— Алин, тут такое дело… В общем, тётя Галя к нам переезжает.
Алина медленно опустила кружку на стол. Кофе едва не выплеснулся на белоснежную скатерть, которую она постелила только утром, чтобы создать иллюзию праздника в обычный вторник. Вадим, её муж, смотрел куда-то в сторону, на фикус в углу, словно именно это растение было главным участником их разговора.
— В каком смысле «переезжает»? — голос Алины прозвучал тише, чем она ожидала. — В гости на пару дней?
— Не совсем, — Вадим наконец посмотрел на неё, и в его глазах плескалась такая смесь вины и упрямства, что Алина сразу поняла: это не обсуждается. — Дядя Коля умер, ты же знаешь. Сорок дней прошло. Ей одной в двушке тяжело и морально, и финансово. Квартиру будут продавать, чтобы долги закрыть. Ей некуда идти.
Каждое его слово падало в тишину их идеальной кухни, как камень в колодец. Кухня, которую Алина сама проектировала, выбирая каждый фасад, каждую ручку. Их квартира. Их крепость.
— Постой, Вадим. У неё же есть твоя мама, её родная сестра. У Тамары Павловны трёхкомнатная квартира, она там одна. Почему не к ней?
— У мамы своё здоровье, ты же знаешь. Ей покой нужен. Да и… они сёстры, им тяжело будет ужиться. Слишком много общих воспоминаний, сама понимаешь. А у нас и комната свободная есть, и мы люди молодые, нам проще.
Комната, которую он назвал «свободной», была кабинетом Алины. Местом, где она работала, где стояли стеллажи с её книгами и стол, заваленный рабочими документами. Она работала логистом, часто на удалёнке, и это было её личное пространство.
— Это мой кабинет, Вадик. Не свободная комната. И потом, что значит «переезжает»? На месяц? На два?
— Пока не найдём какой-то вариант, — туманно ответил он, снова отводя взгляд. — Алин, ну войди в положение. Это моя семья. Тётя Галя меня в детстве нянчила, пока мама на работе пропадала. Я не могу её на улице оставить. Тем более мама так просила… сказала, что я единственный, кто может помочь.
Алина почувствовала, как внутри всё похолодело. Мама так просила. Классический приём Тамары Павловны — говорить тихим, страдальческим голосом, давя на чувство долга, которое она взращивала в сыне годами.
— Наша квартира… мы её вместе покупали. Это наше общее решение должно быть.
— Конечно, общее, — поспешно согласился Вадим. — Поэтому я с тобой и советуюсь. Но пойми, отказать я не могу. Родители нам очень помогли с первым взносом, ты же помнишь. Это меньшее, что мы можем сделать в ответ.
Аргумент был железным. Родители Вадима действительно дали им почти половину суммы на первый взнос. Это был щедрый подарок, который тогда казался благословением, а теперь превращался в удавку.
— Хорошо, — выдохнула Алина, чувствуя себя проигравшей ещё до начала битвы. — Пусть поживёт. Но мы должны оговорить сроки. Временно.
— Конечно, временно, — обрадовался Вадим, подошёл и обнял её за плечи. — Спасибо, я знал, что ты у меня самая понимающая.
Но Алина не чувствовала себя понимающей. Она чувствовала себя так, словно в стену её крепости только что сделали огромную брешь, и она была совершенно бессильна это остановить.
Тётя Галя, Галина Павловna, оказалась тихой, иссохшей женщиной с вечно печальными глазами и плотно сжатыми губами. Она приехала с двумя потёртыми чемоданами и маленьким саквояжем, в котором, как выяснилось, хранились фотографии покойного мужа и фарфоровая статуэтка балерины. Говорила она мало, в основном вздыхала. Каждое утро она выходила из своей новой комнаты — бывшего кабинета Алины — уже одетая в тёмное платье, и садилась на краешек дивана в гостиной, сложив на коленях сухие, узловатые руки.
