— Кирюш, я не нашла свои эскизы. Которые на столе лежали, для нового заказа. Ты не видел? — Ульяна заглянула в комнату, где муж, Кирилл, сосредоточенно смотрел в монитор ноутбука.
Он оторвал взгляд, потёр глаза. — Нет, Уль, не видел. А где они могут быть? Ты же их всегда в синюю папку складываешь.
— В том-то и дело, что не успела. Положила на край стола, чтобы утром доработать. А сейчас их нет.
В комнату тихо вошла свекровь, Антонина Петровна, невысокая, аккуратная женщина с гладко зачёсанными седыми волосами и вечно скорбным выражением лица. В руках она несла чашку с чаем.
— Улечка, доченька, ты про бумажки свои ищешь? Так я порядок наводила утром. Стол у тебя был так захламлён, я подумала, мусор. Смахнула всё в пакет.
Ульяна почувствовала, как внутри всё похолодело. — Какой пакет, Антонина Петровна?
— Так мусорный, какой же ещё. Я его уже и вынесла, когда за хлебом ходила, — с обезоруживающей простотой ответила свекровь, ставя чашку перед Кириллом. — Пей, сынок, остынет.
Кирилл посмотрел на побелевшее лицо жены. — Мам, ну как же так? Это же работа Ульяны. Очень важные эскизы.
— Ой, да что я понимаю в ваших бумажках, — всплеснула руками Антонина Петровна, и в её голосе зазвенели слёзы. — Я же как лучше хотела. Чистоту навести. А я опять виновата. Старая, ненужная, только мешаюсь под ногами…
Она прикрыла лицо ладонями и, мелко всхлипывая, поспешила к себе в комнату. Кирилл растерянно посмотрел на Ульяну, потом на дверь, за которой скрылась мать.
— Уль, ну ты чего… Она же не со зла.
Ульяна молчала, глядя в одну точку. Это была последняя капля. Не первая и даже не десятая. Месяц назад так же «случайно» были политы солёной водой её любимые орхидеи, которые она выращивала несколько лет. Две недели назад «из лучших побуждений» был выстиран её кашемировый свитер в горячей воде, после чего он сел до размера кукольного. Каждое такое «происшествие» сопровождалось слезами, причитаниями и сердечными приступами Антонины Петровны.
Вечером, когда свекровь уже спала, Ульяна села на край кровати рядом с Кириллом. Он читал что-то в телефоне, но почувствовал напряжение и отложил его.
— Кир, — голос у неё был тихий, но твёрдый, как сталь. — Так больше продолжаться не может.
— Уль, я поговорю с ней завтра. Объясню ещё раз, чтобы она не трогала твои вещи…
— Нет, — перебила она. — Ты не понял. Я не об этом. Твоя мать с нами жить не будет. У тебя неделя, чтобы решить этот вопрос.
Кирилл сел на кровати. — Что значит «решить»? Ты предлагаешь мне выгнать родную мать на улицу? У неё же никого нет, кроме меня. Квартиру свою она продала, чтобы нам на первый взнос добавить. Ты забыла?
— Я ничего не забыла, — отчеканила Ульяна. — Я помню, как она плакала и говорила, что ей одной страшно в пустой квартире, и как ты уговорил меня, что ей будет лучше с нами. Только мы не обсуждали, что она будет методично уничтожать мою жизнь и выставлять меня монстром. Сними ей квартиру. Недалеко, чтобы ты мог её навещать хоть каждый день. Но в этом доме она жить не будет.
— Ты с ума сошла? Это какие деньги? Мы ипотеку платим! — Кирилл начал заводиться. — Она старый человек!
— Она не старый беспомощный человек, Кирилл. Она очень хитрый и жестокий манипулятор. И я больше не позволю ей издеваться над собой. Неделя. Или ухожу я.
Ульяна встала, взяла подушку и одеяло и ушла спать в гостиную на диван. Для Кирилла началась самая длинная неделя в его жизни…
Первые два дня Кирилл пытался игнорировать ультиматум, надеясь, что Ульяна «остынет». Он вёл себя как обычно, пытался шутить, обнимать её, но натыкался на ледяную стену. Она разговаривала с ним только по делу, её лицо было непроницаемым. Спать в спальню она не возвращалась.
На третий день он понял, что это не блеф. Он попытался поговорить с матерью. Выбрал момент, когда Ульяна была на работе, сел рядом с Антониной Петровной на диван.
— Мам, нам надо поговорить. Серьёзно.
— Что случилось, сыночек? — она тут же встревожилась, положив свою сухую ладонь на его руку. — Улечка на меня опять жаловалась? Я что-то не так сделала? Я стараюсь быть тише воды, ниже травы…
— Дело не в этом, — Кирилл почувствовал себя неловко. — Просто… Ульяне тяжело. У нас небольшая квартира, ей нужно рабочее пространство. Она устаёт. Может быть, нам стоит подумать о том, чтобы… найти тебе отдельное жильё?
