— А куда я их дену, Карина? В камеру хранения сдам? На вокзале привяжу? Не начинай, ради бога, у меня и так голова раскалывается. Это всего на три дня.
Вадим швырнул ключи на тумбочку — звон металла о дерево прозвучал как выстрел в гулкой прихожей. Он стягивал ботинки, наступая на задники, и это привычное, мелкое варварство сегодня раздражало Карину особенно сильно. Она стояла в дверном проеме кухни, скрестив руки на груди. На ней был старый, но добротный велюровый костюм цвета грозового неба, который она носила дома, когда хотелось тепла и брони одновременно.
— У них есть мать, Вадим, — голос Карины звучал ровно, как гул трансформатора. Без визга, без надрыва. — И есть ты. Я в этом уравнении — величина переменная и абсолютно лишняя.
— Света улетела. У нее горящая путевка, понимаешь? Человек три года моря не видел! — Вадим наконец справился с обувью и выпрямился. Лицо у него было рыхлое, с тем, обманчиво-добродушным выражением, которое так нравилось клиентам его страховой конторы, но за которым Карина давно научилась видеть обыкновенную лень и желание проехать на чужом горбу. — Она имеет право отдохнуть?
— Имеет. А я имею право не работать бесплатной нянькой для чужих детей в свои единственные выходные. У меня, Вадим, инвентаризация в понедельник. Мне нужно выспаться, а не варить каши и разнимать драки.
— Какие драки? — он поморщился, проходя мимо неё в кухню и по-хозяйски заглядывая в холодильник. — Артему уже десять, Лизе семь. Взрослые люди. Дашь им планшеты, и их не видно, не слышно. Ты просто эгоистка, Карина. Тебе сложно, что ли?
Карина смотрела на его широкую спину, обтянутую голубой рубашкой, которая уже начинала натягиваться на боках. Вадим любил поесть, но не любил готовить. Он любил чистоту, но не знал, где лежит пылесос. И детей своих он любил — теоретически, по выходным, и желательно так, чтобы основную возню брал на себя кто-то другой.
— Мне не сложно, Вадим. Мне — не нужно. Это разные вещи, — отчеканила она. — Я не подписывалась на этот аттракцион щедрости. Когда мы сходились, уговор был какой? Твои дети — твоя территория. Я не лезу с советами, но и сопли не вытираю.
Вадим достал палку колбасы, откусил прямо так, не отрезая, и повернулся к ней. В его глазах, обычно водянисто-серых, сейчас плескалось раздражение пополам с испугом. Он понимал, что план «спихнуть и забыть» трещит по швам.
— Ты черствая, — выплюнул он, жуя. — Это же дети! Живые люди!
— Вот именно. Живые люди, а не чемодан, который Света тебе перекинула, а ты пытаешься перекинуть мне. Ты отец? Прекрасно. Бери отгулы, вези их в парк, в кино, сиди с ними, играй в лото. Почему это должна делать я, пока ты будешь лежать на диване и смотреть футбол под предлогом, что ты «устал на работе»?
В дверь позвонили. Настойчиво, длинно — так звонят только люди, которые уверены, что им обязаны открыть.
Вадим дернулся, колбаса едва не выпала из рук.
— Это они. Карина, открой. Я пока переоденусь.
— Нет, — она даже не пошевелилась. — Ты пригласил — ты и открывай. И объясняй детям, почему папа сейчас будет бегать с ними по квартире, а злая тетя Карина уйдет в спальню и закроется на ключ.
— Ты не посмеешь, — прошипел он, лицо его пошло красными пятнами.
— Смотри внимательно.
Звонок повторился. Вадим, чертыхаясь под нос, пошел открывать. Карина осталась на месте, лишь плотнее запахнула кофту. Она чувствовала, как внутри натягивается та самая пружина, которая держала её последние полгода.
В прихожую ввалились шум, холодный ноябрьский воздух и запах чужой квартиры — смесь дешевого стирального порошка и чего-то сладкого, конфетного.
— Пап, а мама сказала, ты нам пиццу закажешь! — звонкий голос Артема перекрыл шум возни. — И приставку новую купил!
— Тише, тише, бойцы, — голос Вадима стал елейным, фальшивым до зубной боли. — Раздевайтесь. Лиза, шапку в рукав, я сколько раз учил?