Алина, как могла, освободила для неё комнату. Свои рабочие бумаги и ноутбук перенесла на кухню, что было ужасно неудобно. Стеллажи с книгами остались, и тётя Галя иногда проводила по корешкам пальцем, но никогда ничего не брала. Её присутствие было почти беззвучным, но ощущалось в каждом углу. Квартира перестала быть их с Вадимом пространством. Она наполнилась запахом валокордина, тихими шаркающими шагами и бесконечными вздохами.
— Что вы сегодня готовите, Алиночка? — спрашивала тётя Галя тихим, бесцветным голосом, заглядывая на кухню.
— Котлеты с пюре, — отвечала Алина, стараясь звучать бодро.
— Ах, котлеты… Коленька мой так любил котлеты. Только он с рисом любил, а не с пюре. Говорил, от картошки живот пучит. Ну да ничего, я поем, не волнуйтесь.
И после таких фраз любая еда казалась Алине безвкусной. Она чувствовала себя виноватой за то, что готовит «неправильные» котлеты, за то, что живёт своей жизнью, пока кто-то рядом страдает. Вадим этого не замечал. Он приходил с работы, спрашивал у тёти, как её день, участливо кивал в ответ на её жалобы о подскочившем давлении и уходил в спальню, чтобы «отдохнуть от тяжёлого дня». Алина оставалась одна на один с этой тихой, всепроникающей скорбью.
Прошёл месяц. Потом второй. Разговоров о том, чтобы тётя Галя искала себе другое жильё, не было. Вадим на все вопросы Алины отвечал одно: «Потерпи, пусть немного в себя придёт». Тамара Павловна звонила почти каждый день, но не Алине, а сестре. Они подолгу разговаривали в комнате тихими, приглушёнными голосами. После этих разговоров тётя Галя выглядела ещё более подавленной.
Однажды вечером Алина не выдержала.
— Вадим, так не может продолжаться. Прошло уже три месяца. Твоя тётя даже не пытается что-то искать. Я не могу нормально работать на кухне, я постоянно чувствую себя обязанной её развлекать. Наша жизнь превратилась в дом престарелых.
— Ты преувеличиваешь, — нахмурился Вадим. — Она тихий, скромный человек. Чем она тебе мешает?
— Она не мешает! Она просто… есть! Везде! Я не могу расслабиться в собственном доме. Я хожу на цыпочках, говорю шёпотом. Мы с тобой перестали нормально общаться, потому что в соседней комнате всегда кто-то есть.
— А что ты предлагаешь? Выставить её на улицу? В её положении?
— Я предлагаю твоей маме принять участие! Почему она не заберёт сестру к себе хотя бы на время? Или не поможет ей снять комнату? Деньги от продажи квартиры дяди Коли ведь есть.
— Эти деньги ушли на погашение его кредитов! — раздражённо бросил Вадим. — Там почти ничего не осталось. Мама помогает, чем может, присылает ей на лекарства. А к себе взять не может, я же объяснял!
— Нет, не объяснял. Ты сказал, что им будет тяжело ужиться. Это не причина, Вадим. Это отговорка.
— Алина, прекрати, — его голос стал жёстким. — Это моя семья, и я решил, что она будет жить здесь. Я ценю твою помощь, но не нужно лезть в отношения моей мамы и её сестры. Там всё сложно.
«Там всё сложно» — эта фраза стала для Алины красной тряпкой. Она поняла, что за этим «сложно» скрывается что-то, чего ей не говорят. И это что-то напрямую касалось её и её дома.
Подозрения зародились случайно. Как-то раз, убирая в шкафу, Алина наткнулась на старую папку с документами на квартиру. Она машинально пролистала их: договор купли-продажи, выписки… И вдруг её взгляд зацепился за одну деталь. Договор дарения. Небольшая сумма, чуть меньше миллиона, была оформлена как дар от Тамары Павловны сыну. Но основная часть «помощи» родителей, почти три миллиона, прошла по другому документу. Это был договор беспроцентного займа от отца Вадима, оформленный на него же. Алина помнила, как они обсуждали это с юристом — так было проще с точки зрения налогов. Но подарок… подарок был только от матери.
Алина всегда думала, что деньги были общими, семейными. Но почему-то её свёкор дал в долг, а свекровь подарила. Странно. Тамара Павловна никогда не работала на высокооплачиваемой работе, откуда у неё такие личные сбережения? Она всегда представлялась классической советской женщиной, посвятившей себя семье и скромной работе в библиотеке.
