— Ручку верни, она гелевая, пишет хорошо, а то вечно ты хватаешь первое, что под руку попадется, а потом ищешь, — голос матери звучал привычно-скрипуче, как старая дверная петля, которую годами забывали смазать.
Вика молча положила дешевую синюю ручку на клеенчатую скатерть. Клеенка была в мелкий цветочек, местами протертая до белесой основы, особенно там, где отец обычно ставил локти, читая газету. В кухне пахло жареным луком и застарелым табаком, хотя отец курил только на балконе. Этот запах въелся в обои, в пожелтевший тюль, в саму жизнь этой квартиры.
— Ну, чего сидим? — Отец, грузный мужчина с лицом, напоминающим помятую подушку, нетерпеливо постучал пальцами по столу. — Дело сделано. Можно и по стопочке.
Вика смотрела на документы, лежащие на краю стола. Договор дарения. Не завещание, которое можно оспорить или переписать в минуту просветления. Дарственная. Окончательная и бесповоротная, как приговор суда. Однокомнатная квартира бабушки Вали, царствие ей небесное, в центре города, в кирпичном доме с высокими потолками, теперь принадлежала не семье, не родителям и уж точно не Вике.
Владельцем значился Константин Викторович Смирнов. Костик. Брат.
Костик сидел напротив, вальяжно откинувшись на спинку стула. Ему было тридцать два, но выглядел он на все двадцать пять: гладкое лицо, модная щетина, которую он подравнивал триммером (купленным, кстати, на деньги Вики), и тот особый блеск в глазах, который бывает у людей, ни разу в жизни не носивших настоящей ответственности. На нем была футболка с каким-то непонятным принтом и джинсы, которые стоили половину Викиной зарплаты.
— Викусь, ну ты чего такая кислая? — Костик потянулся за бутербродом с колбасой. — Дело-то семейное. Батя говорит, мне старт нужен. А у вас с Серегой и так трешка. Ипотечная, конечно, но своя.
— Ипотечная, — эхом повторила Вика. — Еще двенадцать лет платить.
— Вот! — мать всплеснула руками, словно Вика подтвердила ее правоту. — У вас есть где жить. А Костенька мотается. То с одной, то с другой. Ему семью заводить надо, привести девушку в свой дом. Кто за него пойдет, за голодранца? А так — жених с квартирой.
Вика перевела взгляд на мать. Галина Петровна постарела за последний год. Морщины вокруг рта стали глубже, собрались в скорбные складки, хотя скорбеть ей было не о чем. Всю жизнь она «тянула» своих мужчин. Отца, который вечно искал себя между гаражом и диваном, и Костика, который искал себя вообще везде, но находил только неприятности.
— Мам, — тихо сказала Вика, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Мы с Сережей эту ипотеку зубами грызем. Я на складе вторые смены беру, накладные ночами проверяю. А Костя полгода назад машину разбил, которую вы ему купили. Кредит за нее кто платил? Папа? Нет. Вы у меня заняли. И забыли.
— Ты попрекаешь? — Мать сузила глаза. — Родного брата куском железа попрекаешь?
— Я не попрекаю. Я про справедливость. Бабушка всегда говорила: квартиру пополам. Продадим, деньги поделим. Я бы ипотеку закрыла, вздохнула бы свободно. А Костя бы себе студию взял, если уж на то пошло.
— Студию! — фыркнул отец, наливая водку в маленькую рюмку. — В собачьей конуре мужику жить? Не дело это. Ты, Вика, баба сильная, ушлая. Ты себе еще заработаешь. А Костя… он тонкой душевной организации, ему поддержка нужна. Ты же старшая.
Вике было тридцать семь. «Ушлая» и «сильная» — вот и все эпитеты, которые она заслужила за двадцать лет помощи родителям.
Она встала. Стул противно скрипнул по линолеуму.
— Значит, так решили. Окончательно.
— Окончательно, дочка, — твердо сказала мать, прижимая папку с документами к груди, словно защищая ее от Вики. — И не смотри волком. Мы родители, нам виднее, кому нужнее. У тебя муж есть, пусть он тебя обеспечивает. А Косте надо на ноги встать.
