предательство. Театр Брянцева был её домом. Покинуть его значило потерять часть себя.
«Мы решили развестись», — позже скажет она почти без эмоций. Алексей уехал, стал онкологом, построил карьеру в Европе, завёл новую семью. Но связь с дочерью сохранил. Настя выросла умной, спокойной, унаследовала не сцену, а языки — стала переводчиком, гидом, человеком, которому хватает реальности без софитов.
А Лиана осталась на сцене. Она всегда возвращалась туда, как домой. Даже когда сил почти не было, выходила к детям — те смеялись, не подозревая, что под гримом актрисе больно дышать. В театре говорили: «Жвания не жалуется. Никогда».
В девяностых ей стало особенно тяжело. Ролей меньше, зрителей меньше, иллюзий — ни одной. Но она продолжала. Гастроли, социалистические страны, Франция — единственная поездка, о которой говорила с восторгом. «Они умеют слушать актёра глазами», — так она описывала французскую публику.
В 1991 году ей присвоили звание заслуженной артистки РСФСР. «Похоже, всё не зря», — тихо сказала она тогда на репетиции.
Начало двухтысячных принесло странное возрождение: её вспомнили. Приглашали в сериалы — «Улицы разбитых фонарей», «Убойная сила», «Золотая пуля». Роли — мимолётные, эпизодические, но она соглашалась: ей было важно не результат, а сам факт, что её помнят. Зрители не узнавали в пожилой актрисе ту самую Королеву с косичками. И, возможно, это было даже к лучшему. В сказке она осталась юной навсегда.
В 2012-м Лиана получила «Золотой Софит», в 2013-м — благодарность от президента. На сцену выходила в своём любимом чёрном платье, без блеска, без громких слов. Просто поклонилась.
А потом болезнь. Долгая, коварная, без шансов. О диагнозе не говорили — ни коллеги, ни семья. Только в театре заметили: она стала худее, чаще садилась за кулисами, реже смеялась. Но до последнего выходила на сцену. Играла, будто спасалась.
25 марта 2021 года её не стало. Семьдесят один год — возраст, в котором актрисы уже не ждут ролей, но продолжают жить ролью.
Когда коллеги узнали, что Лианы Дмитриевны больше нет, в театре повисла странная тишина. Не траурная — сценическая. Та, что возникает перед началом спектакля. Кто-то сказал: «Уходит поколение Корогодского». Кто-то добавил: «Она была последней из тех, кто верил, что театр — не профессия, а служение».
Но, может, именно поэтому Лиана Жвания прожила жизнь без громких триумфов, зато без фальши. Она не играла судьбу — она её выстрадала, тихо, без аплодисментов.
Что для вас важнее в актёре — слава или верность сцене?