Эта мысль не давала ей покоя. Она начала присматриваться к сёстрам. К тому, как Тамара Павловна, приезжая в гости с пакетами кефира и творога для «бедной Галочки», смотрит на сестру — со смесью жалости и какого-то властного превосходства. И как тётя Галя перед ней буквально съёживается, говорит ещё тише и старается не поднимать глаз.
Однажды Алина стала невольной свидетельницей их разговора. Она возвращалась из магазина и уже у двери услышала повышенный голос свекрови — редкое явление.
— …перестань ныть, Галина! Ты живёшь в прекрасной квартире, в тепле и сытости. Алина — девочка хорошая, терпит тебя. Вадим всё для тебя делает. Что тебе ещё нужно?
— Мне чужого не надо, Томочка, — плачущим голосом отвечала тётя Галя. — Мне бы своё, хоть уголок. Я так не могу, на птичьих правах…
— Какой ещё «свой уголок»? Ты о чём вообще? У тебя ничего нет. И не было бы, если бы не я. Так что сиди тихо и будь благодарна моему сыну. Он из-за тебя с женой скоро ругаться начнёт. Не хватало ещё, чтобы ты ему всю правду выложила со своими вздохами. Поняла меня?
Алина замерла за дверью, боясь дышать. Правда? Какая правда? Сердце заколотилось так сильно, что, казалось, его стук слышен в квартире. Она постояла ещё минуту, потом нарочито громко вставила ключ в замок. Когда она вошла, обе женщины сидели в гостиной с каменными лицами. Тамара Павловна тут же натянула на лицо любезную улыбку.
— Алиночка, здравствуй! А мы тут как раз тебя вспоминаем, какая ты у нас хозяюшка.
Но Алина уже не верила ни одному её слову. Она поняла, что её водят за нос. И тайна эта как-то связана с квартирой. С их квартирой.
Решение пришло само собой. Нужно было найти кого-то из родственников, кто не был бы так близок к Тамаре Павловне. Алина вспомнила, что у сестёр была двоюродная сестра, тётя Вера, живущая в Подмосковье. Вадим о ней почти не упоминал, говорил, что мама с ней «не очень общается». Это был идеальный вариант.
Найти её телефон через старые записные книжки, оставшиеся от бабушки Вадима, было делом техники. Алина позвонила, представилась и под предлогом составления генеалогического древа для «школьного проекта будущего ребёнка» напросилась в гости.
Тётя Вера оказалась полной, громкой и прямолинейной женщиной. Она жила в стареньком частном доме с садом и тремя котами. Выслушав сбивчивый рассказ Алины о «проекте», она хмыкнула.
— Древо, говоришь? Ну-ну. Томка моя никогда своей родни не помнила, если ей это не выгодно было. А Галька — та тенью её всегда была. Что, проблемы у вас, девка? Из-за Гальки, небось? Видела её на похоронах Кольки. Тень, а не женщина.
Алина поняла, что хитрить бесполезно. И она рассказала всё: про внезапный переезд, про напряжённую атмосферу, про подслушанный разговор. Тётя Вера слушала внимательно, подперев щеку кулаком.
— Я так и знала, что этим кончится, — сказала она, когда Алина закончила. — Томка всегда с гнильцой была. Хитрая, своего не упустит. А Галька — мямля. Вся в отца, тот тоже добрый был до дурости.
— Что «этим»? Тёть Вер, я вас умоляю, расскажите. Я чувствую, что с ума сойду от этих недомолвок.
Тётя Вера тяжело вздохнула, встала, налила им обеим чаю с чабрецом.
— История старая. Их отец, дед Вадима твоего, царствие ему небесное, оставил после себя две вещи: старенькую «двушку» в Перово и счёт в сберкассе. Квартира отошла Томке, как старшей и более пробивной. А деньги, там приличная сумма была, почти как полквартиры по тем временам, он завещал Гальке. Сказал, это ей на будущее, потому что она тихая, муж у неё непутёвый, без своего угла пропадёт.
