— Ты бы хоть хлеб сама пекла, Катенька, — сказала Светлана Петровна, аккуратно отодвигая тарелку с салатом, в котором ей не понравился «заморский» соус. — Времени-то у тебя теперь вагон, сидишь дома. А магазинный — одна химия, мертвое всё.
Катя молча взяла со стола её тарелку и отнесла на кухню. Возвращаться не хотелось. Хотелось открыть окно и подышать морозным ноябрьским воздухом, чтобы остудить пылающее лицо. Она стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу, и смотрела на огни большого города. Два месяца. Два месяца её личная, уютная, выстраданная квартира напоминала пересадочный узел на вокзале. Два месяца она чувствовала себя гостьей в собственном доме.
Когда Игорь, её муж, пришел к ней с виноватым лицом и попросил приютить его родителей «буквально на пару недель», она согласилась. У них в старой квартире лопнула труба, нужен был капитальный ремонт, рабочие что-то там не рассчитали. Разве можно отказать пожилым людям в беде? Катя и сама выросла в семье, где «своих не бросают». Она представила себе эту пару недель: немного тесно, немного суетливо, но в целом терпимо. Она ошиблась.
Первые дни прошли в атмосфере фальшивой любезности. Светлана Петровна ахала, какая у Кати уютная квартирка, какой вид из окна, и как ей, Катеньке, повезло. Геннадий, отец Игоря, человек немногословный и суровый, молча осматривал квартиру хозяйским взглядом, будто прикидывая, где можно было бы поставить его старое кресло. Игорь суетился между родителями и женой, пытаясь всем угодить, и от этой его суеты становилось только хуже.
— Кать, ну ты не обращай внимания, — шептал он ей по ночам, когда родители наконец засыпали в гостиной, заняв раскладной диван. — Мама просто привыкла по-другому. Для неё всё новое — это стресс.
Катя тогда ему верила. Она старалась. Готовила то, что они любят, — простую, основательную еду. Покупала кефир для Геннадия и особый сорт чая для Светланы Петровны. Молчала, когда свекровь, проходя мимо, роняла фразы вроде: «А занавески-то у вас совсем пыльные, не продохнуть» или «Пол бы помыть не мешало, Катюша, а то дышать нечем». Она делала вид, что не замечает, как свекровь переставляет баночки со специями на её кухне, чтобы «всё было под рукой».
Но недели шли, а ремонт в квартире родителей мужа, по их словам, не двигался с мертвой точки. Рабочие оказались «жуликами», материалы — «некачественными», и вообще, «всё против них». Рассказы становились всё более туманными и противоречивыми. Катя начала подозревать неладное, но гнала от себя эти мысли. Она любила Игоря. Она не хотела верить, что он или его родители могут её обманывать.
Напряжение росло с каждым днём. Личное пространство Кати сжалось до размеров их с Игорем спальни. Вечером она уже не могла спокойно почитать книгу в гостиной, потому что Геннадий смотрел телевизор на оглушительной громкости, комментируя новости злым шёпотом. Утром очередь в ванную превращалась в молчаливое соревнование. Светлана Петровна вставала раньше всех и надолго занимала ванную, а потом выходила оттуда с таким видом, будто совершила подвиг, и с порога начинала давать Кате советы по хозяйству.
— Катюш, ты бы вставала пораньше, — говорила она, поджав губы. — Мужчине на работу уходить, а в доме ни завтрака, ни порядка. Нехорошо.
Игорь в эти моменты делал вид, что не слышит. Он быстро собирался и уходил на работу, оставляя Катю одну на этом поле боя. Вечером он возвращался усталый и просто хотел тишины, которой в доме больше не было.
— Потерпи, — снова и снова говорил он. — Это же не навсегда.
Но Катя чувствовала, что это именно навсегда. Она перестала приглашать подруг. Ей было стыдно за беспорядок, за вечно недовольное лицо свекрови, за запах чужих вещей в её квартире. Она работала удалённо, и теперь её рабочий день превратился в ад. Геннадий мог без стука войти в комнату, когда у неё был важный онлайн-звонок, и громко спросить, где лежит пульт. Светлана Петровна постоянно «помогала» ей с уборкой, но эта помощь была похожа на инспекцию. Она заглядывала в каждый угол, цокала языком и вздыхала так тяжело, будто Катя была не хозяйкой, а нерадивой прислугой.
