— Ксюша, доченька, ты не могла бы говорить чуть громче? У меня тут помехи какие-то, — голос матери в трубке звучал так, будто Зинаида Петровна пыталась перекричать работающий пылесос.
Ксения поморщилась и отошла от окна своей маленькой кухни. Вечерний город зажигался тысячами огней, но ей было не до созерцания.
— Мам, я говорю нормально. Это у вас, наверное, что-то со связью. Что-то срочное? Денис скоро с работы вернется, я ужин готовлю.
— Ужин — это святое, — с готовностью согласилась мать. — Мы с отцом как раз сидим, чай пьем. Пустой. Сахара нет, забыли купить. Да и не на что особо.
Ксения замерла с ножом над разделочной доской. Фраза про «не на что» была брошена как бы невзначай, но она знала свою мать слишком хорошо. Это был первый пробный камень, брошенный в воду, чтобы посмотреть на круги.
— В смысле, не на что? Пенсию же на днях получили.
— Ох, дочка, что там той пенсии… Раз — и нету. За квартиру заплатили, лекарств отцу купили, вот и всё. Раньше-то проще было, мы ведь квартплату не платили, помнишь? Марина с Олегом всё на себя брали.
Ксения с силой воткнула нож в доску. Помнит ли она? Да она это до конца жизни не забудет. Тот день, когда родители, сияющие и какие-то по-детски наивные, сообщили ей, что переписали свою двухкомнатную квартиру на младшую сестру.
— Ксюшенька, ты пойми, — увещевал ее тогда отец, Анатолий Иванович, глядя на нее своими выцветшими добрыми глазами. — Мариночка у нас такая… неприспособленная. Ей помочь надо. А ты у нас молодец, кремень. Сама всего добилась, и муж у тебя надежный. Вы и так на ноги встали.
— А Олег у Маринки — золото, а не зять! — вторила ему мать, всплескивая руками. — Сказал: «Живите, мама с папой, сколько хотите! Это и ваш дом навсегда». И квартплату будет платить, и продукты покупать. Нам с отцом — полный пансион.
Ксения тогда смотрела на них и не знала, что сказать. Спросила только одно:
— А если что-то пойдет не так? Если этот ваш Олег окажется не золотом, а чем похуже? Куда вы пойдете?
— Ну что ты такое говоришь! — обиделась Зинаида Петровна. — Накаркаешь еще! Олег — порядочный человек. И вообще, это наше с отцом решение. Мы так хотим. Хотим обеспечить будущее младшей дочери.
Ксения тогда только плечами пожала. Спорить было бесполезно. Она давно привыкла, что в их семье есть два полюса: она, «сильная и самостоятельная», и Марина, «слабая и требующая заботы». На эту «слабость» уходили все родительские ресурсы — и финансовые, и душевные. Марине покупали наряды, оплачивали бесконечные поиски себя, прощали долги и легкомысленные поступки. Ксении же с пятнадцати лет внушали, что она должна рассчитывать только на себя. Она и рассчитывала. После школы поступила в институт в другом городе, жила в общежитии, подрабатывала где придется. Там и встретила Дениса, такого же простого парня, приехавшего из провинции. Они поженились, годами мотались по съемным квартирам, во всем себе отказывали, чтобы накопить на первый взнос по ипотеке. И накопили. Купили эту крошечную «однушку» на окраине, но свою. И были счастливы.
Она никогда не просила у родителей помощи. И они, кажется, были этим очень довольны. Их совесть была чиста: старшая дочь пристроена, можно со спокойной душой заниматься младшей.
И вот теперь, спустя два года после того щедрого подарка, мать жаловалась на отсутствие денег на сахар.
— Так а что, Марина с Олегом больше не платят за квартиру? — осторожно спросила Ксения, возвращаясь в настоящее.
— Ой, дочка, там такая история… — заюлила в трубке Зинаида Петровна. — У них сейчас сложно. Олег работу поменял, зарплата меньше. Крутится, бедолага. Говорит, мы тоже должны понимать, входить в положение. Вот мы и платим теперь сами.