— Хорошо, — Вика взяла сумку. — Только запомните этот день.
— Ой, да не нагнетай, — отмахнулся Костик, уже жуя колбасу. — Обмоем на новоселье! Я там ремонт забабахаю, стены снесу, лофт сделаю. Вик, у тебя ж на складе есть выходы на стройматериалы по дешевке? Подгонишь цемент и краску?
Вика посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом. В этом взгляде не было ни злости, ни обиды. Только холодный расчет логиста, который видит, что груз отправлен не по адресу и скоро испортится.
— Нет, Костя. У меня на складе только отчетность. Своего у меня нет.
Она вышла из квартиры, аккуратно прикрыв за собой тяжелую железную дверь. В подъезде пахло кошками и жареной картошкой. Вика не плакала. Она просто достала телефон, заблокировала контакт «Брат» и пошла вниз по лестнице, считая ступеньки.
Полгода пролетели как один серой, дождливый день.
Вика работала. Работа спасала от мыслей. Она была начальником логистического отдела в крупной торговой сети. Это означало постоянный стресс, звонки от водителей в три часа ночи, перепутанные накладные, скандалы с поставщиками и вечную нехватку грузчиков. Но там всё было честно: ты решаешь проблему — тебе платят. Не решаешь — штрафуют. Никаких «тонких душевных организаций».
С родителями она общалась сухо. Звонила раз в неделю: «Живы? Здоровы? Лекарства нужны?». Если нужны были лекарства, она переводила деньги или заказывала доставку. Сама не ездила. Ссылалась на занятость, авралы, инвентаризацию.
Костик, как доносила разведка в лице соседки тети Вали, ремонт так и не начал. Зато начал «красивую жизнь». Бабушкину квартиру он не сдавал, жил там сам. Водил компании, музыка гремела до утра. Соседи вызывали полицию, Костик платил штрафы (видимо, опять из родительской пенсии), но не унимался.
— Вика, ты бы поговорила с ним, — жаловалась мать по телефону. — Он нас не слушает. Говорит, я собственник, имею право. А там уже долг по коммуналке за три месяца.
— Он собственник, мам, — спокойно отвечала Вика, глядя в монитор рабочего компьютера. — Ты сама сказала. Ему виднее.
— Но нам звонят из управляющей компании! Грозятся в суд подать!
— Пусть подают на собственника.
— Вика, как ты можешь быть такой черствой?! Это же позор! Нашу фамилию полощут!
— Моя фамилия по мужу — Крайнова. А Смирнов — это Костя. Разбирайтесь. Мне некогда, у меня фура на таможне застряла.
Вика клала трубку и чувствовала, как внутри разжимается какая-то пружина. Раньше она бы сорвалась, побежала, оплатила, договорилась, пристыдила брата. Сейчас — нет.
Гром грянул в ноябре.
Зима в том году началась рано, с ледяными дождями и ветром, который пробирал до костей. Сергей, муж Вики, уехал в командировку на север, и Вика наслаждалась тишиной в квартире.
Звонок раздался в девять вечера. Номер матери.
— Вика… Вика, беда! — голос матери срывался на визг. — Отец упал!
Вика мгновенно подобралась.
— Скорую вызвала?
— Вызвала! Приехали, говорят — инсульт. Забирают в четвертую городскую. Вика, я одна не справлюсь, я боюсь! У меня самой давление двести! Приезжай срочно, надо в больницу ехать, там вещи собрать, врачам дать… Ты же знаешь, как там без денег!
Вика уже встала, чтобы идти одеваться. Рефлекс сработал: надо ехать, надо спасать. Она потянулась за джинсами, но вдруг рука замерла.
Перед глазами встала картина полугодичной давности. Клеенчатая скатерть. Довольная рожа Костика. «Ты баба сильная».
— А где Костя? — спросила она.
— Костя… Костенька трубку не берет, — зарыдала мать. — Видимо, занят, или спит, или музыка… Вика, какая разница?! Отец умирает!
— Разница есть, мам. Костя живет в центре, до четвертой больницы ему ехать десять минут на такси. Мне с моего района — час по пробкам.