Однажды Катя купила себе дорогое платье. Она давно о нём мечтала, копила деньги. Когда она с радостью показала его Игорю, в комнату вошла Светлана Петровна. Она окинула платье презрительным взглядом.
— И сколько же стоит эта тряпка? — спросила она тоном прокурора.
Катя растерялась и назвала сумму.
— Лучше бы отцу на лекарства добавила, — отрезала свекровь. — Эгоистка. Только о себе и думаешь.
Игорь промолчал. Он лишь неловко погладил Катю по плечу, когда мать вышла. Вечером он сказал:
— Ну что ты, Кать, она же по-стариковски. Они считают каждую копейку. Не обижайся.
Но Катя обиделась. Она обиделась не на свекровь, а на него. На его вечное «потерпи» и «не обижайся». На его нежелание видеть, что его родители медленно, но верно разрушают их семью и её душевное спокойствие. Она убрала платье в самый дальний угол шкафа и больше его не доставала. Радость от покупки сменилась горечью и унижением.
Развязка наступила неожиданно. В один из вечеров Катя задержалась на кухне, а родители Игоря, думая, что она в спальне, разговаривали в гостиной по телефону со своей дочерью Зоей, сестрой Игоря. Катя невольно стала свидетельницей их разговора.
— Да нет у нас никакого ремонта, доченька, — громким шёпотом говорила Светлана Петровна в трубку. — Квартиру-то мы продали. Деньги тебе отдали, чтобы ты своё дело открыла. А оно прогорело… Куда нам теперь? Вот, сидим у Игоря на шее. Его жена, конечно, та ещё штучка, смотрит на нас волком. Но ничего, потерпим. Игорь-то наш, он мягкий, на улицу родителей не выгонит. А эта… куда она денется? Поворчит и перестанет.
У Кати потемнело в глазах. Земля ушла из-под ног. Обман. Циничный, жестокий обман. Они не просто гости. Они пришли сюда жить. Они продали свою квартиру, отдали деньги другой дочери, а теперь решили, что могут просто поселиться здесь, в её квартире, которую она купила на свои деньги задолго до знакомства с Игорем. Они всё рассчитали. Использовали доброту Игоря и её собственное терпение.
Она молча вышла из кухни. В гостиной воцарилась тишина. Светлана Петровна быстро свернула разговор и посмотрела на Катю с испугом. Геннадий отложил газету.
— Что-то случилось, Катенька? — спросила свекровь неестественно сладким голосом.
Катя ничего не ответила. Она прошла в спальню, где сидел Игорь, уткнувшись в ноутбук. Он поднял на неё глаза и сразу всё понял.
— Катя… ты слышала?
— Всё слышала, — тихо ответила она. Голос был чужим, безжизненным. — Я слышала, как вы все вместе решили сделать из меня и моей квартиры удобный перевалочный пункт.
Игорь вскочил. Его лицо было бледным.
— Катя, я не знал! Честно! Они мне сказали про ремонт… Я сам только недавно узнал, что они продали квартиру. Я хотел тебе сказать, но… не знал как.
— Не знал как? — в голосе Кати появился металл. — Или просто надеялся, что я и дальше буду молча всё это терпеть? Что я буду обслуживать твою семью, которая меня ни во что не ставит, в моём же доме?
— Но что мне делать? — почти закричал он. — Выгнать их на улицу? Это же мои родители!
— А я кто для тебя? — спросила Катя. — Удобное приложение к квартире?
В этот момент дверь в спальню приоткрылась. На пороге стояла Светлана Петровна с выражением оскорблённой добродетели на лице.
— Игорь, сынок, что здесь происходит? Почему она так кричит? У меня сердце прихватило.
Катя почувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Последняя ниточка терпения. Она посмотрела на Игоря, на его мать, и поняла, что больше не может. Не хочет.
Она вышла из спальни, прошла на кухню, взяла сумку. Ей нужно было на воздух. Просто уйти, чтобы не наговорить лишнего, не сорваться. Она бродила по улицам несколько часов, не разбирая дороги. Холодный ветер бил в лицо, но она его не чувствовала. В голове билась одна мысль: её предали. Предал муж, который всё знал и молчал. Предали его родители, которые лгали ей в лицо.
Она вернулась поздно вечером, вымотанная и опустошённая. В квартире горел свет. Она вошла и застала всю семью в гостиной. Они сидели за столом и пили чай. Увидев её, Светлана Петровна поджала губы.
