— …конечно, я понимаю, сейчас молодёжь другая. Более свободная, более, так сказать, раскованная. Но семья, Вероника, это нечто иное. Семья — это фундамент. Это традиции.
Ангелина Борисовна произносила эти слова с видом мудрой наставницы, аккуратно ставя на накрахмаленную салфетку фарфоровую чашку с тонким золотым ободком. Вся её гостиная была похожа на эту чашку — безупречная, дорогая, но холодная, как музейный экспонат. Тяжёлая полированная мебель, пахнущая воском, идеальные складки на портьерах, звенящая, вычищенная до блеска люстра. Веронике всегда было неуютно в этой квартире, казалось, здесь даже дышать нужно было по каким-то особым, утверждённым хозяйкой правилам. Она сидела на краешке дивана, обитого шёлком, и чувствовала себя инородным, слишком живым предметом в этом царстве стерильного порядка.
— Я понимаю, о чём вы, Ангелина Борисовна, — спокойно ответила Вероника, делая небольшой глоток остывшего чая. Она чувствовала, как атмосфера сгущается. Этот разговор был не просто «о традициях». Это была прелюдия. Артподготовка перед главным ударом. Приглашение «на чай» было вызовом на дуэль, и Вероника это осознавала с того самого момента, как переступила порог.
— Не думаю, что ты понимаешь, — улыбка будущей свекрови стала тонкой и острой, как лезвие. Она откинулась на спинку массивного кресла, теперь глядя на Веронику сверху вниз, оценивающе, как на вещь на аукционе, которая явно не стоит запрашиваемых денег. — Игорь — мой единственный сын. Я вложила в него всё. Лучшая школа, лучший институт, лучшие репетиторы. Он вырос в определённой среде. Он привык к определённому уровню. И его жена должна этому уровню соответствовать. Не только внешне, деточка.
Вероника почувствовала, как холодок пробежал по спине. Она медленно опустила руку под стол, нащупала в сумочке телефон, и, не вынимая его, одним движением пальца активировала запись диктофона. Это было не спонтанное решение. Она шла сюда, готовая к подобному развитию событий. Интуиция, отточенная годами общения с такими людьми, как Ангелина Борисовна, кричала ей, что этот разговор нужно задокументировать.
— Ты ни за что не выйдешь замуж за моего сына! Ни за что! Я ему уже нашла подходящую жену, которая о нём будет заботится! А ты у него так… Временное увлечение, чтобы нагулялся!
— Какая ещё «другая жена»?..
— Девочка из хорошей семьи, с прекрасным образованием, её отец — старый друг моего покойного мужа. Вот это — партия. Это — будущее. Это — стабильность.
Она сделала паузу, ожидая реакции: слёз, возражений, мольбы. Но Вероника молчала. Она просто смотрела на неё спокойным, чуть отстранённым взглядом, и это выводило Ангелину Борисовну из себя гораздо сильнее, чем любой скандал. Её спокойствие было оскорбительным. Оно обесценивало весь пафос ситуации.
— Что ты молчишь? Нечего сказать? — она наклонилась вперёд, её лицо исказилось от плохо скрываемого торжества. — Я думала, ты умнее. Думала, сама поймёшь, что ты не нашего поля ягода. Ты — ошибка, которую мой сын совершил по молодости. И я, как его мать, обязана эту ошибку исправить, пока не поздно. Так что будь добра, собери свои вещички и исчезни из его жизни. Тихо, без скандалов. Можешь считать это моим материнским советом. Ради его же блага.
Ангелина Борисовна закончила свой монолог и победоносно откинулась на спинку кресла. Миссия выполнена. Она всё сказала. Теперь оставалось только наблюдать, как эта выскочка будет униженно ретироваться.
Вероника медленно, без единого лишнего движения, достала из сумочки телефон. Она невозмутимо нажала на кнопку «стоп», затем на «воспроизвести». Динамик телефона был включён на полную громкость. «…Ты ни за что не выйдешь замуж за моего сына! Ни за что! Я ему уже нашла подходящую жену…» — раздался в безупречной тишине гостиной резкий, неприятный голос самой Ангелины Борисовны. Лицо женщины на глазах меняло цвет, проходя все стадии от багрового до мертвенно-бледного. Её глаза расширились от ужаса и ярости.
