– Стас, это просто возмутительно! – голос в трубке звенел от негодования, пронзая вечернюю тишину в квартире. – Твоя драгоценная Леночка только что у меня свою карту забрала! Прямо из кошелька выхватила!
Стас прикрыл глаза, массируя переносицу. Он только что вошел домой после тяжелого дня, мечтая о тишине и горячем ужине, но его мать, Тамара Ивановна, как всегда, выбрала самый подходящий момент для очередного скандала.
– Мам, успокойся. Что случилось? Лена заезжала к тебе?
– А то! Заскочила на пять минут, вся такая деловая, с пакетом кефира. И пока я его в холодильник убирала, она – раз! – и карточку из моего кошелька вытащила. Я, говорит, ее заблокирую, а себе новую выпущу. Это что за манеры?
Стас вздохнул. Он прекрасно знал, что Лена не могла ничего «выхватить». Его жена была воплощением такта и спокойствия, и чтобы вывести ее из себя, нужно было очень постараться. Видимо, его матери это удалось.
– Мам, это ее карта. Она имеет право ее забрать, когда захочет.
– Имеет право? – взвилась Тамара Ивановна. – А я, по-твоему, не имею права на нормальную жизнь? Я на ее премию уже шубу себе присмотрела! Норковую, в «Морозной королеве», со скидкой! Я что, не заслужила в свои годы походить в красивой вещи? Я всю жизнь тебе отдала, на трех работах вкалывала, чтобы у тебя все было!
Стас почувствовал, как внутри закипает глухое раздражение. Этот разговор был ему до боли знаком. Любая попытка установить границы воспринималась матерью как личное оскорбление и черная неблагодарность.
– Мама, мы с тобой это уже обсуждали. Премия – это деньги Лены. Она их заработала. При чем здесь твоя шуба?
– При том, сынок, что я – твоя мать! А она – кто? Пришла на все готовенькое! В квартиру твою, которую мы с отцом потом и кровью получали! А теперь она мне кусок хлеба изо рта вырывает!
Из кухни вышла Лена. Она молча подошла к мужу, обняла его за плечи и положила голову ему на спину. Ее присутствие действовало успокаивающе. Стас накрыл ее руку своей.
– Мам, давай прекратим этот разговор. Никто у тебя ничего не вырывает. Мы тебе помогаем, и ты это знаешь. Всего доброго.
Он нажал на «отбой», не дожидаясь новой волны обвинений. В квартире повисла тишина, густая и напряженная.
– Она звонила, да? – тихо спросила Лена.
– Да. Предъявила претензии по поводу карты. И шубы, – криво усмехнулся Стас.
Лена отошла к окну и посмотрела на огни ночного города. Ее тонкие плечи были напряжены.
– Я не могла больше, Стас. Я зашла к ней после работы, привезла лекарства, которые она просила. А она сидит с журналом и обводит модели шуб. И говорит мне так, между делом: «Леночка, ты же не против, если я с твоей премиальной карты тысяч сто пятьдесят сниму? Мне тут шубка понравилась, как раз хватит». У меня дар речи пропал. Я ей говорю: «Тамара Ивановна, это моя премия за огромный проект, я два года над ним работала. Мы со Стасом планировали эти деньги на ремонт потратить». А она мне: «Ремонт подождет, а зима на носу. Не ходить же мне в старом пуховике, как оборванке». И смотрит на меня так, будто я ей уже должна.
Стас подошел и обнял жену. Он чувствовал ее мелкую дрожь.
– Ты все правильно сделала. Давно было пора. Я сам виноват, что позволил этой ситуации зайти так далеко.
– Но я дала ей карту с добрыми намерениями, – с горечью сказала Лена. – Чтобы она могла спокойно покупать продукты и не думать о ценах. Я пополняла ее каждый месяц. Но я не думала, что она воспримет это как свой личный безлимитный счет. Она же начала покупать себе дорогую косметику, ходить в салоны, заказывать вещи из интернета… Я видела выписки. Но молчала. Думала, неудобно как-то, она же твоя мама…
– Вот именно. Моя мама. И разбираться с ней должен я. Прости, что втянул тебя в это.
Они долго стояли молча, глядя на город. Оба понимали, что история с картой – это только начало. Тамара Ивановна так просто не отступит.