В проеме кухни показалась голова Артема. Мальчишка был копией отца — тот же тяжеловатый подбородок, тот же оценивающий, чуть нагловатый взгляд. Он увидел Карину и буркнул:
— Здрасьте.
— Здравствуй, Артем, — кивнула она. — Обувь на коврик, пожалуйста. У нас ламинат 33-го класса, влагостойкий, но грязь с улицы не любит.
Мальчик фыркнул, но ботинки поставил. Следом за ним вкатилась Лиза — пухленькая, в ярко-розовом комбинезоне, с растрепанными косичками. Она молча уставилась на Карину, потом перевела взгляд на отца.
— Пап, я есть хочу. Мама не кормила, сказала, у папы поедите.
Вадим беспомощно оглянулся на жену.
— Карин… Ну по-человечески прошу. Свари пельменей, а? У нас же были в морозилке.
— Пельмени в магазине, Вадим. Через дорогу. Деньги у тебя на карте. Вперед.
Карина прошла мимо них в гостиную, взяла с журнального столика книгу и ноутбук. Вадим перехватил её за локоть. Пальцы у него были влажные, неприятные.
— Ты что устраиваешь? Перед детьми не стыдно?
— Мне? — она высвободила руку, брезгливо отряхнув рукав. — Вадим, давай расставим точки над «i». Света решила устроить себе отпуск и сбагрила детей тебе. Ты решил, что «папа» — это звание почетное, но не требующее усилий, и хотел повесить их на меня. Не вышло. Теперь у тебя два варианта: либо ты сейчас надеваешь фартук и идешь на кухню заниматься своими наследниками, либо ты собираешь их и везешь к своей маме.
— Мама на даче! У нее давление! — взвизгнул Вадим шепотом.
— Тогда вариант первый. Плита в твоем распоряжении.
Она вошла в спальню и с громким щелчком повернула замок.
За дверью слышалась возня, потом звон посуды — что-то упало и разбилось. Карина не дрогнула. Она села в кресло, открыла ноутбук, но работа не шла. Перед глазами стояла эта картина: Вадим, беспомощный и злой, и дети, которые смотрят на него как на банкомат с функцией выдачи еды.
Она не ненавидела их. Она просто устала быть удобной функцией. Три года брака превратились в бесконечную гонку, где она должна была зарабатывать наравне (а то и больше, продажи кварцвинила в этом сезоне перли как на дрожжах), содержать дом в идеальной чистоте и при этом «понимать и принимать» его прошлое. Прошлое, которое нагло лезло в настоящее, требуя денег, времени и эмоций.
Света, бывшая жена, была женщиной-праздником. Она не работала уже лет пять, жила на алименты и какие-то мутные подработки, но всегда выглядела так, словно только что вышла из салона. И Вадим, этот тюфяк Вадим, млел перед её напором, каждый раз прогибаясь под её «надо».
— Па-ап! Лиза мне на ногу наступила!
— Па-ап! Он меня щипает!
— Вадим Сергеевич, сделайте что-нибудь! — это уже кричал сам Вадим, обращаясь к кому-то в пустоту, видимо, к богу терпения.
Карина надела наушники. Включила аудиокнигу — жесткий скандинавский детектив, где людей находили в болотах, но даже там, среди мрака и холода, логики было больше, чем в её семейной жизни.
Прошел час. В дверь спальни деликатно, но настойчиво поскреблись.
— Карина… Открой, пожалуйста. Там это… микроволновка заискрила.
Она сняла наушники, вздохнула, встала и открыла дверь.
Вадим стоял на пороге, перемазанный чем-то красным (кетчуп?), с видом побитой собаки.
— Что ты туда засунул? — устало спросила она.
— Пиццу. В фольге.
Карина закрыла глаза на секунду, считая до трех.
— Вадим, тебе сорок два года. Ты инженер по образованию. Фольга. В микроволновке.
— Я забыл! Они орали, я торопился! Карин, ну помоги, а? Ну что ты как неродная? Лиза плачет, живот болит.
— Если живот болит — дай энтеросгель, он в аптечке на верхней полке. Микроволновку я проверю.