— Ты что, торгуешься?! — в голосе матери появился тот самый металлический скрежет. — Отец родной при смерти, а она километры считает! Бессовестная! Мы тебе жизнь дали!
— Вы мне жизнь дали, а Косте — квартиру, — жестко отрезала Вика.
Она села обратно на диван. Сердце колотилось, как бешеное, но разум был холоден.
— Вика, приезжай немедленно! Мне плохо, я сейчас сама упаду! Нужно отца грузить, там санитаров нет, водитель один!
И тут Вика произнесла то, что зрело в ней полгода.
— Решили брату отдать квартиру? Вот пусть он вас и дохаживает, — бросила трубку Вика.
Она отключила телефон. Полностью.
Тишина в квартире стала оглушительной. Вика сидела, обхватив себя руками, и ее трясло. Это было страшно. Отказать родителям в критической ситуации — это табу, это грех, это то, за что проклинают. Но она понимала: если она сейчас сорвется и поедет, то этот круг не разорвется никогда. Костя будет жить в своей квартире и гулять, а она будет менять памперсы, платить врачам и выслушивать, что она всё делает не так.
Она налила себе воды, выпила залпом. Включила телефон через час.
Двадцать пропущенных от матери. Пять от тети Вали. Один с незнакомого номера.
Она перезвонила на незнакомый.
— Виктория Викторовна? — мужской голос, усталый. — Это врач скорой. Мы вашего отца госпитализировали. Состояние тяжелое, но стабильное. С ним жена поехала, но она сама не в себе, ей бы успокоительного.
— Я поняла. Я… я пришлю кого-нибудь.
— Пришлите. Там уход нужен будет. Санитарок не хватает.
Вика положила трубку. Она не поехала. Она нашла в записной книжке номер старого знакомого, который работал в частной службе сиделок.
— Паша, привет. Нужна круглосуточная сиделка в четвертую градскую. Срочно. Да, плачу двойной тариф. Прямо сейчас. Карту скину.
Это стоило ей отложенных на отпуск денег. Но она не поехала.
Следующие две недели были адом.
Мать звонила каждый день, проклинала, умоляла, плакала. Вика отвечала односложно: «Сиделка есть? Лекарства есть? Врач что говорит?».
Костя объявился на третий день.
— Ты чё, совсем охренела? — заорал он в трубку, даже не поздоровавшись. — Мать в истерике, батя овощ, а ты королеву включила? Мне некогда, у меня проект горит!
— Какой проект, Костя? Дегустация пива? — спокойно спросила Вика. — Ты квартиру получил? Получил. В договоре что написано? Нет, не в бумажном. В том, который по совести. Родители тебе всё отдали. Теперь твоя очередь отдавать.
— Я тебя засужу! Это неоказание помощи!
— Вперед. Кстати, сиделка оплачена до понедельника. Дальше сам. Стоимость суток — три тысячи рублей плюс питание. Памперсы и пеленки — отдельно. Счастливо.
В понедельник сиделка ушла. Вика знала это, потому что Паша отзвонился.
— Вик, мои девочки ушли. Твой брат приехал, устроил скандал, сказал, что дорого, что сами справятся. Мать твоя там кричала, что дочь у неё умерла. В общем, цирк.
— Спасибо, Паш. Извини за этот цирк.
Вика ждала. Она знала своего брата. Костя был брезглив до тошноты. Он не мог вынести вида грязной посуды, а уж менять памперсы парализованному отцу…
Во вторник вечером Вика поехала в больницу. Не в палату. Она зашла к лечащему врачу.
— Динамика есть, но реабилитация будет долгой, — сказал врач, протирая очки. — Ему нужен покой и профессиональный уход. Дома вы не справитесь, если не умеете. А ваша мама… извините, она сама пациент. Истерики, гипертония. Она только мешает. А молодой человек, сын, появился один раз, его вырвало прямо в палате, и он убежал курить. Больше мы его не видели.
— Ясно, — кивнула Вика. — Выписываете когда?
— Дней через пять, если пневмонии не будет.
