— Алло? — Инна ответила на звонок с незнакомого городского номера, прижимая трубку плечом к уху и продолжая помешивать соус в сотейнике. Вечерний свет лениво просачивался через жалюзи, рисуя на кухонном гарнитуре полосатый узор.
— Инночка? Это ты? — раздался в трубке старческий, чуть дребезжащий, но до боли знакомый голос.
Инна замерла. Соус в сотейнике угрожающе запыхтел, но она не обращала на него внимания. Этот голос она не слышала пять лет. Пять лет, три месяца и двенадцать дней. С того самого момента, как захлопнулась дверь зала суда, оставив её брак с Глебом в прошлом.
— Тамара Игоревна? — выдавила она из себя, и собственное имя в уменьшительно-ласкательной форме из уст этой женщины прозвучало как эхо из другой, давно забытой жизни. — Откуда у вас мой номер?
— Инночка, не сердись, — в голосе бывшей свекрови зазвучали просительные, заискивающие нотки, которые Инна никогда прежде не слышала. Тамара Игоревна всегда говорила властно, свысока, даже когда хвалила. — Добрые люди подсказали. Мне помощь твоя нужна, доченька. Больше не к кому обратиться.
Инна молча отодвинула сотейник с огня. «Доченька». Какое фальшивое, липкое слово. Она никогда не была ей дочерью. Она была удобным приложением к сыну, функциональной единицей, которая должна была обеспечивать быт, уют и демонстрировать успехи Глеба как главы семьи.
— У вас есть сын. И, насколько я знаю, у него есть жена. Светлана, кажется? — Инна старалась, чтобы её голос звучал ровно, почти безразлично. — Почему вы звоните мне?
— Ой, не говори мне про них! — всхлипнула Тамара Игоревна. — Что с них взять? Глебушка вечно занят, у него же… дела. А эта вертихвостка… Разве она помощница? Ей только по салонам бегать да деньги транжирить. Я тут лежу одна-одинешенька, ногу сломала. В гипсе по самое не балуйся. Врач сказал — полтора месяца минимум, и то если срастётся хорошо. А как мне одной? Ни в магазин сходить, ни приготовить…
Инна прикрыла глаза. Она представила себе эту картину: властная, всегда безупречно одетая и причесанная Тамара Игоревна, которая даже в семьдесят лет ходила с прямой спиной, как гвардеец, теперь лежит беспомощная в своей квартире, пропитанной запахом дорогих духов и заставленной антикварной мебелью. И жалости не было. Была только глухая, ледяная пустота.
— Я вам сочувствую, Тамара Игоревна. Но я не понимаю, при чём здесь я. Мы с Глебом в разводе уже пять лет. Я для вас совершенно чужой человек.
— Как же чужой, Инночка? — голос в трубке задрожал. — Ты же мне как дочка была. Помнишь, как мы с тобой по театрам ходили? Как ты мне шаль подарила, я её до сих пор храню. Ты же знаешь, я тебя всегда любила. Больше, чем Глеб, наверное… Он у меня… непутевый немного.
Инна горько усмехнулась. Вот оно. Классическая манипуляция, построенная на крупицах правды. Да, они ходили в театры. Два раза. Оба раза Тамара Игоревна критиковала постановку, актёров и особенно — платье Инны. Шаль тоже была. Инна связала её сама, потратив несколько недель. Свекровь приняла подарок с вежливой улыбкой и бросила на кресло со словами: «Спасибо, дорогая. Хотя я предпочитаю кашемир, а это, кажется, простая шерсть».
А любовь… Их любовь была странным предметом. Тамара Игоревна «любила» Инну до тех пор, пока та была удобна. Пока готовила любимые блюда Глеба, пока с улыбкой встречала егопоздно вечером, не задавая лишних вопросов, пока держала в идеальном порядке их небольшую квартиру, которую Инне купили её родители. Любовь закончилась ровно в тот день, когда Инна обнаружила, что её муж, её «непутевый» Глеб, втайне от неё заложил эту самую квартиру.
Память услужливо подбросила картинку того дня. Она вернулась с работы раньше обычного, хотела сделать сюрприз. А сюрприз ждал её — в почтовом ящике лежало официальное письмо из банка. Толстый конверт с гербом. Инна, ничего не подозревая, вскрыла его прямо в прихожей. Строчки прыгали перед глазами: «…в связи с просрочкой платежа по кредитному договору… залоговое имущество… квартира по адресу… подлежит взысканию…»
Она тогда не поверила. Подумала — ошибка. Какой кредитный договор? Какой залог? Это её квартира, подарок родителей на свадьбу. Она — единственный собственник. Глеб даже прописан не был.
