Нина Петровна любила свою жизнь. Любовь эта была поздней, зрелой и взаимной. Началась она ровно в тот момент, когда сын Антон пять лет назад съехал на съемную квартиру, а муж, царствие ему небесное, перестал требовать борщ и ушел в лучший мир, оставив после себя гараж с хламом и вполне приличную пенсию по потере кормильца (хотя кормильцем он перестал быть еще в девяностых).
В свои пятьдесят восемь Нина Петровна достигла дзена. Ее «хрущевка» сияла чистотой, в холодильнике всегда лежал кусочек хорошего сыра «для себя», а вечера проходили под старые советские комедии и вязание. Она работала главным бухгалтером в небольшой фирме, цифры любила больше людей, потому что цифры не врали и не просили в долг до получки.
Идиллия рухнула во вторник вечером. Звонок в дверь прозвучал как набат.
На пороге стоял Антон. С двумя чемоданами, фикусом в горшке и девушкой. Девушка была тонкая, звонкая, в огромных ботинках на тракторной подошве и с выражением лица, будто она только что надкусила лимон, а он оказался прошлогодним.
— Мам, привет! — радостно, но с ноткой паники в голосе возвестил сын. — Познакомься, это Илона. Мы к тебе. Жить.
Нина Петровна поправила очки и посмотрела на Илону. Илона посмотрела на вешалку.
— Жить? — переспросила Нина Петровна, чувствуя, как давление, обычно смирное, как старый кот, начинает поднимать голову. — У вас же квартира оплачена до конца месяца.
— Мы решили копить на ипотеку! — торжественно объявил Антон, втаскивая чемоданы и обдирая ими свежие обои в прихожей. — Аренда — это деньги на ветер. А у тебя двушка, места много. Мы в моей старой комнате поживем, тихонько, как мышки. Полгодика, ну, может, годик.
«Как мышки, — подумала Нина Петровна, глядя на тракторные ботинки Илоны 40-го размера. — Ага. Мышки-мутанты из Чернобыля».
— Здравствуйте, — выдавила из себя Илона. Голос у нее был неожиданно низкий, с претензией. — А у вас вай-фай ловит в дальней комнате? Мне для работы надо. Я блогер.
— У нас тут, деточка, даже совесть ловит, если антенну настроить, — пробормотала Нина Петровна, отступая вглубь коридора. — Заходите, раз пришли. «Картина Репина «Не ждали»», холст, масло, ипотека.
Так началась эпоха Великого Переселения Народов в отдельно взятой квартире.
Первая неделя прошла под эгидой «притирки». Это такое дипломатическое название для ситуации, когда хочется кого-то придушить подушкой, но Уголовный кодекс не велит.
Илона, как выяснилось, была натурой возвышенной. Она занималась «распаковкой личности» и «энергетическими практиками». На деле это означало, что она спала до двенадцати, а потом час занимала ванную, проводя там какие-то ритуалы с использованием всей горячей воды, положенной по нормативу на месяц.
Нина Петровна, привыкшая вставать в шесть тридцать и принимать душ за семь минут, теперь по утрам танцевала лезгинку под дверью санузла.
— Илоночка, — стучала она деликатно костяшками пальцев. — Мне на работу выходить через двадцать минут.
— Я в ресурсе! — доносилось из-за двери вместе с запахом лавандового скраба, который Нина Петровна купила себе на 8 Марта и берегла для особого случая. Видимо, случай настал, только не у нее.
Вечерами начинался второй акт Марлезонского балета: ужин.
Антон, работавший менеджером по продажам чего-то очень нужного, но совершенно непонятного, приходил голодный, как волк в лютую зиму.
— Мамуль, а что поесть? — заглядывал он в кастрюли.
— А что Илона приготовила? — невинно интересовалась Нина Петровна, нарезая себе салатик.
— Ну мам, она же работает, контент пилит, — защищал сын свою музу. — Ей некогда у плиты стоять, это убивает творческую энергию.
Нина Петровна вздыхала. Творческая энергия Илоны требовала выхода, а желудок Антона — котлет. Материнский инстинкт, эта древняя и нелогичная штука, побеждал. Нина Петровна вставала к плите.
В середине второй недели случился «Сырный кризис».
Нина Петровна купила себе двести граммов дорогого пармезана. Настоящего, твердого, как характер железной леди. Она планировала потереть его в пасту в субботу вечером, под бокал красного.
В среду пармезан исчез.
— Илона, ты не видела сыр? — спросила Нина Петровна, заглядывая в пустой отсек холодильника.
— А, этот, желтый? — Илона не отрывалась от телефона, где что-то яростно печатала. — Я его с кофе съела. Он, кстати, так себе, солоноват. И резался плохо, крошился. Вы в следующий раз берите слайсами, удобнее.
