Информация обрушилась на Алину, как бетонная плита. Сумка в руке вдруг стала неимоверно тяжелой. Подруга. Подумать. Какие глупости. Думать нужно было здесь и сейчас, и думать быстро. Десять лет она вила гнездо на ветке, которую в любой момент могли спилить. И вот пила уже коснулась коры…
— Ты врешь, — сказала она, но голос ее был неуверенным. Это было слишком чудовищно, чтобы быть правдой, и слишком похоже на Тамару Игоревну, чтобы быть ложью.
— Я бы хотел, — Стас опустил руки. Он выглядел как человек, который только что признался в самом страшном своем преступлении и теперь ждет приговора. — Она заставила меня молчать. Говорила, что это для нашего же блага. «Проверка чувств», — так она это называла. Я… я пытался с ней говорить, но ты же ее знаешь.
О, она ее знала. Тамара Игоревна, мастер многоходовых комбинаций, где призом всегда была она сама и ее спокойствие, а пешками — все остальные. И сейчас главная пешка, ее сын, стояла перед Алиной, раздавленная и жалкая.
Алина медленно поставила сумку на пол. Она не распаковывала ее. Просто поставила рядом, как напоминание о том, что путь к отступлению все еще есть. Но этот путь теперь вел в никуда. В ее ремонт, в ее дизайн, в стены, которые она лично красила, было вложено несколько миллионов. Деньги, которые она зарабатывала, пока Стас «искал себя» после очередного увольнения. Уйти сейчас — значило подарить все это гипотетической тетке Антонине.
— Два дня, — сказала Алина ледяным голосом. — У нас есть два дня, пока приедет эта… фурия.
Стас кивнул, не смея поднять глаз.
— Что мы будем делать?
Алина посмотрела на него. Взгляд был долгим, оценивающим. Как на нерадивого подчиненного, который завалил проект.
— «Мы»? — переспросила она. — Нет, Стас. Делать буду я. А ты будешь выполнять. Четко и без возражений. Потому что если ты хоть раз еще проявишь свою «сыновью любовь» там, где нужно проявить характер, мы окажемся под мостом. Ты меня понял?
Он снова кивнул.
— Во-первых, ты сейчас же едешь в больницу. Берешь на себя ночное дежурство. Ты должен быть там. Чтобы все врачи и медсестры видели убитого горем сына у постели матери. Во-вторых, завтра утром мы забираем ее домой. Я подготовлю квартиру. В-третьих, ты находишь лучшего нотариуса в городе и договариваешься о его визите на дом. Срочно.
Стас поднял на нее удивленный взгляд.
— Нотариуса? Зачем? Она же… не говорит почти.
— Она может кивать, — отрезала Алина. — Или моргать. Этого достаточно. Нотариус зафиксирует ее волю. Мы оформим дарственную. Прямо у ее кровати.
В глазах Стаса мелькнул ужас.
— Аля, она не согласится…
— Она согласится, — в голосе Алины не было ни тени сомнения. — Потому что альтернатива для нее — умереть под присмотром ненавистной сестры, которая первым делом выкинет на помойку все ее сервизы и фотографии «любимого Стасика». Ты донесешь до нее эту простую мысль. Доходчиво.
Она развернулась, не желая больше видеть его лица. План был циничным, жестоким, но единственно верным. Это была война. И она собиралась в ней победить.
Следующие сутки превратились в адский марафон. Пока Стас изображал скорбь в больничной палате, Алина превращала квартиру в операционный штаб. Она заказала многофункциональную медицинскую кровать, противопролежневый матрас, наняла медсестру для консультации по уходу. Она выдраила квартиру до блеска, до которого Тамаре Игоревне и не снилось. Из холодильника исчезли все «неправильные» продукты. На плите появился большой котелок с «наваристым» бульоном, который Алина заказала в дорогом ресторане. Дом должен был выглядеть как образец сыновней и дочерней любви. Безупречный, как алиби.
Утром они привезли Тамару Игоревну. Она была маленькой, съежившейся в инвалидном кресле. Левая сторона лица жила своей жизнью — глаз осмысленно смотрел, уголок губ кривился в подобии усмешки. Правая же была неподвижной маской. Из уголка рта тонкой ниточкой стекала слюна.
Алина, переборов брезгливость, взяла салфетку и аккуратно промокнула ей щеку. Тамара Игоревна посмотрела на нее. В ее единственном живом глазу плескался страх и непонимание.
— Здравствуйте, мама, — сказала Алина ровным, почти ласковым голосом. — Теперь вы дома. Мы о вас позаботимся.
Стас, который вез кресло, замер. Он смотрел на Алину с благоговением и ужасом.
Они разместили ее в гостиной, в новой кровати. Алина действовала четко, как хирург. Поменяла памперс, обработала кожу, переодела в чистую ночную рубашку. Она не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злорадства. Только холодную, звенящую пустоту и сосредоточенность на цели.
Вечером, когда медсестра сделала все необходимые процедуры и ушла, Алина села на стул у кровати. Стас стоял в дверях.
— Мама, — начала Алина тихо. — Нам нужно поговорить. Вы меня слышите? Если да, моргните один раз.
Веко медленно опустилось и поднялось.
— Хорошо. Вы знаете, что с вами случилось. Врачи говорят, восстановление будет долгим. Может быть, вы уже не сможете говорить и ходить, как раньше. Мы со Стасом будем за вами ухаживать. Но есть проблема.
Она сделала паузу.
— Ваша сестра, Антонина, едет сюда. Она хочет забрать вас к себе. Оформить опеку.
Единственный глаз Тамары Игоревны расширился от ужаса. Из горла вырвался хриплый, булькающий звук.
