— А куда ты денешь тот сервант? Он же дубовый, сейчас таких не делают, — Галина Петровна постучала массивным, унизанным перстнями пальцем по лакированной столешнице. Звук вышел глухой, тяжелый, как удар камнем о дно колодца. — Выбросишь? Или продашь за копейки этим, скупщикам?
Юлия молча пережевывала жесткое мясо. Ужин не задался с самого начала. Мясо пересушили, картошка была недосолена, а присутствие свекрови в кухне создавало ощущение, что кислорода стало в два раза меньше. Галина Петровна сидела напротив, занимая собой, казалось, половину пространства. Она была женщиной крупной, но не рыхлой, а сбитой, словно старый комод, который невозможно сдвинуть с места. На ней была пестрая блузка с люрексом, который царапал глаз, и тяжелые серьги оттягивали мочки ушей почти до плеч.
— Мы не собираемся ничего продавать, Галина Петровна, — наконец проглотив кусок, сказала Юля. Голос у нее был низкий, прокуренный годами работы на складе логистики, где приходилось перекрикивать шум погрузчиков. — И сервант этот стоит здесь с девяностого года. Пусть стоит.
— Вот именно, — подхватила свекровь, и в её глазах, густо подведенных синим карандашом, блеснул хищный огонек. — Стоит и место занимает. А могла бы тут детская кроватка стоять. Или, скажем, диванчик для гостей. Витенька, например, приедет, а положить некуда.
Олег, муж Юли, сидел, уткнувшись в тарелку. Он был полной противоположностью матери: жилистый, с обветренным лицом и вечно черными от мазута ногтями, которые не отмывала никакая химия. Он работал на грейдере, уставал страшно и сейчас хотел только одного: тишины. Но тишина в этом доме стала дефицитом с тех пор, как Галина Петровна решила, что у неё «сердце шалит» и ей нужно чаще бывать у родни.
— Витя взрослый мужик, — буркнул Олег, не поднимая головы. — Снимет гостиницу, если приедет.
— Гостиницу! — всплеснула руками мать, и браслеты на её запястье звякнули, как кандалы. — Ты слышишь, Юля? Родной брат — и в гостиницу! У него сейчас сложный период. С работой не ладится, жена эта его… ушла, хвостом вертит. Ему поддержка нужна, опора, а вы в своих хоромах заперлись. Двушка! Центр почти! А живете вдвоем, как сычи.
Юля отложила вилку. Звон металла о фаянс прозвучал как сигнал к атаке. Она знала, к чему идет этот разговор. Это был уже третий заход за месяц.
— Галина Петровна, давайте начистоту. Витя не просто «приехать погостить» хочет. Вы опять про размен?
Свекровь поджала губы, которые у неё были накрашены ярко-морковной помадой, оставлявшей следы на чашках.
— Не размен, а оптимизация, — веско произнесла она. — Я тут прикинула. У меня знакомая риелторша есть, Лариса. Хваткая баба, зубастая. Она говорит, если вашу эту продать, да добавить то, что у меня на книжке «похоронные», можно взять две однушки. Одну вам — в новостройке, на окраине, там воздух свежий, лес рядом. А вторую — Вите. Ему старт нужен.
Юля почувствовала, как внутри начинает закипать холодная злость. Не истеричная, не визгливая, а тяжелая, как чугунная болванка.
Эта квартира досталась ей не от доброй феи. Это было наследство от деда, тяжелого человека, за которым она ухаживала пять лет, пока вся остальная родня, включая родителей, предпочитала любить его по телефону. Она выносила судна, мыла пролежни, слушала бред и проклятия. Эта двушка была пропитана её потом и слезами, а не просто «досталась».
— Олег, — Юля посмотрела на мужа.
Тот медленно поднял взгляд. В его глазах читалась смертельная усталость и мольба: «Только не начинай войну». Но война уже была объявлена, просто окопы рыли пока только с одной стороны.
— Мам, тема закрыта, — сказал он глухо. — Мы никуда не поедем. Юля здесь выросла, тут работа рядом. Какой лес? Какая окраина? Мне до базы оттуда два часа пилить.
— Так работу сменишь! — тут же парировала Галина Петровна. — Ты рукастый, везде возьмут. А Вите жить негде! Он сейчас в общежитии, там клопы и алкаши. Ты хочешь, чтобы твой брат спился?