Она вышла в кухню. Там царил хаос. На столе, который она утром натерла до блеска, были размазаны пятна соуса, валялись куски хлеба, открытый пакет сока опрокинут на бок, и рыжая лужа медленно капала на пол.
Лиза сидела на стуле, поджав ноги, и хныкала. Артем ковырял вилкой в банке с маринованными огурцами, вылавливая их и кидая обратно.
— Так, — сказала Карина ледяным тоном. — Артем, вилку положил. Лиза, слезла со стула, пошла умываться. Вадим, тряпку в руки.
— Я?! — возмутился муж. — Я мужчина!
— Ты свинья, Вадим, — спокойно констатировала Карина. — Причем ленивая. Убирай за своими детьми. Или я вызываю клининг, а счет оплачиваешь ты из своих заначек на новую резину.
Артем посмотрел на нее с неожиданным уважением.
— А папа сказал, что вы злая ведьма, — сообщил он, отправляя огурец в рот.
— Артем! — рявкнул Вадим.
— Правильно сказал, — усмехнулась Карина. — Ведьмы, Артем, очень ценят порядок. И терпеть не могут нахлебников.
Она выдернула шнур микроволновки из розетки, проверила камеру — жить будет, только отмыть гарь. Повернулась к мужу.
— У тебя есть час, чтобы привести кухню в исходное состояние. И накормить детей чем-то, что не вызывает гастрит. Не справишься — ночуешь с ними на коврике.
— Ты перегибаешь, — прошипел Вадим, хватая губку. — Ты просто ненавидишь все, что связано со мной.
— Я ненавижу, когда меня используют. Чувствуешь разницу?
Вечер превратился в затяжную позиционную войну. Вадим, злой и взмыленный, пытался уложить детей. Артем требовал планшет, Лиза — сказку, но не ту, которую читал папа, а «как мама рассказывает». Карина сидела в гостиной с ноутбуком, демонстративно игнорируя призывы о помощи.
Около десяти вечера телефон Вадима, лежащий на зарядке в гостиной, ожил. На экране высветилось: «Светик».
Карина не удержалась, скосила глаза. Вадим выбежал из детской, схватил трубку, заискивающе зашептал:
— Да, Светуль… Да, все нормально… Поели, да… Спать укладываемся… Нет, Карина помогает, конечно… Что? Деньги? Ну… я скину сейчас, да… Конечно, отдыхай.
Он положил трубку и наткнулся на тяжелый взгляд жены.
— «Карина помогает»? — переспросила она.
— Ну не мог же я сказать, что ты стер… что ты ведешь себя как гестаповец! Она же волнуется!
— Волнуется так сильно, что просит денег?
— У нее карта заблокировалась, там что-то с банком…
— Вадим, — Карина захлопнула крышку ноутбука. — Скажи мне честно. Ты с нас двоих тянешь бюджет, чтобы спонсировать ее загулы?
— Это на детей! Алименты!
— Алименты ты перевел пятого числа. Я видела смс. Это — сверх.
— Это мое дело! Я зарабатываю…
— Ты зарабатываешь ровно столько, чтобы покрывать ипотеку за эту квартиру и еду. Ремонт делала я. Машину меняли на мои бонусы. Твой вклад — это присутствие на диване и создание видимости семьи. А теперь выясняется, что я еще и спонсор отдыха твоей бывшей жены?
Вадим побагровел.
— Не смей считать мои деньги! Ты меркантильная…
— Я бухгалтер по второму образованию, Вадим. Я не меркантильная, я умею сводить дебет с кредитом. И наш семейный баланс ушел в глубокий минус. Моральный и финансовый.
В этот момент из детской (которая вообще-то была кабинетом Карины, наспех переоборудованным под ночлежку) вышел Артем. В одних трусах, лохматый.
— Пап, Лиза обкакалась.
В комнате повисла звенящая тишина.
— Что? — прошептал Вадим.
— Ну, в штаны. Живот болит, я же говорил. Там воняет.
Вадим закрыл лицо руками.
— Карина…
— Нет, — она встала. — Даже не смотри на меня. Твоя дочь, твоя пицца, твоя ответственность. Иди мой.
— Я не могу! Я брезгую! Я мужик!