— Что ты делаешь, дрянь?! — прошипела она, вскакивая с места. Вероника спокойно выключила запись и подняла на неё холодные глаза.
— Обеспечиваю своему будущему мужу полную картину, — ледяным тоном ответила она. — Я не буду ему ничего пересказывать. Я просто дам ему это послушать.
Секундное оцепенение Ангелины Борисовны сменилось животной яростью. Её идеально уложенные волосы, казалось, затрещали от статического электричества, а ухоженное лицо превратилось в безобразную маску. Она кинулась вперёд, неловко, по-бабьи, протягивая руку с ярко-красным маникюром, чтобы вырвать телефон. Это было инстинктивное движение хищника, у которого из-под носа уводят добычу.
Вероника сделала один-единственный шаг назад — спокойный, выверенный, почти танцевальный. Рука свекрови беспомощно вцепилась в пустоту. Этого короткого движения хватило, чтобы полностью сбить наступательный порыв Ангелины Борисовны и выставить её попытку жалкой и смешной.
— Отдай телефон! Немедленно! — голос сорвался на визг, начисто лишённый былого аристократизма. — Ты не имеешь права записывать меня в моём собственном доме! Я… я тебя засужу! Я тебя уничтожу! Игорь тебе не поверит ни единому слову!
Вероника спокойно убрала телефон в сумочку и защёлкнула замок. Этот будничный, аккуратный звук прозвучал в наэлектризованном воздухе как выстрел.
— Не трогайте меня, — произнесла она так же ровно, как и до этого, но в её голосе появилась твёрдость стали. — И вам не придётся ничего доказывать Игорю. Запись сделает это за меня. А насчёт «уничтожу»… Вы уже попробовали. Не получилось.
Она повернулась и пошла к выходу, не ускоряя шага. Каждый её шаг по сверкающему паркету отдавался в ушах Ангелины Борисовны ударами молота. Она осталась стоять посреди своей идеальной гостиной, униженная, разоблачённая и, что самое страшное, абсолютно бессильная. Она могла сколько угодно грозить, но оружие уже было в руках врага. И этот враг только что покинул поле боя, забрав его с собой.
Весь путь домой Вероника не прокручивала в голове случившееся. Она не анализировала, не строила планов. Она просто ехала в такси и смотрела на проплывающие мимо огни города. Внутри неё не было ни злости, ни обиды, ни страха. Только холодная, звенящая пустота и абсолютная ясность. Мосты были сожжены. Не ею. Но они горели, и теперь оставалось только наблюдать за пламенем.
Дома она сняла туфли, прошла на кухню и, переодевшись в домашнюю одежду, начала готовить ужин. Она достала овощи, разделочную доску, тяжёлый поварской нож. Ритмичный стук ножа о дерево был единственным звуком в квартире. Морковь, лук, перец — всё нарезалось идеально ровными, одинаковыми кубиками. Эта монотонная, механическая работа успокаивала, позволяя не думать. Она не готовилась к битве с Игорем, не репетировала речи. Она просто делала то, что должна была. Она давала ему шанс. Последний.
Когда Игорь пришёл, от него пахло морозом и успехом. Он с порога подхватил её, закружил, целуя в холодную щёку.
— Угадай, кто сегодня закрыл самый сложный проект месяца? — он сиял, его глаза светились счастьем. — Босс сказал, что премия будет такой, что нам хватит на то самое свадебное путешествие, о котором ты мечтала! Представляешь?
Он поставил её на пол и заглянул в глаза, ожидая увидеть ответную радость, но наткнулся на спокойное, непроницаемое выражение её лица. Его улыбка медленно угасла.
— Ник, что-то случилось? Ты какая-то… тихая.
Вероника ничего не ответила. Она молча прошла в гостиную, взяла с журнального столика свой телефон, вернулась и протянула его Игорю.
— Сядь, пожалуйста. И просто послушай. Ничего не говори, пока запись не закончится. Просто слушай.
Игорь взял телефон с лёгким недоумением. Он посмотрел на Веронику, потом на тёмный экран, словно ожидая, что тот сам всё объяснит. Её лицо было похоже на маску — спокойное, неподвижное, но под этой гладью он чувствовал напряжение огромной силы, как под тонким льдом большой и тёмной реки. Он сел за кухонный стол, всё ещё в пальто, и провёл пальцем по экрану. Знакомый интерфейс диктофона. Он нажал на «play».