— Да, мама, — подхватил Стас, входя в комнату. Он наконец понял свою роль. — Она выкинет нас с Алей из квартиры. А вас… вы же знаете, как она вас «любит». Она просто ждет, когда…
Он не договорил. Но Тамара Игоревна все поняла. В ее глазу стоял животный страх.
— Есть только один способ это предотвратить, — продолжила Алина. — Вы должны подарить квартиру Стасу. Завтра придет нотариус. Он задаст вам вопрос. Если вы согласны, вы должны будете кивнуть. Вы поняли?
Она смотрела прямо в ее единственный зрячий глаз. И видела там борьбу. Ужас перед сестрой боролся с ненавистью к невестке, с нежеланием расставаться с последним рычагом власти. Это была ее последняя битва.
И она ее проиграла.
Медленный, едва заметный кивок.
На следующий день все прошло как по нотам. Нотариус, пожилой солидный мужчина, задавал простые вопросы. Тамара Игоревна послушно кивала. Ее рука, управляемая рукой Стаса, вывела на документе кривую закорючку. Когда за нотариусом закрылась дверь, Стас выдохнул и обнял Алину.
— Спасибо, — прошептал он. — Ты нас спасла.
Алина не ответила. Она смотрела на свекровь. Тамара Игоревна лежала с закрытым глазом. По ее щеке катилась слеза. Слеза поражения.
А через два часа в дверь позвонили. На пороге стояла худая, энергичная женщина лет шестидесяти с хищным лицом и цепким взглядом. Антонина.
— Ну, здравствуйте, голубчики, — пропела она, бесцеремонно входя в квартиру. — Где больная? Вещи ее собрали? Я ее к себе забираю.
— Здравствуйте, Антонина Васильевна, — Алина вышла ей навстречу, преграждая путь. — Проходите, чаю выпейте. Мама отдыхает.
Антонина окинула Алину презрительным взглядом, заглянула в гостиную. Увидела идеальный порядок, новую кровать, услышала ровное дыхание спящей сестры. Ее лицо вытянулось.
— Это что еще такое? — прошипела она. — Театр устроили? Я все знаю! Она вас ненавидит! Особенно тебя! — палец ткнул в сторону Алины.
— Она наша мама, и мы ее любим, — с мягкой улыбкой ответила Алина. — И мы будем о ней заботиться. У нас нанята медсестра, куплены лучшие лекарства. А Стас, как единственный сын, будет рядом.
— Сын-то единственный, да не единственный наследник! — взвизгнула Антонина. — Я в суд подам! Докажу, что вы ее в гроб свести хотите ради квартиры!
— Квартира тут ни при чем, — так же спокойно ответила Алина, доставая из папки копию дарственной. — Тамара Игоревна сегодня утром, в присутствии нотариуса, в полном сознании и здравой памяти, подарила ее своему сыну. Вот документ.
Антонина выхватила бумагу. Ее глаза бегали по строчкам. Лицо из красного стало багровым.
— Это… это подделка! — закричала она. — Она не могла! Я вас засужу!
— Попробуйте, — пожала плечами Алина. — Нотариус подтвердит ее волю. Соседи подтвердят, что мы образцовая семья. Врачи подтвердят, что мы обеспечиваем ей лучший уход. У вас нет ни одного шанса, Антонина Васильевна. Выпейте чаю и поезжайте домой.
Антонина смотрела то на Алину, то на стоявшего за ее спиной Стаса, то на закрытую дверь в гостиную. Она поняла, что проиграла. Бросив на стол скомканную копию, она молча развернулась и, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в шкафу, ушла.
В квартире повисла тишина. Стас подошел к Алине и снова попытался ее обнять.
— Все кончилось. Ты гений, Аля. Просто гений.
Она мягко, но настойчиво отстранила его руки.
— Нет, Стас. Все только начинается.
Он непонимающе посмотрел на нее.
— Что ты имеешь в виду?
— Завтра мы идем к другому нотариусу, — сказала Алина, глядя ему прямо в глаза. — И ты переписываешь эту квартиру на меня.
— Что? — опешил он. — Но… зачем? Она же наша!
— Она не наша. Она — моя, — отчеканила Алина. — Это моя компенсация. За десять лет лжи. За унижения. За то, что я только что спасла твою и свою задницу. Это цена твоего предательства. Ты переписываешь квартиру на меня. Мы нанимаем круглосуточную сиделку для твоей матери, оплачивать ее будем из ее пенсии и твоей зарплаты. А мы с тобой… мы соседи. До тех пор, пока я не решу, что делать с тобой. И с этой квартирой.
Она смотрела на него без ненависти. С холодной усталостью. В его глазах отражалось осознание. Он не просто спас квартиру. Он только что окончательно и бесповоротно потерял жену. Он выиграл битву за квадратные метры, но проиграл войну за свою жизнь.
Алина развернулась и пошла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. Ей нужно было работать. Впереди было много проектов. И новая жизнь. Совсем одной. В своей собственной квартире.
Прошло три года. Алина жила в своей квартире, как в крепости. Стас ушел, снял жилье, почти не появлялся. Тамара Игоревна умерла через полгода после инсульта — тихо, в сне, так и не простила невестку. Алина продала квартиру, купила просторный дом за городом, окружив его садом, который стал ее главным проектом. Все было идеально. Пока однажды в дверь не постучали. На пороге стояла женщина в черном, с глазами, полными ледяной ненависти. «Ты забрала у меня все, — прошептала она. — Но ты не знаешь, что она оставила тебе в наследство. Это не подарок. Это проклятие. И оно уже здесь, в твоем доме»