Вика вышла из больницы и села в машину. Она не пошла к родителям. Рано.
Выписка.
Вика прислала такси класса «Комфорт+» к дверям больницы. Сама не приехала. Таксист помог погрузить отца (он плохо, но двигался) и довез их до дома.
Вечером Вика приехала к родителям. Дверь была не заперта.
В квартире стоял тяжелый запах болезни, лекарств и немытого тела. В прихожей валялись ботинки Костика.
В комнате на диване лежал отец. Он сильно похудел, лицо перекосило, один глаз не закрывался до конца. Рядом на стуле сидела мать, растрепанная, в грязном халате. Она смотрела в одну точку.
Костя ходил по комнате с телефоном у уха.
— Да я не могу сейчас! У меня тут засада полная! Да предки… Короче, скинь мне пятихатку на карту, а?
Увидев Вику, он замер.
— Явилась, — прошипел он. — Спасительница. Ты хоть знаешь, что тут было? Я отца на себе тащил на третий этаж! Лифт не работал!
— Лифт не работал, потому что ты в нем, наверное, и навалил в прошлый раз, — спокойно сказала Вика, проходя в комнату. — Привет, мам. Привет, пап.
Отец замычал что-то нечленораздельное, из уголка рта потекла слюна. Мать медленно повернула голову. В её глазах не было злости. Только животный страх и усталость.
— Вика… — прошептала она. — Вика, забери нас.
— Куда? — Вика прислонилась к косяку двери.
— К себе… Или сиделку найми… Костя… Костя не может. У него нервы. Он кричит на отца. Он его ударил, Вика… когда переодевал…
Вика перевела взгляд на брата. Тот покраснел, но тут же взвился:
— Да он вертится как уж! Я его держу, а он мычит! Я не нанимался тут г…. за ним выгребать! Я мужчина, мне работать надо!
— Ты не мужчина, Костя. Ты паразитина, — Вика сказала это без эмоций, как констатацию факта. — Значит так. Слушайте все внимательно.
Она достала из сумки папку.
— Я нашла хороший платный реабилитационный центр в области. Там уход, врачи, массаж. Месяц стоит сто двадцать тысяч. Курс — минимум три месяца. Плюс лекарства. Итого нужно около полумиллиона на первое время.
— Откуда у нас такие деньги?! — взвизгнула мать. — У нас пенсия двадцать тысяч!
— У вас есть актив, — Вика жестко посмотрела на брата. — Квартира бабушки.
— Ты че?! — заорал Костя. — Это моя хата! Мне подарили!
— Подарили, — кивнула Вика. — А теперь выбор. Либо ты, Костя, сейчас продаешь эту квартиру и оплачиваешь лечение отца. Либо ты сам, лично, моешь его ж…, кормишь с ложечки и слушаешь его мычание 24 часа в сутки. Я помогать руками не буду. Денег я дам ровно на еду. Всё.
— Мама! Скажи ей! — Костя кинулся к матери.
Галина Петровна посмотрела на сына. Впервые за тридцать лет она посмотрела на него не как на икону, а как на человека. Она увидела брезгливо поджатые губы, бегающие глазки, увидела, как он отстраняется от запаха, идущего от отца.
— Костя… — тихо сказала она. — Отец же…
— Да сдохнет он скоро, чего деньги тратить! — вырвалось у Кости.
В комнате повисла тишина. Даже отец перестал мычать.
Вика медленно подошла к брату. Она была ниже его на голову, но сейчас казалось, что она нависает над ним скалой.
— Вон, — сказала она.
— Это родительская квартира! Я прописан…
— Вон пошел! — рявкнула Вика так, что зазвенела люстра.
Костя схватил куртку и выскочил из квартиры, хлопнув дверью.
Вика выдохнула. Плечи опустились.
— Значит так, — сказала она, обращаясь к матери. — Завтра я вызываю юриста. Мы оформляем отмену дарения. Есть такая статья — если одаряемый совершил покушение на жизнь дарителя или члена его семьи, либо умышленно причинил телесные повреждения. Ты сказала, он ударил отца?
Мать заплакала, закрыв лицо руками.