Алина слушала, затаив дыхание.
— И что случилось с деньгами?
— А то и случилось. Томка сестру обработала. Сказала: «Галя, ты ничего в этом не понимаешь, деньги съест инфляция. Давай я их вложу в одно верное дело, приумножу. А когда надо будет — всё тебе до копейки верну». Галька и уши развесила. Отдала ей всю сумму до копейки. Расписку, конечно, никакую не взяла. Они же сёстры.
— А Тамара Павловна… — прошептала Алина, уже догадываясь.
— А Тамара Павловна эти деньги придержала. А через несколько лет, когда твой Вадим жениться собрался, она их и достала. И преподнесла вам как свой подарок. «Вот, сынок, от мамы на квартиру». А Гальке все эти годы сказки рассказывала, что деньги «в работе», что вот-вот будет прибыль. А потом и Колька её заболел, стало не до того… В общем, обвела она сестру вокруг пальца. А теперь, когда Галька осталась у разбитого корыта, Томка решила свой «долг» вернуть. Руками сына. Поселила сестру в квартиру, купленную на её же, Галькины, деньги. И совесть у неё чиста. Гениально, правда?
Алина сидела, оглушённая. Пазл сложился. Тихие разговоры, страх в глазах тёти Гали, властность Тамары Павловны, даже этот странный договор дарения на миллион, чтобы создать видимость своего вклада. Всё было ложью. Их семейное гнездо, предмет её гордости, было построено на обмане и украденных деньгах. И Вадим, её муж, был главным инструментом в этой схеме, даже не подозревая об этом.
Обратная дорога из Подмосковья прошла как в тумане. В голове билась одна мысль: что теперь делать? Рассказать всё Вадиму? Он не поверит. Он будет защищать мать до последнего. Confront him with his mother? Tamara Pavlovna will deny everything, call her a liar and an intrigante.
Но жить в этом болоте лжи она больше не могла.
Вечером она дождалась, когда Вадим вернётся с работы. Тётя Галя, как обычно, сидела в гостиной и смотрела телевизор. Алина позвала мужа на кухню и плотно закрыла дверь.
— Нам нужно поговорить. Серьёзно.
Она рассказала ему всё. Спокойно, методично, без слёз и обвинений. Рассказала про разговор с тётей Верой, про свои догадки, про договор дарения. Вадим слушал, и его лицо slowly становилось каменным.
— Ты серьёзно? — спросил он, когда она закончила. — Ты поехала за моей спиной к родственнице, с которой моя мать не общается, чтобы собрать на неё грязь? Алина, ты в своём уме?
— Я поехала, чтобы узнать правду, потому что ты и твоя мать мне её не говорили! Вадим, открой глаза! Твоя тётя живёт у нас не из милости, а потому что твоя мать украла её деньги и купила на них эту квартиру!
— Прекрати! — он ударил ладонью по столу. Посуда в шкафу звякнула. — Не смей так говорить о моей матери! Она всю жизнь нам с отцом посвятила! Она бы никогда так не поступила! Тётя Вера просто завидует ей всю жизнь, вот и выдумывает небылицы!
— Тогда почему твоя тётя здесь, а не у неё? Почему она боится твою мать? Почему они шепчутся за закрытыми дверями?
— Потому что ей тяжело! У неё горе! А ты, вместо того чтобы проявить сочувствие, устраиваешь какие-то расследования и плетёшь интриги! Я разочарован в тебе, Алина. Я думал, ты другая.
Он встал и вышел из кухни, хлопнув дверью. Алина осталась сидеть в тишине. Она поняла, что проиграла. Он не просто не поверил ей — он обвинил её. Он выбрал удобную ложь, а не неудобную правду. Стена между ними, которая росла все эти месяцы, стала непробиваемой.
Но Алина не собиралась сдаваться. Если слова не действуют, нужны доказательства. Она знала, что прямая конфронтация бесполезна. Нужно было, чтобы правда вскрылась сама. И чтобы её услышал Вадим.