— Понятно, — сухо ответила Ксения. — Значит, полный пансион отменяется.
— Ну почему же сразу отменяется… Просто временные трудности. Ты-то как? Денис не в обиде, что я тебя от дел отрываю?
— Все нормально, мам. Ладно, мне бежать надо.
Она повесила трубку и долго стояла, глядя в одну точку. Сердце колотилось от дурного предчувствия. Это было только начало. Она знала, что дальше будет хуже.
И оказалась права. Через неделю мать позвонила снова. На этот раз голос у нее был заплаканный.
— Ксюша, у нас беда. Олег… он… он сказал, чтобы мы съезжали.
Ксения присела на табурет.
— Как съезжали? Куда?
— Я не знаю! — зарыдала в трубку Зинаида Петровна. — Мы ему, видишь ли, мешаем. Он вчера пришел злой, начал кричать, что мы в его квартире живем, его воду льем, его электричество жжем. Что отец слишком громко телевизор смотрит, а я на кухне мешаюсь. Марина молчит, только глазами хлопает. Поддакивает ему. Говорит, что молодой семье нужно личное пространство. А мы, значит, не семья?
— Мам, успокойся. Что конкретно он сказал?
— Сказал, чтобы в течение месяца освободили помещение. Дал нам срок. Ксюша, что нам делать? Нам идти некуда!
Ксения молчала. В ушах звенели ее собственные слова, сказанные два года назад: «А если что-то пойдет не так? Куда вы пойдете?». Вот это «что-то» и случилось. Она чувствовала злость, горечь и странное, мстительное удовлетворение.
— А что Марина? — спросила она наконец.
— Марина говорит, что мы должны ее понять. Что Олег — ее муж, и она не хочет портить с ним отношения. Сказала, может, нам комнату снять где-нибудь? На нашу-то пенсию! Это же смешно!
— Не смешно, — тихо сказала Ксения. — Это закономерно.
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась мать.
— Ничего. Просто вы сами создали эту ситуацию. Вы отдали все, что у вас было. Вы поверили красивым словам. Я вас предупреждала.
— Так ты нам поможешь? — в голосе матери прорезалась надежда. — Мы можем у тебя пожить немного? Пока что-нибудь не придумаем. Мы не помешаем, мы на кухне на раскладушках…
Ксения глубоко вздохнула.
— Мам, давай не по телефону. Приезжайте с отцом завтра, поговорим.
Вечером она все рассказала Денису. Он слушал молча, нахмурившись. Он с ее родителями всегда поддерживал ровные, вежливые отношения, но никогда не питал иллюзий на их счет. Он видел, как они относились к дочерям, и молча жалел жену.
— Что думаешь делать? — спросил он, когда она закончила.
— Я не знаю, — честно призналась Ксения. — С одной стороны, это мои родители. И мне их жаль. Отец больной, мать в панике. С другой… Дэн, они всю жизнь вытирали об меня ноги. Они ни разу не спросили, как мы тут тянем эту ипотеку. Ни разу не предложили помочь. Зато Мариночке — все. Квартиру, машину потом в кредит взяли, потому что «Олегу на работу ездить надо». А теперь, когда их вышвырнули из рая, который они сами же и построили, они вспомнили про меня.
— Они рассчитывают, что ты их пустишь, — констатировал Денис.
— Конечно. Ведь я же «сильная». Я всё выдержу. И тесноту в однокомнатной квартире, и вечные материны придирки, и больного отца под боком.
— А ты этого хочешь? — он посмотрел ей прямо в глаза.
Ксения отвела взгляд.
— Нет. Я не хочу. Я столько лет боролась за свою собственную жизнь, за свой угол, за свое спокойствие. Я не хочу превращать наш дом в перевалочный пункт для людей, которые никогда не считались с моими чувствами. Это звучит жестоко?
— Это звучит честно, — сказал Денис и обнял ее. — Ксюш, это твое решение. Каким бы оно ни было, я тебя поддержу. Но подумай о себе. Впервые в жизни подумай только о себе.