— Витя спится, даже если его в Эрмитаж поселить, — отрезала Юля.
Повисла пауза. Такая плотная, что хоть ножом режь. Галина Петровна медленно, театрально схватилась за левую сторону груди.
— Вот, значит, как… — просипела она. — Вот оно, уважение. Я к вам со всей душой, с пирожками…
— Пирожки были из кулинарии, — машинально поправила Юля.
— …с заботой! А вы! Эгоисты. Куркули. Сидите на метрах, как собаки на сене. А Витенька… Он же творческий, ему просто не везет.
— Галина Петровна, — Юля встала из-за стола. Она была в старых джинсах и растянутой футболке, но сейчас выпрямилась так, что казалась выше массивной свекрови. — Вите тридцать четыре года. Его «творчество» — это игровые автоматы и долги микрозаймам. Мы закрывали его долг в прошлом году. Помните? Деньги, которые мы на машину откладывали.
— Это было недоразумение! Его подставили! — взвизгнула свекровь, забыв про больное сердце.
— Хватит, — Олег ударил ладонью по столу. Чашки подпрыгнули. — Мам, хватит. Никто квартиру продавать не будет. И Витю сюда селить не будем. Он прошлый раз у нас жил неделю — у меня набор инструментов пропал. «Бош», между прочим.
Галина Петровна встала. Лицо её пошло красными пятнами, пудра забилась в морщины, делая её похожей на рассерженного клоуна.
— Ну хорошо. Хорошо, сынок. Попомнишь мои слова, когда сам помощи попросишь. А ты, — она ткнула пальцем в сторону Юли, — не радуйся. Жизнь — она длинная. Земля круглая.
Она схватила свою сумку — огромный баул из кожзама, в котором вечно гремело что-то непонятное, — и вышла в коридор. Хлопнула дверь так, что с потолка посыпалась штукатурка.
Прошло две недели. Осадок от того разговора осел на дно, как муть в старом графине, но вода чище не стала. Олег ходил хмурый, с матерью разговаривал по телефону односложно: «Да. Нет. Живы. Работаю».
Юля чувствовала: что-то назревает. Галина Петровна была не из тех, кто отступает после первого боя. Она была как танк — если не проедет прямо, то объедет с фланга и раздавит гусеницами огород.
В среду Юля вернулась с работы пораньше — на складе прорвало трубу, и их отпустили, пока аварийка возилась с вентилями. Она поднималась по лестнице, мечтая о горячем душе и тишине. Ключ привычно скользнул в скважину, но не повернулся. Дверь была не заперта.
Сердце ухнуло куда-то в район желудка. Олег должен быть на смене до восьми. Воры?
Юля тихо толкнула дверь. В прихожей стояли чужие ботинки — мужские, стоптанные, грязные кроссовки. И женские сапоги, знакомые до боли. А еще пахло чужими духами — резкими, сладкими, как дешевая карамель.
Из кухни доносились голоса.
— …ну, проводка, конечно, старая, алюминий, менять надо. Это скидка сразу тысяч двести, — говорил незнакомый, скрипучий женский голос. — Окна тоже не пластик, а дерево, хоть и крашеное. Пол скрипит. Галина, тут цену ломить нельзя. Если быстро хотим — надо демпинговать.
— Ларочка, так нам же главное, чтобы на две хватило, хоть какие, — голос свекрови звучал заискивающе. — Вите можно и студию, он неприхотливый. А эти пусть в область едут, там воздух…
— А здесь несущую сносить нельзя? — вмешался третий голос, мужской, с хрипотцой. Витя.
Юля почувствовала, как холодная ярость заливает её от пяток до макушки. Она не стала разуваться. Прямо в грязных осенних ботинках прошла по коридору, оставляя на линолеуме черные следы.
В кухне была целая делегация. Галина Петровна сидела на табуретке Юли, по-хозяйски расставив локти. Рядом с ней, прислонившись к подоконнику, стоял Витя — худой, дерганый, в растянутом свитере, с бегающими глазками. А посреди кухни, с рулеткой в руках, стояла незнакомая тетка в кожаном пиджаке — та самая «Лариса-риелтор». Она как раз замеряла расстояние от плиты до стены.
Увидев Юлю, Витя поперхнулся. Лариса застыла с рулеткой в руках, лента с визгом свернулась обратно в корпус. Галина Петровна медленно повернула голову. На секунду в её глазах мелькнул испуг, но тут же сменился наглым вызовом.