Он пришёл домой через два часа, весёлый, с букетом ромашек. Увидел её, белую как полотно, с письмом в руке, и его улыбка медленно сползла с лица.
— Что это? — тихо спросила Инна.
Глеб молчал, глядя в пол. Он не был похож на злодея. Скорее, на нашкодившего школьника. Рослый, симпатичный мужчина тридцати лет с виноватыми глазами.
— Глеб, я спрашиваю, что это?
— Ин, я всё объясню. Это недоразумение. Я всё решу.
Объяснение было чудовищным в своей простоте. Его друг предложил ему «верняковый бизнес». Нужно было только вложить немного денег. Совсем немного. Пара миллионов. У Глеба их, конечно, не было. Но у него была жена с квартирой. Он подделал её подпись на документах. Он был уверен, что через пару месяцев вернёт все с лихвой и она даже не узнает. Но «верняковый бизнес» прогорел, друг испарился, а банк потребовал своё.
— Ты… подделал мою подпись? — шептала Инна, и мир вокруг неё сужался до одной точки. — Ты заложил мою квартиру?
— Инночка, я хотел как лучше! Для нас! — он пытался её обнять, но она отшатнулась, как от прокажённого.
В тот вечер она позвонила его матери. В слезах, в истерике, она пыталась объяснить, что произошло. Она ждала поддержки, помощи, возмущения поступком сына. А услышала ледяное:
— Инна, мужчина должен рисковать. Это его природа. А хорошая жена должна его поддерживать, а не пилить. Ты сама виновата. Не создала ему условия, вот он и ищет самоутверждения на стороне. Не будь эгоисткой. Нужно помочь ему выбраться из этой ситуации, а не обвинять.
Это был конец. Не только брака. Это был конец её иллюзий. Она поняла, что в этой семье она всегда будет крайней. Она сама, без чьей-либо помощи, наняла юриста. Процесс был долгим и унизительным. Квартиру удалось отстоять, доказав факт мошенничества. Но чего ей это стоило… Бессонные ночи, потерянные нервы, седые волосы, которые она впервые заметила в двадцать девять лет.
На развод Глеб согласился сразу. Он просто собрал вещи и уехал к маме. Без скандалов, без упреков. Просто исчез из её жизни, оставив после себя выжженную пустыню и долги перед юристами.
И вот, спустя пять лет, его мать звонит и просит о помощи.
— Тамара Игоревна, — медленно, чеканя каждое слово, произнесла Инна. — Давайте проясним. Когда ваш сын чуть не оставил меня на улице, вы сказали, что я сама виновата и должна его поддержать. Вы не предложили мне никакой помощи. Ни моральной, ни финансовой. Вы просто приняли его обратно под своё крыло.
— Ну что ты старое ворошишь, Инночка? Кто старое помянет… — заюлила бывшая свекровь. — Он же сын мой, кровиночка. Куда ему было деваться? Он и так настрадался.
— Настрадался? — Инна почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. — Это я несколько месяцев жила как на пороховой бочке, не зная, выселят меня из моей же квартиры или нет! Это я работала на двух работах, чтобы оплатить адвоката! А чем страдал ваш Глеб? Сидя у вас на шее и жалуясь на злую жену, которая не оценила его «предпринимательский талант»?
В трубке повисло молчание. Видимо, Тамара Игоревна не ожидала такого отпора от тихой, покладистой «Инночки».
— Ты изменилась, — наконец произнесла она с нотками обиды. — Стала жёсткой.
— Жизнь научила, — отрезала Инна. — У вас есть сын. Он взрослый мужчина. Это его прямой долг — заботиться о своей матери. У него есть жена, которая, я уверена, давала клятву быть с ним в горе и в радости. Ваше горе — это и его горе. Вот пусть они и решают эту проблему.