На следующий день родители приехали. Постаревшие, осунувшиеся. Отец молчал, только тяжело дышал и смотрел в пол. Зинаида Петровна, едва переступив порог, начала суетливо оглядывать их скромное жилище.
— Ой, Ксюшенька, а у вас тут так… компактненько, — протянула она, и Ксения поняла, что это был не комплимент.
— Зато свое, мам. Не в гостях. Проходите на кухню, чай пить будем.
За столом разговор не клеился. Родители мялись, не зная, с чего начать. Наконец Зинаида Петровна не выдержала.
— В общем, дочка, ситуация такая, как я тебе и говорила. Олег нам дал месяц. Двадцать дней уже прошло. Нам буквально через неделю нужно съезжать.
Ксения молча отхлебнула чай.
— И что вы решили?
— А что мы решим? — всплеснула руками мать. — Мы надеялись на тебя. Что ты нас приютишь. Мы же не чужие люди.
— Приютить? — Ксения медленно поставила чашку. — Мам, посмотри вокруг. Куда я вас приючу? У нас одна комната. Двадцать квадратных метров. Мы с Денисом спим на диване. Куда вы ляжете? На пол?
— Ну можно же что-то придумать… Раскладушку поставить… Мы с отцом не гордые, мы потерпим.
— А мы? Мы с Денисом должны терпеть? Мы должны забыть о своей личной жизни, о покое в собственном доме, потому что вы совершили глупость?
— Это не глупость! — обиженно воскликнул отец, впервые подав голос. — Мы хотели как лучше! Для сестры твоей!
— Для сестры, — кивнула Ксения. — Вот именно. Не для меня. Не для нас обеих. А для одной, любимой, младшенькой. Вы отдали ей все. Свою квартиру, свою стабильность, свое будущее. А обо мне вы тогда подумали?
— А о чем о тебе думать? — искренне удивилась мать. — У тебя все хорошо было. Муж, работа, квартира своя скоро будет…
— Квартира, за которую мы платим каждый месяц половину зарплаты! Квартира, на первый взнос для которой мы копили пять лет, отказывая себе в отпуске, в новой одежде, во всем! Вы хоть раз спросили, нужна ли нам помощь? Может, хоть сто рублей нам подкинуть? Нет! Зато Марине — пожалуйста. На учебу, которая ей не нравилась. На машину, которую она через месяц разбила. Апофеозом стала квартира. Ваша квартира, в которой я выросла. Вы просто взяли и вычеркнули меня из своей жизни, из своего имущества, из всего. А теперь вы пришли сюда. Почему?
Родители молчали, ошарашенные таким напором. Они привыкли видеть Ксению покладистой и понимающей.
— Почему вы не пошли к Марине? — продолжала она, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. — Почему не сказали ей: «Доченька, твой муж выгоняет нас на улицу, реши этот вопрос»?
— Как мы ей скажем? — прошептала мать. — Она его любит. У них семья. Мы не хотим им мешать.
Ксения рассмеялась. Сухо, безрадостно.
— Мешать? Вы не хотите мешать той, которая получила от вас все и вышвырнула вас вон. Зато вы без зазрения совести готовы прийти и мешать мне. Той, которая от вас не видела ничего, кроме нравоучений о самостоятельности. Гениальная логика.
— Дочка, перестань, — поморщился отец. — Мы же не навсегда. На пару месяцев. Пока не найдем что-нибудь.
— А что вы найдете? — не унималась Ксения. — Комнату в коммуналке? И будете жить там на две пенсии, считая копейки? А потом что? Придете умирать ко мне? Потому что Марина будет занята своей «семьей»? Нет. Так не будет.
Она встала. Подошла к двери и открыла ее.
— Я вам сочувствую. Правда. Но я вас к себе не пущу.
Зинаида Петровна медленно подняла на нее глаза, полные слез и недоумения.
