— Три метра сорок сантиметров. Если убрать этот простенок, получится отличная, просторная зала. Сюда встанет сервант с моим хрусталем, а диван сдвинем к окну. Света будет больше, воздуха!
Металлический язык рулетки с визгом втянулся обратно в желтый пластиковый корпус. Галина Петровна, грузная женщина с тяжелым, как мельничный жернов, взглядом, удовлетворенно хмыкнула и записала цифры в блокнот. На ней была блузка с люрексом, который неприятно поблескивал в свете пасмурного дня, и массивные янтарные бусы, похожие на застывшие капли густого меда.
Юля застыла в дверях, не выпуская из рук ключи. Она вернулась с работы на два часа раньше — отменилась встреча с поставщиками — и застала в своей квартире картину, достойную театра абсурда. Её свекровь, женщина властная и привыкшая, что мир вращается вокруг её желаний, по-хозяйски расхаживала по гостиной в уличной обуви.
— Галина Петровна, — голос Юли прозвучал сухо, как треск сухой ветки. — Что здесь происходит? И почему вы в сапогах на паркете?
Свекровь медленно повернулась. В её глазах не мелькнуло ни тени смущения, лишь легкое раздражение от того, что её прервали за важным делом. Она поправила прическу — жесткие, коротко стриженные волосы цвета воронова крыла — и снисходительно улыбнулась.
— О, Юленька. Ты рано. А мы тут с Игорем прикидываем перепланировку. Знаешь, эти клетушки, которые строили десять лет назад, совершенно не годятся для большой семьи. Душно, тесно. Давление скачет.
Из кухни выглянул Игорь. Муж выглядел так, словно только что съел лимон, но пытается убедить всех, что это был сладкий персик. Он вытирал руки полотенцем, но глаза его бегали, избегая встречаться взглядом с женой.
— Привет, Юль. Мама просто зашла… посоветоваться.
— Посоветоваться насчет сноса несущей стены в моей квартире? — Юля прошла в комнату, демонстративно глядя на грязные следы от сапог свекрови. — Игорь, ты ничего не хочешь мне объяснить?
Галина Петровна громко захлопнула блокнот. Звук вышел похожим на выстрел.
— А что тут объяснять? — пророкотала она, опережая сына. — Жизнь, милая моя, не стоит на месте. Обстоятельства меняются. Я продала свою двушку. Сегодня утром подписала документы. Деньги уже на счету.
Повисла тишина. Такая плотная, что казалось, её можно резать ножом. За окном шумел проспект, где-то гудела сирена, но внутри квартиры воздух сгустился до предела.
— Вы продали квартиру? — медленно переспросила Юля. — Зачем?
— Затем, что Ларочке нужны деньги, — отрезала Галина Петровна, словно это объясняло всё, включая законы физики. — У сестры твоего мужа сложная ситуация. Её бизнес прогорел, кредиторы наседают, там такие проценты, что волосы дыбом. Неужели я, мать, буду смотреть, как моя дочь идет по миру? Я помогла. Закрыла её долги. А остаток… ну, там немного осталось, на первый взнос по ипотеке не хватит, но на хороший ремонт здесь — вполне.
Она обвела рукой гостиную Юли, словно дарила её сама себе.
— Так что жить я теперь буду с вами. Не волнуйся, я неприхотлива. Мне нужна только эта комната. Вашу спальню не трону, а вот тут переделаем. Игорю давно пора иметь нормальный кабинет, а не ютиться с ноутбуком на кухне. Сделаем зонирование…
Юля почувствала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, начинает разгораться холодное, злое пламя. Это была не истерика, не обида. Это было прозрение. Пазл сложился. Странные звонки Игоря по вечерам, его внезапный интерес к ценам на недвижимость, загадочные фразы о том, что «надо быть гибче».
Она посмотрела на мужа. Игорь стоял, прислонившись к косяку, и ковырял ногтем обои.
— Ты знал, — утвердительно сказала Юля.
— Юль, ну послушай, — начал он, наконец подняв глаза. В них читалась смесь страха и какой-то жалкой, расчетливой надежды. — У Ларисы реально проблемы. Мать не могла поступить иначе. Куда ей идти? На улицу? А у нас трешка. Места много. Мы же семья.
— Семья, — повторила Юля, пробуя слово на вкус. Оно горчило. — Значит, Лариса профукала деньги на свои безумные проекты, Галина Петровна спасла её, оставшись без жилья, а расплачиваться за этот аттракцион невиданной щедрости должна я? Своим комфортом, своим домом?