— О, Юляша пришла, — протянул Витя, пытаясь улыбнуться. Улыбка вышла кривой, зубы у него были плохие. — А мы тут… это… чай пьем.
— Я вижу, — Юля встала в дверном проеме, скрестив руки на груди. — Только я гостей не звала. И мужа дома нет. Откуда ключи, Галина Петровна?
Свекровь оправила блузку.
— У Олега взяла. Запасные. Сказала, цветы полью, пока вы на работе, а то у тебя тут пустыня, всё засохло.
Цветов в доме не было. Ни одного горшка. У Юли была аллергия на землю и плесень.
— У нас нет цветов, — сказала Юля ледяным тоном. — А кто эта женщина? И почему она измеряет мою кухню?
— Это Лариса Ивановна, специалист, — Галина Петровна встала, стараясь занять собой как можно больше пространства. — Она просто смотрит. Оценивает потенциал. Мы же семья, Юля. Мы должны думать о будущем. Вите предложили вариант, бизнес открыть, автосервис. Ему нужен стартовый капитал. Или жилье, чтобы под залог…
— Вон, — тихо сказала Юля.
— Что? — переспросила Лариса, поправляя очки.
— Вон пошли отсюда. Все трое.
— Ты как с матерью разговариваешь? — взвился Витя, отлипая от подоконника. — Ты чего себе позволяешь, королева бензоколонки? Квартира на Олега тоже записана, это совместно нажитое…
— Квартира получена мной по наследству до брака, — четко, как удар хлыста, произнесла Юля. — Олег здесь только прописан. Юридически у него здесь прав — ноль. Так что рот закрой, бизнесмен.
Витя сдулся. Он явно не знал таких подробностей. Галина Петровна побагровела.
— Ты… ты моего сына куском хлеба попрекаешь? Выгоняешь? Да Олег узнает…
— Олег узнает, — кивнула Юля. — Прямо сейчас.
Она достала телефон. Но звонить не пришлось. Входная дверь снова хлопнула, и в коридоре послышались тяжелые шаги. Олег вернулся раньше — забыл пропуск на завтрашнюю смену на другом объекте.
Он вошел в кухню, ещё в рабочей робе, пахнущий соляркой и холодом. Увидел мать, брата, незнакомую женщину с папкой бумаг. Увидел бледную, трясущуюся от ярости жену. Посмотрел на грязные следы от Юлиных ботинок и на открытые шкафчики, в которые явно заглядывала риелторша.
— Что здесь происходит? — спросил он тихо.
— Олег! — кинулась к нему мать. — Твоя жена нас выгоняет! Мы просто зашли, Лариса Ивановна хотела посмотреть планировку, просто прикинуть, на будущее… А она! Как собака цепная!
Олег перевел взгляд на брата.
— Ты зачем приперся?
— Брат, ну ты чего, — заныл Витя. — Мать попросила. Тема есть реальная. Хату эту скинуть, взять две поменьше, разницу мне на раскрутку. Я через год верну! Зуб даю!
Олег посмотрел на Ларису. Та, опытная женщина, почуяла, что пахнет жареным, и начала бочком продвигаться к выходу.
— Я, пожалуй, пойду, Галина. Вы там сами семейные вопросы решите, а потом наберете.
Она выскользнула из кухни.
Олег подошел к столу, где лежала связка ключей — та самая, запасная, которую он хранил в гараже «на всякий случай». Мать, видимо, нашла их там, когда заходила к нему на работу «принести пирожки».
— Ты украла ключи, мам? — спросил он. Не закричал, а спросил так, будто у него внутри что-то оборвалось.
— Не украла, а взяла! Я мать! Я имею право заботиться о своих детях! — закричала Галина Петровна. — А эта… эта змея тебя опутала! Она тебя против семьи настраивает! Квартира ей дороже людей!
— Эта квартира — её, — сказал Олег. — Не наша. Не моя. Её. И я в неё ни копейки не вложил, когда мы въезжали, ремонт делали на деньги от продажи дедова гаража. Ты забыла?
— Но вы же семья! Всё общее! — не унималась мать. — А Витя пропадает! Ему коллекторы звонят!
— Ах, коллекторы, — Юля усмехнулась. — А пять минут назад был автосервис.