Глаза Антонины Петровны наполнились ужасом, который показался Кириллу абсолютно искренним. — Отдельное? Сынок… ты меня выгоняешь? За что? Я тебе всю жизнь посвятила, всё для тебя делала… Квартиру продала, все деньги вам отдала, чтобы у вас гнездо своё было. А теперь я стала не нужна? На улицу?
— Да не на улицу, мам! Что ты такое говоришь? Снимем хорошую, уютную квартирку. Рядом совсем. Я буду каждый день приходить.
— В чужую квартиру? К чужим людям? — она зарыдала, хватаясь за сердце. — Ой, плохо мне, Кирюша, плохо… Воды… Таблетки мои…
Кирилл бросился за водой и валидолом. Следующие полчаса он успокаивал рыдающую мать, мерил ей давление и слушал причитания о том, что она, видимо, плохая мать, раз заслужила такое в старости. К концу разговора он чувствовал себя последним негодяем. Идея со съёмной квартирой казалась теперь кощунственной.
Вечером он попытался донести это до Ульяны. — У неё чуть приступ не случился! Она думает, что мы её выкидываем умирать. Она старый человек, Уль, пойми!
— Она актриса, Кирилл. А ты — её благодарный зритель, — холодно ответила Ульяна, не отрываясь от ноутбука. Она пыталась по памяти восстановить уничтоженные эскизы. — У тебя осталось четыре дня.
Кирилл в отчаянии начал искать другие варианты. Обзвонил дальних родственников. Тётя Вера из Саратова сразу сказала, что у неё у самой трое внуков в двухкомнатной квартире. Двоюродный брат матери, дядя Гена, живущий в Подмосковье, долго мялся, а потом признался, что Антонина ему полгода назад звонила и жаловалась, что сын с невесткой её из дома выживают, вот он и не хочет связываться.
Кирилл был в шоке. — Мама, ты зачем дяде Гене такое говорила? — спросил он вечером.
Антонина Петровна всплеснула руками. — Да я просто делилась, сынок! Душа болела, вот и пожаловалась родной кровинушке. Я же не думала, что он тебе всё передаст. Ой, горе мне, горе… И слова сказать нельзя.
Ульяна, проходившая мимо, усмехнулась. Кирилл увидел эту усмешку, и его захлестнула злость. Ему казалось, что он разрывается между двумя огнями: больной, несчастной матерью и непреклонной, жестокой женой. Он перестал понимать, кто прав, а кто виноват…
Ульяна, в отличие от мужа, не сидела сложа руки. Она понимала, что словами Кирилла не пронять. Нужны были доказательства. Она начала наблюдать за свекровью, подмечая малейшие детали.
Она заметила, что «сердечные приступы» у Антонины Петровны случаются исключительно в присутствии Кирилла. Когда они оставались вдвоём, свекровь была бодра и даже язвительна. «Что, Улечка, всё за компьютером своим сидишь? Лучше бы мужу ужин нормальный приготовила, а то исхудал совсем», — могла бросить она, проходя мимо. Но стоило Кириллу войти в квартиру, как она тут же превращалась в слабую, больную старушку.
Однажды Ульяна увидела, как свекровь, которая жаловалась на больные ноги и «еле ходила» до кухни, довольно резво подбежала к окну, чтобы посмотреть на аварию во дворе. Заметив взгляд невестки, она тут же охнула и схватилась за поясницу.
Ульяна стала проверять её слова. Когда Антонина Петровна жаловалась, что «злая соседка» из квартиры напротив назвала её «старой ведьмой», Ульяна вечером столкнулась с этой соседкой, милой женщиной лет пятидесяти.
— Марина Викторовна, здравствуйте. Извините за бестактный вопрос, у вас сегодня был какой-то конфликт с моей свекровью?
Женщина удивлённо посмотрела на неё. — С Антониной? Нет, что вы. Она утром попросила у меня соли, я дала. Очень приятная женщина. Мы с ней про погоду поговорили.
Ключевой момент настал, когда Ульяна случайно услышала телефонный разговор свекрови. Та думала, что в квартире никого нет. Антонина Петровна разговаривала со своей сестрой Зоей, которая жила в другом городе. Голос у неё был совсем не старческий, а звонкий и даже ехидный.
— …Да всё по-старому, Зой. Держу оборону. Кирюшка мой совсем размяк под каблуком у этой вертихвостки. Но ничего, я ей кислород перекрываю потихоньку. То одно «случайно» испорчу, то другое. Она злится, на него срывается, а он меня жалеет. Думает, я тут божий одуванчик. Вчера опять про отдельную квартиру заикнулся. Я ему такой концерт устроила, с сердцем, с давлением — до сих пор себя предателем чувствует. Нет, сестрица, я своего не упущу. Это и моя квартира тоже, я за неё деньги платила. Никуда я отсюда не съеду. Пусть она уходит, если ей что-то не нравится. А сыночек мой со мной останется. Куда он без меня денется…
Ульяна стояла за дверью, и её руки дрожали. Она не верила своим ушам. Холодная, расчётливая жестокость свекрови поражала. Она быстро достала телефон и включила диктофон. Ей удалось записать последние пару минут этого монолога, где Антонина Петровна хвасталась, как ловко манипулирует сыном.