Через несколько дней Тамара Павловна приехала снова. Алина встретила её с подчёркнутой вежливостью. Предложила чаю. Дождалась, когда Вадим вернётся с работы. А потом, когда они все сидели в гостиной — она, Вадим, его мать и тётя Галя, — Алина как бы невзначай сказала, глядя на свекровь:
— Тамара Павловна, а я на днях с вашей двоюродной сестрой, Верой Николаевной, общалась. Такая приятная женщина. Так тепло о вас и о тёте Гале отзывалась. Вспоминали вашего отца…
Лицо Тамары Павловны застыло. Тётя Галя вжала голову в плечи.
— И что же она там вспоминала? — ледяным тоном спросила свекровь.
— Да так, разное. Про наследство дедушкино… Говорила, какой он был мудрый человек. Как всё справедливо разделил: вам — квартиру, а тёте Гале — деньги на будущее. Чтобы у неё всегда свой угол был.
В комнате повисла оглушительная тишина. Вадим переводил растерянный взгляд с матери на жену.
— Что за деньги? — спросил он.
Тамара Павловна метнула на Алину яростный взгляд.
— Вера всегда была фантазёркой. Не слушай её, сынок. Никаких особых денег там не было. Так, мелочь.
— Не мелочь, — вдруг раздался тихий, дрожащий голос тёти Гали. Все обернулись к ней. Она сидела, глядя в одну точку, и по её щекам катились слёзы. — Не мелочь, Тома. Там вся моя жизнь была. На квартиру бы хватило. На маленькую, но свою.
— Галина, замолчи! — прошипела Тамара Павловна. — Ты не соображаешь, что говоришь!
Но тётю Галю было уже не остановить. Годы унижений, молчания и страха прорвались наружу.
— Я всё соображаю! Ты забрала их! Сказала, приумножишь! А потом Вадику квартиру на них купила! И сказала мне молчать! Сказала, что я живу здесь, в своём, значит, всё по-честному! А это не моё! Это их с Алиной дом! А я в нём — приживалка! Я так больше не могу…
Она закрыла лицо руками и зарыдала в голос.
Алина смотрела на Вадима. Его лицо было белым как полотно. Он медленно повернулся к матери, и в его взгляде было такое страшное, ледяное непонимание, словно он видел её впервые в жизни.
— Мама? Это… правда?
Тамара Павловна попыталась сохранить лицо.
— Сынок, она не в себе, у неё горе… Я всё делала для семьи! Для тебя! Эти деньги бы пропали, а так — у тебя есть квартира! Я хотела как лучше!
Но Вадим её уже не слушал. Он смотрел на свою рыдающую тётю, на свою жену с холодным, отстранённым лицом, и мир рушился у него на глазах. Его жизнь, его дом, его благодарность родителям — всё было построено на фундаменте лжи и предательства самого близкого человека. Он был не благородным спасителем, а тюремщиком своей тёти в квартире, купленной на её украденные деньги.
С того вечера их жизнь превратилась в тихий ад. Тамара Павловна больше не появлялась. Вадим перестал разговаривать. Он ходил по квартире как тень, избегая взгляда и Алины, и своей тёти. Он пытался что-то говорить с Галиной Павловной, извиняться, но она только плакала и качала головой. Груз вины раздавил его.
Алина не чувствовала злорадства. Она чувствовала только пустоту. Человек, которого она любила, за которого вышла замуж, оказался слабым. Нет, он не был «маменькиным сынком». Он был человеком, который до последнего отказывался верить в то, что его идеальная картина мира может быть ложью. Он не защитил её, когда она пыталась донести правду. Он обвинил её. И это разрушило всё.
Они продолжали жить в одной квартире. Тётя Галя по-прежнему тихо сидела в своей комнате. Вадим уходил на работу рано, возвращался поздно. Иногда Алина слышала, как он ночами ходит по кухне, не включая свет. Они спали в одной постели, но между ними была пропасть. Однажды он попытался взять её за руку.
— Алин… прости.
Она молча убрала руку. Прощать было нечего. И некого. Рядом с ней был чужой, сломленный человек, живущий в квартире, пропитанной ложью. И Алина понимала, что из этой квартиры, из этой жизни, выхода уже нет. Душа не развернулась. Она свернулась в тугой, холодный узел, и больше не чувствовала ничего.