— Да какая разница! — Галина Петровна ударила кулаком по столу. — Ему деньги нужны! Срочно! Иначе убьют! А у вас двушка в центре простаивает! Можно заложить! Можно кредит взять под залог! Юля, подпиши бумаги, мы всё выплатим! Я с пенсии буду отдавать!
Вот оно. Не продажа, так залог. Петля на шею.
Юля подошла к столу, взяла ключи и сунула их в карман джинсов. Затем посмотрела прямо в глаза свекрови. В этот момент она выглядела старше своих лет, жестче. С лица слетела вся вежливость, вся наносная интеллигентность. Осталась только суть — женщина, защищающая свою нору.
— Я без ваших советов разберусь, что мне делать со своей квартирой, — осадила свекровь Юлия. Голос её был спокоен и страшен. — Никаких залогов. Никаких разменов. Никаких Витиных долгов. Если Витя должен — пусть продает свои почки. Пусть идет вагоны разгружать. Пусть ты, Галина Петровна, свою квартиру продаешь, если так хочешь его спасти.
— Мою нельзя! — ахнула свекровь. — Это родовое гнездо! Там папа умирал!
— А здесь мой дед умирал, — сказала Юля. — И я его дерьмо выносила. Не Витя. Не Олег. Я.
— Олег! — взвыла мать. — Скажи ей! Ты мужик или тряпка? Твоего брата убьют!
Олег стоял посреди кухни, сжимая и разжимая кулаки. Мазут въелся в кожу так глубоко, что руки казались вылепленными из темной глины. Он смотрел на мать, которую любил и боялся всю жизнь, на брата-неудачника, который всегда был любимчиком, потому что «слабенький». И на жену. Которая никогда ничего не просила, тянула лямку наравне с ним и единственное, что у неё было своего — эти стены.
— Уходите, — сказал Олег.
— Что? — Галина Петровна поперхнулась воздухом.
— Уходите. Оба. И ключи больше не проси. И на работу ко мне не ходи.
— Ты… ты мать гонишь? Ради этой?
— Ради справедливости, мам. Витя сам натворил делов — пусть сам разгребает. А Юлю не трогай. И дом этот не трогай.
Витя сплюнул на пол. Прямо на чистый линолеум.
— Ну и пошел ты, брателло. Подкаблучник.
Он двинулся к выходу, задев плечом Олега. Тот не шелохнулся. Галина Петровна застыла на пороге, глядя на сына так, словно видела его впервые. В её взгляде мешались ненависть, обида и удивление — инструмент сломался, перестал подчиняться.
— Прокляну, — прошипела она. — Счастья вам не будет. Задохнетесь в своих метрах.
— Дверь закрой с той стороны, — ответила Юля.
Когда входная дверь захлопнулась, в квартире наступила звенящая тишина. Было слышно, как капает вода из крана и как гудит холодильник.
Олег тяжело осел на табуретку. Спрятал лицо в грязные ладони. Плечи его вздрагивали. Он не плакал, просто выдыхал напряжение, которое копилось годами.
Юля не стала его обнимать или говорить «всё будет хорошо». Это было бы ложью. Хорошо не будет. Будут звонки, проклятия по родне, сплетни. Витя, скорее всего, опять вляпается, и мать приползет просить денег, давя на жалость.
Она просто взяла тряпку, намочила её и вытерла плевок Вити с пола. Потом вытерла следы от грязных ботинок. Поставила чайник.
— Есть будешь? — спросила она буднично. — Вчерашние макароны остались. Могу с яйцом поджарить.
Олег поднял голову. Лицо у него было серое, постаревшее за эти полчаса на пять лет.
— Буду, — сказал он. — С яйцом. И замок надо сменить. Личинку. Завтра куплю.
— Купи, — кивнула Юля. — Только бери хорошую, импортную. Чтобы не заедала.
Она разбила яйца на сковородку. Жир зашипел, стреляя во все стороны. Запахло едой, домом и покоем. Хрупким, отвоеванным с боем, но своим.
— Юль, — позвал Олег.
— А?
— Спасибо, что не выгнала меня вместе с ними.
Юля посмотрела на него. На его мозолистые руки, на виноватые глаза.
— Ешь давай, — сказала она. — Остынет.
За окном начинался дождь, барабанил по карнизу, смывая грязь с города. В квартире было тепло. И впервые за долгое время — по-настоящему тихо.