Это был её козырь…
Настал седьмой день. Утро прошло в гнетущей тишине. Кирилл был измотан и не выспался. Он так и не придумал, что делать. Ульяна была спокойна, как никогда. Вечером, когда они втроём сели ужинать (вернее, ужинали только Кирилл и его мать, Ульяна пила чай), она положила свой телефон на стол.
— Кирилл, твоя неделя истекла. Ты принял решение?
Кирилл тяжело вздохнул. — Уль, я не могу. Я не могу выставить её за дверь. Это моя мать.
Антонина Петровна тут же отложила вилку и промокнула уголки глаз платочком. — Сынок, не надо из-за меня ссориться. Я… я сама уйду. Куда-нибудь… На вокзал…
— Перестаньте, Антонина Петровна, — голос Ульяны был ледяным. — Хватит этого театра. Кирилл, я знала, что ты так скажешь. Ты добрый человек, и этим пользуются. Поэтому я помогу тебе принять решение.
Она взяла телефон и включила запись. Из динамика раздался бодрый, язвительный голос Антонины Петровны, рассказывающей сестре Зое о своих «подвигах».
«…Я ему такой концерт устроила, с сердцем, с давлением — до сих пор себя предателем чувствует. Нет, сестрица, я своего не упущу… Никуда я отсюда не съеду. Пусть она уходит, если ей что-то не нравится. А сыночек мой со мной останется…»
Запись оборвалась. В кухне повисла звенящая тишина. Антонина Петровна сидела с каменным лицом, глядя на Ульяну с неприкрытой ненавистью. Вся её маска беспомощной старушки слетела в один миг.
Кирилл медленно переводил взгляд с телефона на мать, потом на жену. Его лицо выражало сначала недоумение, потом шок, а затем — глубокую, мучительную боль. Он смотрел на свою мать так, будто видел её впервые в жизни.
— Мама? — тихо спросил он. Голос его дрогнул.
Антонина Петровна поняла, что игра окончена. Она отбросила платочек. — А что «мама»? Что ты на меня уставился? Да! Я не хотела отсюда уезжать! Я вам деньги на эту квартиру дала! Я имею право здесь жить! А эта… — она ткнула пальцем в Ульяну, — с первого дня меня невзлюбила! Хотела хозяйкой быть единоличной! Думала, я ей позволю?
— Но… эскизы? Свитер? Мои орхидеи? — прошептала Ульяна, хотя уже знала ответ.
— Да, я! — выкрикнула Антонина Петровна, вскакивая. — Я хотела, чтобы ты поняла, кто в доме главный! Чтобы ты знала своё место! А ты вместо того, чтобы мужу угождать, всё в бумажках своих копаешься! А ты, — она повернулась к сыну, — тюфяк! Позволил бабе на шею себе сесть! Я тебя не так воспитывала!
Кирилл молчал. Он смотрел на эту кричащую, злобную женщину и не узнавал в ней свою тихую, любящую маму. Мир, в котором он жил, рухнул. Образ матери, который он лелеял всю жизнь, оказался ложью, декорацией.
— Собирай вещи, — сказал он глухо, не глядя на неё.
— Что?! — взвизгнула она.
— Я сказал, собирай вещи, — повторил он громче, и в его голосе зазвенел металл. — Я вызову тебе такси. Поживёшь пока у тёти Зои. Я буду высылать тебе деньги.
— Да я тебя прокляну! — закричала она. — Ты пожалеешь об этом! Останешься один со своей змеёй!
Она бросилась в свою комнату, хлопая дверью так, что зазвенела посуда в шкафу. Через час, собрав наскоро чемодан, она вылетела из квартиры, не попрощавшись. На прощание она бросила в лицо сыну: «Предатель!»
В квартире стало тихо. Так тихо, что было слышно, как тикают часы на стене. Кирилл сидел за кухонным столом, обхватив голову руками. Ульяна подошла и молча села напротив. Она не чувствовала триумфа или радости. Только опустошение.
Она выиграла эту войну. Но какой ценой?
— Прости, — наконец сказал Кирилл, не поднимая головы. — Прости, что я был таким слепым.
— Ты не был слепым, — тихо ответила Ульяна. — Ты просто любил её. И хотел верить, что она любит тебя.
Он поднял на неё глаза. В них стояла такая боль, что у Ульяны сжалось сердце. Он потерял не просто мать, которая переехала в другой город. Он потерял свою веру в неё, свои детские воспоминания, всю основу своей жизни.
— Как мы теперь будем, Уль? — спросил он так, будто был маленьким мальчиком.
— Не знаю, — честно призналась она. — Но мы справимся. Вместе.
Она протянула руку через стол и накрыла его ладонь. Он крепко сжал её пальцы.
Они сидели в тишине на своей кухне, в своей квартире, из которой ушла буря. Но воздух всё ещё был наэлектризован. Им предстояло долго и трудно учиться жить заново: ему — с осознанием предательства самого близкого человека, ей — с ранами от долгой, изматывающей борьбы. И обоим — с пониманием того, что иногда даже самая сильная любовь может быть подвергнута страшным испытаниям, после которых она уже никогда не будет прежней.