Прошла неделя. Тамара Ивановна не звонила. Эта тишина была хуже любого скандала. Стас знал свою мать: она затаилась, чтобы нанести удар с другой стороны. И он не ошибся. В субботу утром ему позвонила тетя Галя, младшая сестра матери.
– Стасик, привет! Как вы там? Совсем нас, стариков, забыли. Слушай, тут такое дело… Тамара совсем расклеилась. Давление скачет, сердце прихватывает. Я вчера к ней заезжала, а она лежит пластом, даже встать не может. Может, заедешь, проведаешь мать? Ей же помощь нужна.
Стас напрягся. Сценарий с «больным сердцем» был излюбленным оружием в арсенале его матери.
– Что-то серьезное? Скорую вызывали?
– Ой, да ты же ее знаешь, – затараторила тетя Галя. – Она от врачей как от огня бежит. Говорит, «залечат». Ей бы внимания твоего, сыновней заботы. Она же по тебе скучает. Говорит, Леночка твоя совсем его к рукам прибрала, даже с родной матерью видеться не дает.
«Ага, началось», – подумал Стас. Мать начала обрабатывать родственников, выставляя себя жертвой, а Лену – коварной разлучницей.
– Тетя Галь, мы с Леной работаем всю неделю. Я обязательно заеду к маме, но чуть позже. Сейчас у нас есть планы.
– Какие могут быть планы, когда мать при смерти? – в голосе тетки появились осуждающие нотки. – Совсем вы, молодежь, очерствели. Нет в вас ничего святого.
Стас сдержался, чтобы не бросить трубку. Он попрощался и посмотрел на Лену, которая слышала весь разговор.
– Она мобилизовала тяжелую артиллерию, – сказала Лена с печальной усмешкой. – Теперь вся родня будет считать меня монстром, который морит голодом бедную свекровь и не пускает к ней единственного сына.
– Пусть считают, что хотят, – решительно сказал Стас. – Мы поедем. Но не сейчас. Поедем вечером. И поедем вместе.
Они приехали к Тамаре Ивановне около восьми вечера. Дверь им открыла сама «умирающая». Выглядела она, конечно, неважно: бледная, с кругами под глазами, одетая в старый махровый халат. Но на «лежащую пластом» она никак не походила.
– Наконец-то, – прошамкала она, не глядя на Лену и обращаясь только к сыну. – Я уж думала, не дождусь. Проходите. Если не брезгуете.
В квартире пахло валокордином и чем-то кислым. На кухонном столе стояла грязная посуда. Тамара Ивановна всегда была аккуратисткой, и этот беспорядок был явно демонстративным.
– Мам, как ты себя чувствуешь? – спросил Стас, внимательно глядя ей в глаза.
– А как я могу себя чувствовать? Одна, как перст. Никому не нужная. Давление сто восемьдесят на сто. Голова кружится. В груди колет.
Она картинно прижала руку к сердцу. Лена молча прошла на кухню, надела перчатки, которые всегда носила в сумке для таких случаев, и начала мыть посуду. Тамара Ивановна проводила ее презрительным взглядом.
– Не надо мне тут одолжений делать. Я сама справлюсь. Как-нибудь.
– Тамара Ивановна, мы привезли вам продукты, – спокойно сказала Лена, не поворачиваясь. – И тонометр новый, автоматический. Давайте измерим давление.
Это предложение явно не входило в планы Тамары Ивановны.
– Не надо мне ничего мерить! Я свой организм лучше всяких аппаратов знаю! – она повернулась к сыну. – Стас, нам надо поговорить. Наедине.
Стас посмотрел на Лену. Та едва заметно кивнула. Он прошел за матерью в комнату. Тамара Ивановна плотно прикрыла за собой дверь.
– Ты посмотри, как она себя ведет! – зашипела она. – Хозяйничает! Пришла, перчатки напялила! Брезгует, значит! Цаца какая!
– Мам, она просто хочет помочь. Перестань.
– Это не помощь, это показуха! Чтобы перед тобой хорошенькой выглядеть! А на самом деле она тебя против меня настраивает! Я же вижу! Ты из-за нее родную мать бросил!
– Никто тебя не бросал. Мам, давай по-честному. Что ты хочешь?