— Ударил… По руке ударил, когда отец ложку выронил… Сильно… Синяк есть…
— Отлично. Зафиксируем. Плюс свидетельские показания соседей, они слышали, как он орал. Квартиру вернем. Продадим. Деньги — на лечение отца и вам на жизнь.
— А Костя? — всхлипнула мать. — Он же на улице останется…
— У Кости есть руки и ноги. Пусть идет грузчиком. Или на вахту. Мне все равно.
Вика прошла на кухню, открыла кран, намочила полотенце. Вернулась в комнату, подошла к отцу.
— Ну что, батя, — сказала она, аккуратно вытирая ему лицо. — Доигрались в любимчиков?
Отец смотрел на нее здоровым глазом. По его щеке текла слеза. Он попытался сжать ее руку своей слабой, холодной ладонью.
— Ви… ка… — прохрипел он.
— Молчи. Силы береги. Сейчас я тебя помою, перестелю. А завтра приедет человек, отвезет в центр. Я кредит взяла.
— Кредит? — мать подняла голову. — Вика… а как же ипотека?
— А так же. Справлюсь. Я же ушлая. И сильная.
Через полгода.
Вика сидела в той же кухне. Тот же стол, только клеенка новая, плотная, дорогая. И пахло теперь не лекарствами, а свежим супом и лимоном.
Отец сидел в инвалидном кресле. Он неплохо восстановился: речь вернулась, хоть и была медленной, левая рука начала работать. Он чистил картошку — медленно, неуклюже, но сам. Ему это было нужно для моторики.
Мать возилась у плиты. Она сильно сдала, сгорбилась, но в движениях появилась какая-то новая, виноватая суетливость. Она старалась угодить.
Квартиру бабушки вернуть через суд не удалось — слишком сложно доказать. Но Вика сделала иначе. Она прижала Костю долгами за коммуналку и угрозой уголовного дела за жестокое обращение (синяки отца зафиксировали). Костя, трусливый по натуре, испугался. Они подписали соглашение: он продает квартиру, отдает родителям 70% суммы, а 30% забирает себе и уматывает из города.
Костя уехал в Питер, «искать себя». Деньги он наверняка уже «профукал», но звонить боялся.
— Вик, тебе супу налить? С фрикадельками, как ты любишь, — робко спросила мать.
— Налей, мам. Только без хлеба.
Вика смотрела в окно. Там шел весенний дождь, смывая грязь с тротуаров.
Отношения с родителями не стали теплыми. Не было объятий, слезных прощений и душевных разговоров до утра. Этого нельзя склеить. Разбитая чашка, даже если ее склеить суперклеем, все равно останется с трещинами, и пить из нее неприятно — режет губы.
Но это были честные отношения. Деловой договор. Вика — опекун, менеджер их старости. Они — ее подопечные, которые наконец-то поняли, кто в этой стае вожак.
Вика знала, что они все равно любят Костю. Что мать тайком плачет над его детскими фотографиями. Что если он вернется, оборванный и несчастный, мать тайком сунет ему кусок хлеба.
Пусть. Это их право.
Главное, что документы на родительскую квартиру теперь оформлены через договор ренты на Вику. Никаких дарственных. Никаких иллюзий.
— Вкусный суп, — сказала Вика.
Отец уронил очищенную картофелину, она гулко стукнула об пол. Он дернулся, ожидая окрика.
— Ничего, пап, — Вика наклонилась и подняла картошку. — Помоем и в дело. Не страшно.
Она положила картофелину в миску и улыбнулась. Впервые за долгое время улыбка коснулась и глаз. Она была у себя дома. Не в этой квартире, а в своей жизни, где всё наконец-то стояло на своих местах. Жестко, но надежно. Как паллеты на ее складе.
Через полгода Вика поняла: покой — это иллюзия.
Телефон зазвонил в девять вечера. Незнакомый номер.
— Виктория Викторовна? Я жена вашего брата, Константина. Он исчез четыре дня назад. Я беременна. У нас кончились деньги. И мне больше некуда идти.
Вика замерла. У Кости жена? Ребенок?
— Где вы? — только и смогла она выдавить…