Нина Петровна медленно закрыла холодильник. Внутри нее закипал вулкан, готовый похоронить под пеплом эти Помпеи вместе с блогерами и их телефонами.
— Деточка, — ласково, с той самой интонацией, которой она сообщала директору о налоговой проверке, сказала Нина. — Этот сыр стоил полторы тысячи за килограмм. И покупала я его себе.
— Ой, да ладно вам мелочиться, — фыркнула Илона. — Мы же семья. Антоша потом купит.
Антоша ничего не купил. У Антоши все деньги уходили «на счет», на ту самую мифическую ипотеку, которая, судя по всему, должна была быть во дворце с видом на Кремль, не меньше.
К концу месяца пришла платежка за ЖКХ. Нина Петровна надела очки, посмотрела на сумму в графе «Вода» и «Электричество», протерла очки и посмотрела снова. Сумма не уменьшилась. Казалось, они не просто мылись, а наполняли олимпийские бассейны, причем подогревали их кипятильниками.
Вечером состоялся семейный совет на кухне.
— Значит так, дорогие мои квартиранты, — начала Нина Петровна, положив платежку на стол, как козырный туз. — Коммуналка выросла в три раза. Продукты исчезают со скоростью света, особенно те, что подороже. Порошок стиральный закончился за неделю, хотя мне пачки на три месяца хватало.
— Ну мам, мы же живем, это естественно, — пожал плечами Антон, уплетая мамины голубцы.
— Естественно — это когда расходы делятся, — отрезала Нина. — С этого дня — режим раздельного бюджета. Коммуналку делим на троих. Продукты каждый покупает себе сам. Полки в холодильнике я пометила маркером. Верхняя — моя.
Илона закатила глаза так сильно, что Нина Петровна испугалась, не заклинит ли их там.
— Какая мелочность, — прошептала невестка (пока гражданская, слава богу). — У нас, между прочим, сейчас сложный период, охваты упали.
— Упали охваты — поднимайте лопату, — парировала Нина Петровна. — Идите работать. Вон, в «Пятерочке» кассиры требуются, график гибкий, коллектив женский.
Обида была смертельной. Илона ушла в комнату, громко хлопнув дверью так, что с косяка посыпалась штукатурка. Антон виновато посмотрел на мать:
— Мам, ну ты чего? Она же творческая личность.
— Творческая личность тоже кушает, Антоша. И после того, как покушает, кака… тьфу господи прости за подробности, тоже не бабочками, судя по расходу туалетной бумаги.
Началась холодная война.
Илона и Антон демонстративно закупались едой. На их полке появились дошираки, дешевые сосиски, от которых даже дворовые коты шарахались, и почему-то три пачки чипсов. Готовить Илона не начала. Она просто заваривала лапшу, наполняя кухню ароматом химической курицы, от которого у Нины Петровны слезились глаза.
Но самое страшное было не в еде. Самое страшное началось в уборке. Точнее, в ее отсутствии.
Клубки волос Илоны (длинных, крашеных в сложный блонд) катались по коридору, как перекати-поле в вестернах. В ванной на зеркале застыли брызги зубной пасты, создавая эффект звездного неба. А унитаз… Ох, про унитаз Нина Петровна, как женщина интеллигентная, старалась не думать, но ершик демонстративно выставила на самое видное место.
— Илона, твоя очередь мыть пол, — напоминала Нина Петровна по субботам.
— Я не могу, у меня маникюр свежий! — кричала Илона из комнаты. — И вообще, у меня аллергия на бытовую химию!
— А на грязь у тебя аллергии нет? — интересовалась Нина, берясь за швабру. — Смотри, зарастешь, грибы пойдут, будем урожай собирать.
Терпение лопнуло через два месяца, когда Нина Петровна вернулась с работы пораньше. У нее разболелась голова, и она мечтала только о тишине и темной комнате.
Открыв дверь, она услышала странные звуки. Жужжание, смех и что-то похожее на грохот падающей мебели.
В зале (в ее, Нины Петровны, святая святых!) шла съемка. Диван был сдвинут, шторы сорваны, а на фоне стены Илона в одном купальнике и шубе (шубе Нины Петровны, мутоновой, еще вполне приличной!) танцевала под какую-то дикую музыку. Антон с телефоном бегал вокруг, командуя:
— Давай, бейби, больше эмоций! Свет падает, повернись!
На полу валялись осколки любимой вазы — подарка от коллектива на 50-летие. В вазе когда-то стояли сухоцветы, теперь они были живописно раскиданы по ковру.
— Стоп! Снято! — громко сказала Нина Петровна.
Музыка оборвалась. Илона замерла в нелепой позе. Антон чуть не выронил телефон.
— Мам? Ты чего так рано? — пролепетал он.
Нина Петровна подошла к осколкам вазы. Потрогала ногой черепок. Потом подняла глаза на сына. Взгляд у нее был такой, что в бухгалтерии от него сворачивалось молоко и зависала 1С.