– Что я хочу? – ее глаза наполнились слезами. – Я хочу, чтобы мой сын меня любил и уважал! Чтобы помнил, кто его вырастил! Я хочу, чтобы эта… твоя жена… знала свое место! Она забрала у меня карту, ты понимаешь? Единственную мою радость и утешение! Я хоть чувствовала себя человеком, могла пойти и купить, что хочу, а не клянчить у вас каждую копейку!
– Мама, тебе не нужно было клянчить. У тебя была сумма на продукты и бытовые нужды. Но ты начала тратить деньги на совершенно другие вещи. На шубу, например.
– А что, я не заслужила?! – ее голос снова взлетел до крика. – Всю жизнь в обносках! А она, соплячка, будет указывать мне, что покупать?!
Стас понял, что разговор бесполезен. Это был замкнутый круг из обид, манипуляций и искаженной реальности.
– Мама, послушай меня внимательно, – сказал он твердо, глядя ей прямо в глаза. – Лена – моя жена. Я ее люблю. Ее деньги – это ее деньги. Наши общие деньги – это наши общие деньги. Мы будем тебе помогать, как и раньше. Оплачивать коммуналку, покупать лекарства, привозить продукты. Но карточки у тебя больше не будет. И шубы за счет Лениной премии тоже. Этот вопрос закрыт.
Лицо Тамары Ивановны окаменело. Она смотрела на сына так, будто видела его впервые.
– Значит, ты выбрал ее, – процедила она. – Понятно. Можешь идти. И передай своей женушке, что ноги ее больше в моем доме не будет. Да и твоей тоже.
Ультиматум Тамары Ивановны продержался ровно три дня. Затем она снова перешла в наступление, но уже с другого фланга. Она позвонила всем родственникам, от двоюродной тетки из Саратова до троюродного племянника в Мурманске, и рассказала душераздирающую историю о том, как сын с невесткой выгнали ее на мороз (дело было в октябре), отобрав последние средства к существованию.
Через пару дней Стасу позвонил дядя Коля, муж тети Гали, человек основательный и прямой.
– Стас, тут такое дело. Тамара совсем с ума сходит. Гальке весь телефон оборвала. Мы тут посовещались с родней… В общем, приезжайте в воскресенье к нам на дачу. Шашлыков поедим, поговорим. Надо как-то эту ситуацию разруливать. Не чужие же люди.
Стас почувствовал ловушку. Это был не просто шашлык. Это был показательный суд, где они с Леной будут обвиняемыми.
– Дядь Коль, а какой смысл в этом разговоре? Мама все для себя решила.
– Ну как какой смысл? Семья же! Надо поговорить, найти компромисс. Так нельзя. Вы ее обидели, она вас. Надо мириться. Приезжайте, я настаиваю.
Стас обсудил это с Леной. Она была против.
– Я не поеду на это судилище. Я не хочу, чтобы меня отчитывали люди, которые и понятия не имеют, что происходит на самом деле. Они услышали только одну сторону, и теперь мы для них – исчадия ада.
– Я понимаю, – сказал Стас. – Но если мы не поедем, будет только хуже. Они решат, что мы боимся, что нам есть, что скрывать. Это будет равносильно признанию вины. Поехали. Я буду рядом. Мы просто спокойно изложим свою позицию.
В воскресенье они приехали на дачу к тете Гале и дяде Коле. Во дворе уже собралась вся «группа поддержки» Тамары Ивановны: сама виновница торжества, бледная и скорбная, тетя Галя, суетливо накрывающая на стол, и еще пара дальних родственниц с сочувствующими лицами. Дядя Коля, единственный мужчина кроме Стаса, хмуро ворочал шампуры на мангале.
Их встретили прохладно. Тамара Ивановна демонстративно отвернулась. Тетя Галя поджала губы.
Сели за стол. Первые полчаса говорили о погоде, о дачных делах. Напряжение можно было резать ножом. Наконец дядя Коля, налив себе стопку, решил взять быка за рога.
– Ну что, родственники. Собрались мы тут не просто так. Есть у нас проблема в семье, и ее надо решать. Тамара, Стас, Лена. Давайте по-хорошему. Что у вас там стряслось?
Тамара Ивановна тут же изобразила приступ кашля и схватилась за сердце. Тетя Галя запричитала:
– Коля, ну что ты начинаешь! Видишь же, человеку плохо!