Сначала он услышал голос матери — вежливый, чуть покровительственный, каким она говорила с обслуживающим персоналом или дальними родственниками. Игорь слегка нахмурился, не понимая, зачем Вероника это записала. Обычный светский разговор, обсуждение каких-то абстрактных «традиций». Он уже готов был выключить, решив, что это какая-то глупая шутка или недоразумение, но тут интонация изменилась.
Словно кто-то повернул невидимый тумблер, и вместо благовоспитанной дамы заговорила базарная торговка, облечённая властью. Каждое слово, произнесённое его матерью, впивалось в слух, как раскалённая игла. «Временное увлечение…», «нашла подходящую жену…», «не нашего поля ягода…», «исчезни из его жизни…». Голос, который с детства ассоциировался у него с теплом и заботой, сейчас звучал чужеродно, уродливо, изрыгая концентрированную, дистиллированную злобу.
Вероника не смотрела на него. Она вернулась к плите и убавила огонь под сковородой. Помешала овощи деревянной лопаткой. Этот будничный, домашний жест на фоне разворачивающейся драмы был сюрреалистичен. Она не участвовала. Она лишь предоставила факты. Решение было за ним.
Игорь слушал до конца. Он не шевелился. Его лицо, ещё минуту назад сияющее от радости и успеха, превратилось в камень. Весёлые искры в глазах погасли, сменившись чем-то тяжёлым, свинцовым. Когда запись оборвалась на полуслове, он ещё несколько секунд сидел неподвижно, глядя на телефон. Затем он аккуратно, с какой-то зловещей точностью, положил его на стол, ровно по центру салфетки.
Он не сказал ни слова. Не посмотрел на Веронику. Он просто встал, молча снял пальто, повесил его в шкаф. Его движения были механическими, отточенными, как у робота, выполняющего программу. Он прошёл в комнату, где стоял его рабочий стол. Вероника слышала, как щёлкнула крышка ноутбука. Затем — тихие, быстрые щелчки клавиш. Она не знала, что он делает, и не спрашивала. Она просто ждала, продолжая помешивать свой ужин, который теперь казался абсолютно бессмысленным.
Стук клавиш прекратился так же внезапно, как и начался. Игорь вернулся на кухню. Он остановился в дверном проёме и посмотрел на Веронику. В его взгляде не было ни жалости к ней, ни злости на мать, ни растерянности. Там была только холодная, выжженная дотла пустота и стальная решимость. Он словно за несколько минут повзрослел на двадцать лет, перешагнув через руины своего прошлого.
Он не стал извиняться за мать. Не стал задавать вопросы. Он просто вынес вердикт.
— Собирайся, — сказал он. Голос его был ровным, безэмоциональным, как у хирурга, сообщающего диагноз. — Мы уезжаем.
Вероника замерла с лопаткой в руке, обернулась.
— Куда?
— Далеко. Я купил билеты на утренний рейс. Во Владивосток. В один конец. Квартиру я только что выставил на срочную продажу. Агентство обещало найти покупателя за неделю. Вещи заберут и отправят нам транспортной компанией.
Он говорил это так, словно обсуждал покупку продуктов в магазине. Обыденно, деловито, не допуская никаких возражений. Он не советовался. Он ставил её перед фактом. Фактом, который только что перечеркнул всю их жизнь. Он посмотрел ей прямо в глаза, и в этой свинцовой глубине она впервые увидела что-то похожее на чувство. Холодное, как лёд, но твёрдое, как алмаз.
— У нас будет своя семья. Без неё.
Ночь прошла в состоянии странного, гулкого безмолвия. Они не обсуждали случившееся, не строили детальных планов на будущее. Они просто собирали вещи. Движения их были слаженными, автоматическими, как у двух хирургов во время сложной операции. Он складывал в коробки книги и технику, она — одежду и кухонную утварь. Не было ни суеты, ни паники. Это было не бегство, а планомерная эвакуация из зоны, ставшей непригодной для жизни. Каждый собранный чемодан, каждая запечатанная коробка были шагом прочь от прошлого, отсечением ещё одного щупальца, которым оно пыталось удержать их.