— Нагулялась? — процедила она. — Мы тут сидим, ждём. Ужинать-то будем сегодня?
Геннадий мрачно добавил со своего места:
— Проголодались уже. Хотелось бы чего-нибудь горячего.
Игорь смотрел на Катю с мольбой. Он надеялся, что она остыла, что сейчас, как обычно, пойдет на кухню, и всё вернется на круги своя.
Но Катя смотрела не на него. Она смотрела на этих двух чужих, наглых людей, которые вели себя так, будто она им что-то должна. Которые требовали у неё ужин в её же квартире после всего, что случилось. Вся боль, всё унижение, вся усталость последних месяцев поднялись в ней одной горячей волной.
— Требовать горячий ужин вы будете у себя дома, — её голос звенел от сдерживаемой ярости, — так что собрались и быстро покинули мою квартиру! — выкрикнула Катя.
В комнате повисла оглушительная тишина. Светлана Петровна открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Геннадий побагровел. Игорь смотрел на жену так, будто видел её впервые.
— Катя, ты что… ты с ума сошла? — первым опомнился он. — Куда они пойдут? Ночь на дворе!
— Меня это не волнует! — отрезала Катя. Она чувствовала, как дрожит всё её тело, но голос был твёрдым. — Они врали мне два месяца. Они превратили мою жизнь в кошмар. У них есть дочь Зоя, которой они отдали деньги от квартиры. Пусть едут к ней. Вон!
— Да как ты смеешь! — наконец обрела дар речи Светлана Петровна. Она вскочила, прижав руку к сердцу. — Неблагодарная! Мы к тебе со всей душой, а ты… Ты нас на улицу выгоняешь!
— Со всей душой? — усмехнулась Катя. — Ваша душа — это ложь и потребительство. У вас есть час, чтобы собрать свои вещи. Если вы не уйдёте, я вызову полицию.
Это было последней каплей. Игорь бросился к ней, схватил за руки.
— Катя, опомнись! Не делай этого! Это же моя семья!
— Они перестали быть моей семьёй в тот момент, когда решили, что могут меня использовать, — Катя высвободила руки. — И ты, Игорь, тоже. Ты всё знал и молчал. Ты позволил им это делать. Так что выбирай: или ты сейчас помогаешь своим родителям собрать вещи и увозишь их отсюда, или можешь уходить вместе с ними.
Он смотрел на неё, и в его глазах был ужас. Он не мог поверить, что это говорит его Катя, его тихая, покладистая Катя. Он что-то лепетал про то, что надо всё обсудить, найти решение, но она его уже не слышала.
Сборы были короткими и злыми. Светлана Петровна швыряла вещи в сумки, бормоча проклятия. Геннадий молча одевался, бросая на Катю взгляды, полные ненависти. Игорь метался между ними и дверью, пытаясь что-то сказать, но никто его не слушал.
Когда они стояли на пороге, Светлана Петровна обернулась. Её лицо было искажено злобой.
— Счастья тебе не будет, змея подколодная. Помяни моё слово.
Дверь за ними захлопнулась. Игорь остался в коридоре, растерянный и раздавленный. Он посмотрел на Катю.
— И что теперь?
— Ничего, — ответила она спокойно. Она прошла в гостиную и открыла настежь окно. В квартиру ворвался холодный, свежий воздух. — Теперь ты тоже уйдёшь.
Он замер.
— Катя… я… я не хотел. Я люблю тебя.
— Любовь — это не тогда, когда ты позволяешь растаптывать того, кого любишь, — она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни злости, ни жалости, только безграничная усталость. — Это было не про них, Игорь. Это было про тебя. Про твою слабость. Про то, что ты ни разу не встал на мою сторону. Я не могу жить с человеком, на которого не могу положиться. Уходи.
Он не спорил. Он молча собрал какие-то вещи в рюкзак и ушёл, не сказав на прощание ни слова.
Катя осталась одна. Она закрыла окно и медленно обошла свою квартиру. Тишина. Непривычная, оглушительная тишина. Она села в кресло, которое больше не было занято Геннадием, и закрыла глаза. Она не чувствовала ни радости, ни облегчения. Только огромную, звенящую пустоту внутри. Она отвоевала свой дом и свою жизнь, но цена оказалась слишком высока. Впереди была неизвестность, но эта неизвестность, по крайней мере, принадлежала только ей.