— Шубу снять. Повесить на место. Осколки убрать.
— Нина Петровна, ну мы же для дела! Это тренд такой — «славянский шик»! — начала было Илона, стягивая шубу.
— Я вам сейчас устрою «славянский шик» с элементами татаро-монгольского ига, — тихо, но очень внятно произнесла хозяйка. — Значит так. Ипотека — дело хорошее. Святое дело. Но копить на нее вы будете не за мой счет и не на моих нервах.
Она прошла на кухню, налила стакан воды, выпила залпом. Руки дрожали, но голова вдруг стала ясной-ясной.
— Антон, зайди, — позвала она.
Сын вошел, понурый, как побитый пес.
— Мам, ну прости за вазу. Мы склеим. Или новую купим.
— Не надо новую. Антон, сынок, сколько вы уже накопили? Честно.
Антон помялся, поковырял пальцем столешницу.
— Ну… пока нисколько. То телефон Илоне обновили, для работы же надо. То у машины подвеска полетела. То… ну, жить-то надо, мам. В кино сходить, в кафе. Мы же молодые.
Нина Петровна грустно улыбнулась.
— Вот именно, сынок. Вы молодые. Вы играете в семью, но за мой счет. Ты привел в мой дом чужую женщину, которая меня не уважает, жрет мой сыр и пляшет в моей шубе. А ты, вместо того чтобы быть мужиком, скачешь вокруг с камерой.
— Мам, ну куда мы пойдем? Цены на аренду — космос!
— В космос, Антоша. К звездам. Или в Подмосковье. Или в комнату в коммуналке. Вариантов масса. У вас срок — три дня.
— Ты нас выгоняешь? — голос сына дрогнул. — Родную кровь? Из-за вазы?
— Не из-за вазы, — Нина Петровна устало села на табурет. — А из-за того, что я хочу приходить домой и отдыхать. Я свое отработала, Антон. Я вас вырастила, выучила. Теперь я хочу просто пить чай и знать, что мой пармезан лежит там, где я его положила. Это называется «старость», сынок. И я имею на нее право.
Вечер прошел в гробовой тишине. Илона плакала в трубку маме (которая жила в Тамбове и почему-то не горела желанием приютить молодых). Антон угрюмо собирал чемоданы.
Через два дня они съехали. Сняли какую-то студию в Новой Москве, далеко, зато дешево.
Нина Петровна закрыла за ними дверь. Щелкнул замок — самый прекрасный звук на свете.
Она прошла по квартире. Поправила сдвинутый диван. Подняла с пола забытый Илоной носок. Выкинула его в мусорное ведро с чувством глубокого удовлетворения.
Потом пошла на кухню. Достала из тайника (теперь уже не нужного, но привычка осталась) новую упаковку дорогого сыра. Нарезала тонко-тонко. Налила бокал вина. Включила «Любовь и голуби».
— Людк, а Людк! — донеслось с экрана.
— Тьфу, деревня! — ответила Нина Петровна телевизору и счастливо улыбнулась.
Тишина в квартире была густой, вкусной и пахла свободой. Конечно, Антон еще позвонит через неделю, будет просить денег до зарплаты. Конечно, она даст, немного, ворча для порядка. Мать же всё-таки.
Но жить они теперь будут отдельно. Потому что любовь к детям лучше всего сохраняется на расстоянии. Километров эдак в тридцать. И это, как говорят в бухгалтерии, — неоспоримый факт, подтвержденный балансом душевного спокойствия…
…Тишина в квартире была густой, вкусной и пахла свободой. Нина Петровна думала, что это хэппи-энд.
Она ошибалась.
Любая опытная мать знает: если в детской наступила идеальная тишина — значит, дети либо рисуют фломастерами на новых обоях, либо готовят государственный переворот. В случае с Антоном и Илоной тишина длилась три месяца. Это было не перемирие. Это была перезарядка.
Гром грянул не с неба, а из почтового ящика. В среду, возвращаясь с работы с пакетом кефира и чувством выполненного долга, Нина Петровна привычно выудила из ящика ворох макулатуры: реклама суши, счет за свет и… плотный, тяжелый конверт с заказным уведомлением. На штампе зловеще чернело слово: «Нотариус».
Нина Петровна вскрыла конверт прямо в подъезде, не дожидаясь лифта. Пробежала глазами по сухим, казенным строчкам. Улыбка медленно сползла с её лица, уступая место тому самому выражению, с которым она обычно встречала налоговую инспекцию.
Вкус дорогого сыра на губах сменился привкусом металла. Война не закончилась. Она просто перешла из фазы «кухонных скандалов» в плоскость Уголовного кодекса и грязных жилищных схем.
И судя по тексту письма, дети решили больше не играть в семью. Они решили играть на выбывание.