Утро встретило их серым, безликим рассветом. В квартире пахло картоном и пылью. Кофе, выпитый наспех, стоя на кухне среди коробок, показался горьким. Именно в этот момент, когда до вызова такси оставалось меньше часа, в дверь позвонили. Звонок был нетерпеливый, властный, состоящий из двух коротких, резких трелей. Он не оставлял сомнений в том, кто стоит за дверью.
Игорь и Вероника переглянулись. В его глазах не было и тени сомнения. Он молча кивнул ей, словно говоря: «Я сам». Он пошёл к двери, и Вероника осталась стоять у окна в гостиной, спиной к происходящему, глядя на просыпающийся город. Она не хотела быть ни свидетельницей, ни участницей. Её роль в этой драме была сыграна.
Игорь открыл дверь. На пороге стояла Ангелина Борисовна. Она была одета с иголочки, как всегда: идеальный кашемировый костюм, безупречная причёска. Она пришла не просить прощения. Она пришла побеждать, уверенная, что за ночь её неразумный сын одумался, а наглая девица уже изгнана с позором. Но, увидев за спиной Игоря хаос из коробок и чемоданов, она на мгновение замерла. Её лицо вытянулось.
— Что здесь происходит? — спросила она, пытаясь сохранить свой властный тон, но в голосе уже проскользнула тревога. — Вы куда-то собрались? В отпуск? Почему я не в курсе?
Игорь не пригласил её войти. Он остался стоять в проёме, физически преграждая ей путь в квартиру, которая уже перестала быть его домом.
— Мы уезжаем, — сказал он спокойно. Это был не ответ, а констатация факта.
— Что значит «уезжаем»? Куда? Ты ничего мне не сказал! — её голос начал набирать высоту, срываясь на привычные повелительные нотки. — А ну прекрати этот цирк! Я пришла поговорить с этой…
— Тебе больше не нужно ни с кем говорить, — перебил её Игорь тем же ледяным, чужим голосом. — И знать тебе ничего не нужно. Это больше не твоё дело.
Ангелина Борисовна отшатнулась, словно от удара. Она смотрела на сына, но не узнавала его. Перед ней стоял незнакомый, жёсткий мужчина, в глазах которого не было ни капли сыновней любви или почтения.
— Как это не моё дело? Игорь, опомнись! Я твоя мать! Я…
— Нет, — снова оборвал он её. Его взгляд был прямым и тяжёлым, как приговор. — У тебя больше нет сына. Ты сама так решила вчера. Я просто с тобой согласился. У меня теперь своя семья. А ты… ты теперь просто женщина, которая меня когда-то родила. Больше ничего.
Он сделал шаг назад и начал медленно закрывать дверь.
— Игорь, подожди! Не смей! Ты пожалеешь! Я тебе этого не прощу! — её крик перешёл в отчаянный вопль, полный ярости и паники от осознания полного краха.
Но дверь продолжала двигаться. Последнее, что она увидела, было его абсолютно спокойное, непроницаемое лицо. Затем щелкнул замок. С той стороны.
Вероника обернулась. Игорь стоял, прислонившись спиной к закрытой двери, его глаза были закрыты. Он не плакал, не дрожал. Он просто стоял так несколько секунд, а потом выпрямился. Он вынул телефон.
— Такси будет через пять минут.
Они спускались вниз с последними чемоданами. Ангелина Борисовна никуда не ушла. Она стояла у подъезда — растерянная, униженная, маленькая фигурка посреди большого равнодушного города. Увидев их, она бросилась к Игорю, попыталась схватить его за руку, что-то кричала про неблагодарность, про то, что он губит свою жизнь.
Игорь аккуратно, но твёрдо высвободил свою руку, обошёл её и открыл багажник подъехавшего такси. Он не сказал ей больше ни слова. Ни единого. Для него она перестала существовать.
Они сели в машину. Вероника взяла его за руку. Его ладонь была холодной как лёд. Когда такси тронулось, она посмотрела в боковое зеркало. Ангелина Борисовна всё ещё стояла на тротуаре, глядя им вслед. Её идеальный костюм казался нелепым, а вся её фигура выражала полное, сокрушительное поражение. Машина повернула за угол, и силуэт в зеркале исчез навсегда. Машина тронулась, увозя их к новой жизни, в которой для прошлого просто не осталось места…