– А от чего ей плохо? – не сдавался дядя Коля. – От того, что сын с невесткой ее обижают! Стас, ты чего мать доводишь? Она на тебя всю жизнь положила, а ты…
– А что «я»? – спокойно спросил Стас. – Что конкретно я сделал не так?
– Ты позволил своей жене унижать твою мать! – вмешалась одна из дальних тетушек. – Отняли у бедной женщины карточку, на которую она хоть что-то могла себе позволить!
– «Что-то»? – в разговор впервые вступила Лена. Ее голос был тихим, но твердым. – Вы считаете норковую шубу за сто пятьдесят тысяч рублей – это «что-то»?
Наступила тишина. Родственницы переглянулись. Сумма произвела на них впечатление.
– Какую шубу? – нахмурился дядя Коля.
– Тамара Ивановна решила, что моя годовая премия, которую я получила за очень сложный проект, должна пойти на покупку для нее шубы, – так же спокойно продолжала Лена. – Она собиралась снять деньги с моей же карты, которую я ей дала для покупки продуктов. Когда я отказала и забрала карту, меня обвинили во всех смертных грехах.
Тамара Ивановна поняла, что ситуация выходит из-под контроля.
– Врешь ты все! – закричала она, моментально забыв про больное сердце. – Какая шуба? Я просто хотела купить себе теплое пальто! Старое совсем износилось! А она жадная! Ей для родной матери мужа денег жалко!
– Мама, перестань лгать, – отрезал Стас. – Ты сама мне по телефону сказала про норковую шубу из «Морозной королевы». И про сто пятьдесят тысяч.
Он посмотрел на дядю Колю.
– Дядь Коль, мы с Леной никогда не отказывали маме в помощи. Мы каждый месяц оплачиваем ее квартиру. Мы покупаем ей все лекарства. Год назад мы купили ей новый холодильник и стиральную машину. Когда она попросила денег на установку новых окон – мы дали. Речь не идет о «куске хлеба». Речь идет о том, что мама считает, что все деньги Лены – это ее деньги. Что она имеет право распоряжаться ими по своему усмотрению. Это не так. И мы пытаемся установить границы.
Дядя Коля задумчиво поскреб подбородок. Он был человеком приземленным и цифры уважал. Аргументы Стаса звучали убедительно.
– Так, Тамара, – повернулся он к сестре. – А ну-ка, колись. Было дело про шубу?
Тамара Ивановна поняла, что проиграла. Поддержки в глазах родственников больше не было. Было любопытство и легкое осуждение. Она резко встала из-за стола.
– Я не собираюсь отчитываться перед вами! И перед этой выскочкой! – она ткнула пальцем в сторону Лены. – Сын меня предал! Продал родную мать за юбку! Ноги моей больше здесь не будет!
Она развернулась и, высоко вскинув голову, зашагала к калитке. Тетя Галя растерянно смотрела то на нее, то на гостей. Неловкая пауза затянулась…
После провального «семейного совета» Тамара Ивановна замолчала надолго. Она не отвечала на звонки Стаса, не открывала дверь. Коммунальные платежи он оплачивал онлайн, продукты заказывал с доставкой до двери. Он знал, что курьер оставляет пакеты у порога, и через некоторое время их забирают. Значит, с ней все было в порядке. Просто она выбрала новую тактику – тотальный игнор.
Лена старалась не затрагивать эту тему, видя, как переживает муж. Она окружала его заботой, пыталась отвлечь. Они начали делать тот самый ремонт, на который откладывали деньги. Общие хлопоты сближали. Казалось, жизнь потихоньку входит в свою колею.
Но однажды вечером, когда они выбирали в каталоге плитку для ванной, у Стаса зазвонил телефон. Незнакомый номер.
– Алло.
– Здравствуйте, это Станислав? – спросил женский голос. – Я ваша соседка по лестничной клетке. С пятого этажа. Тут вашей маме, Тамаре Ивановне, плохо. Она дверь открыла и упала. Мы скорую вызвали. Приезжайте скорее.
Сердце Стаса ухнуло вниз. Он молча показал телефон Лене. Та все поняла без слов. Через пятнадцать минут они уже летели по ночному городу, нарушая все правила.