— Как… не пустишь? Мы же твои родители…
— Да. Мои родители. Которые однажды сделали свой выбор. Вы выбрали Марину. Вы отдали ей свой дом. Вот и решайте теперь эту проблему вместе с ней. Я в этом участвовать не буду.
Она смотрела на их растерянные, постаревшие лица и не чувствовала ни капли жалости. Только ледяную пустоту на месте выжженной души. Вся боль, все обиды, копившиеся годами, кристаллизовались в одно твердое, непоколебимое решение.
— Сами квартиру на сестру переписали, вот туда жить и идите, — отчетливо, разделяя каждое слово, произнесла она. — К себе я вас не пущу.
Мать ахнула и схватилась за сердце. Отец медленно поднялся, опираясь на стол. В его глазах было что-то новое — не обида, а страх. Страх перед осознанием того, что они натворили.
— Ксюша… — прохрипел он.
— Уходите, — тихо, но твердо сказала она. — Пожалуйста.
Они вышли молча, не глядя на нее. Зинаида Петровна споткнулась на пороге, отец ее подхватил. Ксения закрыла за ними дверь и прислонилась к ней спиной. Ноги не держали. Она медленно сползла на пол в прихожей и только тогда позволила себе заплакать. Она плакала не от жалости к ним. Она оплакивала свое украденное детство, свою невзаимную дочернюю любовь, свою семью, которой у нее, по сути, никогда и не было.
Вечером вернулся Денис. Нашел ее на кухне, с опухшими глазами, но на удивление спокойную. Она сидела за столом и смотрела в окно.
— Приезжали? — тихо спросил он.
Она кивнула.
— И что?
— Я их не пустила.
Он подошел, сел рядом, взял ее за руку.
— Тяжело?
— Не знаю. Странно. Будто ампутировали что-то, что давно болело и гнило. Больно, но при этом… легче.
Через несколько дней позвонила Марина. Она кричала в трубку, обвиняя Ксению во всех смертных грехах.
— Как ты могла! Они же наши родители! Ты выгнала их на улицу! У тебя есть вообще сердце?
— Сердце есть, — спокойно ответила Ксения. — А вот лишней квартиры, в отличие от тебя, у меня нет. Ты получила от них дом, в котором они должны были жить. Это теперь твоя ответственность. Твоя и твоего золотого Олега.
— Но он не хочет, чтобы они жили с нами!
— А я не хочу, чтобы они жили со мной. Видишь, как интересно получается. У тебя есть квартира, но нет желания. У меня есть желание жить спокойно, но нет квартиры для них. Так что решай эту проблему сама, сестренка. Ты же у нас всегда была умницей, тебе все удавалось. Вот и сейчас — придумай что-нибудь.
И повесила трубку, занеся номер сестры в черный список. Потом заблокировала и номер матери, от которой посыпались сообщения, полные проклятий и мольбы.
Она знала, что в глазах всего мира, в глазах редких общих знакомых и дальней родни она теперь будет чудовищем. Бессердечной дочерью, бросившей стариков-родителей в беде. Пусть. Ей было все равно. Она слишком долго жила для других, пытаясь заслужить любовь, которой ей не полагалось по праву рождения.
Прошло полгода. Никто из ее бывшей семьи больше не пытался с ней связаться. От дальней родственницы она мельком узнала, что родители все-таки сняли комнату где-то на окраине и живут там, перебиваясь с хлеба на воду. Марина к ним не приезжала.
Однажды вечером, сидя с Денисом на своей маленькой кухне, Ксения вдруг сказала:
— Знаешь, я иногда думаю… Может, я поступила неправильно?
Денис посмотрел на нее и покачал головой.
— Ты поступила так, как должна была. Ты спасла себя. И нашу семью. Иногда, чтобы построить что-то свое, нужно сжечь за собой все мосты. Даже если это больно.
Она посмотрела на него, на их скромную, но уютную квартиру, на огни города за окном. И впервые за долгие месяцы почувствовала не боль и не пустоту, а покой. Тихий, выстраданный покой человека, который наконец-то обрел свой дом. И свою свободу. Примирения не будет. Да оно и не было нужно.