— Вот и будь мужиком. Отмой собственного ребенка.
Она прошла мимо него в ванную, взяла свой халат, косметичку.
— Куда ты?
— В душ. А потом спать. И если ты меня разбудишь хоть раз за ночь — завтра я меняю замки.
Утро началось не с кофе, а с вопля.
— Где мои носки?! Папа!
Карина открыла глаза. Было семь утра. Суббота. За окном висела серая хмарь, какая бывает только в ноябре в промышленных районах.
Она вышла из спальни. В коридоре Вадим, помятый, с красными глазами, пытался найти в куче одежды носки Артема. Лиза сидела на полу, завернутая в плед, и смотрела мультики на телефоне отца. Запах в квартире стоял тяжелый — непроветренное помещение, вчерашняя еда, несвежее тело.
— Доброе утро, — сказала Карина бодро. — Собирайтесь.
— Куда? — тупо спросил Вадим.
— К маме.
— Света прилетает только в понедельник!
— К твоей маме, Вадим. К Надежде Петровне. Я позвонила ей пять минут назад. Сказала, что внуки очень скучают, а у папы нервный срыв. Она ждет.
— Ты… позвонила маме? — Вадим побледнел. Его мать была женщиной старой закалки, педагогом с сорокалетним стажем, которая считала своего сына «непутевым» и при любой возможности читала ему лекции о безответственности. — Она же мне мозг чайной ложечкой выест!
— Зато дети будут под присмотром, накормлены супом и выгуляны. Собирай вещи. Такси я уже вызвала.
— Я не поеду!
— Поедешь. Или ты едешь с ними к маме, или ты едешь с ними… куда хочешь, но здесь вы не останетесь. У меня через два часа приедет мастер по натяжным потолкам замерять коридор (это была ложь, но убедительная), пыль будет столбом. Детям вредно.
Вадим смотрел на нее с ненавистью. Той самой, тихой, бытовой ненавистью слабого человека, которого заставили быть сильным.
— Ты нас выгоняешь?
— Я организую твою жизнь, раз ты сам не способен. Одевай Лизу. Артем, телефон папе верни, такси будет через десять минут.
Когда за ними закрылась дверь, Карина не почувствовала ни торжества, ни радости. Только глухую, ватную усталость. Она прислонилась лбом к холодному металлу двери.
В квартире было тихо. Грязно, но тихо.
Она прошла на кухню. Налила себе воды прямо из-под крана. Взгляд упал на забытую на столе игрушку Лизы — плюшевого зайца с оторванным ухом.
Телефон звякнул. Сообщение от Вадима:
«Мама в шоке. Сказала, что я безрукий. Спасибо тебе, жена. Удружила. Я сегодня домой не приду, останусь у нее.»
Карина усмехнулась. Набрала ответ:
«Как скажешь. Ключи у мамы не забудь, свои ты оставил на тумбочке. И переведи мне 5000 за клининг, я все-таки вызвала.»
Подумала и добавила:
«И Вадим. Если ты еще раз решишь быть хорошим отцом за мой счет — будешь быть хорошим отцом на съемной квартире. Это последнее предупреждение.»
Ответа не последовало.
Карина отложила телефон, взяла тряпку и начала методично, сантиметр за сантиметром, стирать со стола засохшие пятна кетчупа. Она терла с силой, до скрипа, словно вытирая из своей жизни чужую наглость, чужую слабость и свое бесконечное терпение.
Душа не разворачивалась, нет. Душа сворачивалась в плотный, твердый комок. Она знала, что Вадим вернется. Вернется, будет ныть, извиняться, говорить, что мама его запилила. Но что-то главное надломилось сегодня. Она увидела его не как мужа, а как балласт. А балласт в её бизнесе принято сбрасывать, чтобы судно не потеряло ход.
Она посмотрела в окно. Серые тучи немного разошлись, и сквозь них пробился бледный, холодный луч солнца. Он упал на пол, высветив каждую пылинку, каждую крошку.
— Ничего, — сказала Карина вслух пустой кухне. — Кварцвинил все стерпит. А я — нет.
Она пошла заваривать себе крепкий, черный чай. Без сахара. Без примирений. Жизнь продолжалась, и в этой жизни она твердо намерена была оставаться главной.