Они взбежали на шестой этаж. Дверь в квартиру матери была распахнута. В прихожей толпились соседи. На полу, на подстеленном кем-то одеяле, лежала Тамара Ивановна. Рядом с ней хлопотали врачи скорой помощи. Она была без сознания.
– Что случилось? – спросил Стас у соседки, которая ему звонила.
– Да мы и сами не поняли. Услышали грохот, выскочили. А она лежит. Мы сразу в скорую.
Врач, пожилой уставший мужчина, выпрямился.
– Инсульт. Обширный. Собирайтесь, едем в больницу. Шансы… ну, сами понимаете. Возраст, давление. Будем делать все возможное.
Следующие несколько недель превратились в один сплошной кошмар. Больница, реанимация, разговоры с врачами, бессонные ночи. Лена взяла на себя все бытовые вопросы, освободив Стаса от всего, кроме больницы. Она привозила ему еду, чистую одежду, часами сидела с ним в больничном коридоре, просто держа за руку.
Тамара Ивановна выжила. Но последствия были тяжелыми. Правая сторона тела была парализована, речь нарушена. Она не могла себя обслуживать. Врачи разводили руками: восстановление будет долгим и, скорее всего, неполным. Ей требовался постоянный уход.
Стас осунулся, почернел. Он метался между работой и больницей. Родственники, которые так активно участвовали в «семейном совете», теперь звонили редко, отделываясь дежурными фразами сочувствия. Никто не предложил реальной помощи. Тетя Галя один раз приехала в больницу, постояла у кровати сестры, всплакнула и уехала, сославшись на больное сердце.
Когда пришло время выписки, перед Стасом встал самый страшный вопрос: что делать дальше? Сиделка стоила огромных денег. Отдать мать в специализированное учреждение – он не мог себе этого позволить, считая это предательством.
Вечером, после очередного тяжелого дня, он сидел на кухне и тупо смотрел в одну точку. Лена села напротив.
– Стас, мы заберем ее к нам, – тихо сказала она.
Он поднял на нее глаза, полные муки.
– Лена, нет. Ты не понимаешь, на что подписываешься. Это ад. Она… она никогда тебя не любила. Она сделала все, чтобы нас разлучить. Ты не должна…
– Она – твоя мать, – перебила его Лена. – И она беспомощна. Все, что было раньше – неважно. Сейчас она просто больной человек, которому нужна помощь. Мы справимся. Вместе.
Через неделю они перевезли Тамару Ивановну в свою квартиру. Одну из комнат оборудовали под ее нужды. Лена нашла через знакомых хорошего реабилитолога, договорилась о массажах. Она научилась делать уколы, кормить с ложечки, менять памперсы. Она делала все это молча, методично, без тени брезгливости или раздражения.
Тамара Ивановна почти все время молчала. Она лежала и смотрела в потолок или в окно. В ее глазах больше не было ни злости, ни презрения. Только пустота и какая-то тихая, вселенская тоска. Иногда, когда Лена переворачивала ее или меняла постельное белье, Стас видел, как по щеке матери медленно скатывается слеза.
Однажды вечером Стас зашел в комнату к матери. Лена сидела у ее кровати и тихо читала вслух какой-то роман. Тамара Ивановна не спала, она смотрела на невестку. В ее взгляде было что-то новое, чего Стас никогда раньше не видел. Он не мог понять, что это – удивление, благодарность или просто отражение света лампы в потухших зрачках.
Лена подняла голову, улыбнулась мужу и снова вернулась к книге. Стас вышел из комнаты и плотно прикрыл дверь. Он подошел к окну. Снаружи шел тихий снег, укрывая город белым покрывалом. Конфликт был исчерпан. Не было ни победителей, ни проигравших. Не было примирения и слезливых объятий. Просто жизнь, тяжелая, неумолимая, расставила все по своим местам. И в этой новой, сложной реальности его жена оказалась единственной опорой, молчаливым ангелом-хранителем, чью силу и великодушие он, кажется, только сейчас начал по-настоящему понимать. Шуба, скандалы, обиды – все это унеслось в прошлое, став неважным и мелким перед лицом настоящей беды. Он смотрел на снег и впервые за долгие месяцы чувствовал не боль и раздражение, а странное, горькое умиротворение.