— Да что они могут решить! — снова запричитала Тамара Игоревна. — Светка эта твоя… твоя сменщица… она же белоручка. Палец о палец не ударит. Сказала, что может нанять сиделку, и всё. А я чужого человека в доме не потерплю! Ты же своя, родная…
Инна усмехнулась. Значит, новая невестка оказалась не такой сговорчивой. Поставила границы. Предложила цивилизованное решение — нанять профессионала. Но Тамаре Игоревне нужна была не просто сиделка. Ей нужна была бесплатная, покорная рабыня, на которую можно было бы ещё и жаловаться сыну. И она решила, что Инна, которую она когда-то так легко предала, идеально подходит на эту роль.
— Значит, вам придётся либо согласиться на сиделку, либо как-то мотивировать своего сына и его жену уделять вам больше внимания. Я здесь при чём? Я 5 лет с вашим сыном в разводе, пусть его новая жена вам помогает, а я не при чем.
— Как ты можешь, Инна! — в голосе свекрови зазвучал металл. Маска беспомощной старушки слетела. — Я на тебя лучшие годы потратила! Я тебя всему научила!
— Чему вы меня научили? — спокойно спросила Инна. — Лицемерить? Терпеть унижения? Закрывать глаза на подлость мужа? Спасибо за уроки, я их хорошо усвоила. Особенно последний. Больше я не позволю никому использовать себя.
— Ты ещё пожалеешь об этом! — прошипела Тамара Игоревна. — Бог всё видит! Он тебя накажет за твою чёрствость!
— Всего доброго, Тамара Игоревна. Выздоравливайте, — Инна нажала на кнопку отбоя.
Руки её мелко дрожали. Она подошла к окну. Вечерний город зажигал огни. Там, внизу, кипела жизнь, чужая, незнакомая. Пять лет. Пять лет она строила свою жизнь заново, по кирпичику. Сначала снимала комнату, потом небольшую квартиру. Сменила работу, нашла ту, что приносила не только деньги, но и удовольствие. У неё появились новые друзья, новые интересы. Она начала путешествовать. Она научилась быть счастливой в одиночестве.
И вот один звонок — и прошлое снова попыталось втянуть её в свою затхлую, ядовитую атмосферу. Но она не поддалась. Она почувствовала не злость, не обиду, а огромное, всепоглощающее облегчение. Как будто она только что сдала последний, самый сложный экзамен.
Через два дня позвонил Глеб. Его голос был напряженным и недовольным.
— Инн, ты чего матери наговорила? Она второй день в предынфарктном состоянии. У неё давление скачет. Ты совсем бессердечная?
— Привет, Глеб, — ровно поздоровалась Инна. — Я сказала твоей матери правду. Что забота о ней — это твоя обязанность, а не моя.
— Но ты же знаешь, у меня работа, дела… И Света… она не может. У неё свои заботы.
— Глеб, меня это не интересует. Это твоя семья и твои проблемы. Решай их сам. Как взрослый мужчина. Хотя бы раз в жизни.
— Ты всегда была эгоисткой! — выпалил он.
Инна рассмеялась. Тихим, спокойным смехом.
— Да? А кто из нас подделал подписи и заложил чужую квартиру, Глеб? Кто сбежал к маме, поджав хвост, оставив другого человека разгребать последствия? Не тебе говорить об эгоизме.
— Я… я хотел вернуть!
— Но не вернул. Прошлое не изменить, Глеб. У меня своя жизнь, у тебя — своя. Давай не будем больше пересекаться. Никогда.
Она повесила трубку, не дожидаясь ответа. И на этот раз руки у неё не дрожали. Она подошла к зеркалу в прихожей. На неё смотрела тридцатичетырехлетняя женщина. Спокойная, уверенная в себе, с ясными глазами. В них больше не было ни страха, ни надежды на чужую любовь, ни желания кому-то угодить.
В ту ночь она спала крепко, как никогда за последние годы. Ей больше не снились ни суды, ни банковские уведомления, ни виноватые глаза бывшего мужа, ни оценивающий взгляд бывшей свекрови. Прошлое наконец-то осталось в прошлом. Оно больше не имело над ней власти.
На следующий день она заблокировала номера Глеба и Тамары Игоревны. А потом открыла ноутбук и купила билет в Италию на ближайшие выходные. Просто так. Потому что могла. Потому что её жизнь принадлежала только ей. И в этой жизни не было места для людей, которые однажды уже доказали, что им всё равно, будет ли у неё завтра крыша над головой. Пусть теперь сами ищут себе помощников, спасателей и жилеток для слёз. Её плечо для них было закрыто навсегда.