— Не смей так говорить о сестре мужа! — рявкнула Галина Петровна, и её лицо пошло красными пятнами. — Ты эгоистка, Юля. Всегда ею была. Только о себе и думаешь. «Мой комфорт», «мой дом». А то, что мы родные люди…
— Вот именно, — перебила Юля, и голос её стал жестким, как сталь. — Родные люди обычно спрашивают, прежде чем продавать единственное жилье и планировать переезд к невестке. Вы не спросили. Вы поставили перед фактом. И еще рулеткой тут размахиваете.
— Я мать твоего мужа! — Галина Петровна сделала шаг вперед, нависая над Юлей, как грозовая туча. От неё пахло тяжелыми, сладковатыми духами и старой пудрой. — Я вырастила Игоря, я вложила в него всё! И я имею право на достойную старость рядом с сыном. А ты… Ты должна быть благодарна, что мы вообще рассматриваем вариант совместного проживания, а не требуем размена!
Юля рассмеялась. Это был короткий, злой смешок.
— Размена? Размена чего, Галина Петровна?
— Этой квартиры! — свекровь топнула ногой, и с каблука отвалился кусок осенней грязи прямо на светлый ковер. — Вы в браке пять лет. Всё, что нажито — общее. Половина принадлежит Игорю. А значит, и я имею право здесь находиться.
Игорь поморщился, словно от зубной боли. Он явно надеялся, что всё пройдет мягче. Что Юля, как обычно, промолчит, сглотнет, попытается быть «хорошей», а потом он её умаслит. Но сценарий трещал по швам.
— Игорь, — Юля повернулась к мужу. — Ты не сказал маме?
— О чем? — буркнул тот.
— О том, чья это квартира. По документам.
Игорь молчал. Он прекрасно знал, о чем речь, но признавать это сейчас, перед разъяренной матерью, было равносильно самоубийству.
— Эта квартира, Галина Петровна, — чеканя каждое слово, произнесла Юля, — была куплена мной за три года до брака. Ипотеку я закрыла сама, продав бабушкино наследство в Воронеже. Игоря здесь нет ни метра. Ни сантиметра. Даже гвоздя в стене его здесь нет. Он здесь прописан временно, и регистрация заканчивается через два месяца.
Лицо свекрови вытянулось. Янтарные бусы глухо звякнули друг о друга. Она перевела взгляд на сына.
— Это правда?
Игорь пожал плечами, стараясь стать меньше ростом.
— Ну… формально да. Но мам, мы же жили, мы же делали ремонт… Я плитку в ванной клал…
— Плитку ты клал, потому что сэкономил на мастерах, а деньги, которые я тебе дала на бригаду, потратил на новую резину для своей машины, — напомнила Юля. — Я тогда промолчала. Но сейчас молчать не буду.
— С какой стати я должна съезжать? Это моя квартира! — гневно смотрела на свекровь Юля, чувствуя, как дрожат руки, но не от страха, а от переизбытка адреналина. — Вы продали своё жилье — это ваш выбор. Ваш и Ларисы. Вот к Ларисе и поезжайте. Она сейчас при деньгах, долги закрыты. Пусть выделит вам угол.
— Лариса снимает студию! — взвизгнула Галина Петровна. — Куда мне там, на голову ей сесть? У неё личная жизнь налаживается!
— А у меня, значит, личную жизнь можно пустить под откос? Превратить мой дом в коммуналку, снести стены, слушать ваши нотации по утрам?
Галина Петровна вдруг сменила тактику. Гнев на её лице сменился выражением скорбной мученицы. Она прижала руку к груди, тяжело задышала.
— Игорь… Сынок… Ты слышишь, как она со мной разговаривает? Она гонит мать на улицу. У меня сердце… У меня нитроглицерин в сумке…
Игорь дернулся к матери, но остановился, встретившись взглядом с женой.
— Юль, ну нельзя же так, — заныл он. — Ну куда она пойдет? Вечер уже. Давай она переночует, а завтра решим.
— Нет, — твердо сказала Юля. — Если она останется сегодня, она не уедет никогда. Я знаю этот тип людей. Сначала ночевка, потом «ой, давление», потом перевезем вещи, а через месяц я буду гостьей в собственной кухне.
— Ты бессердечная! — выплюнула Галина Петровна, мгновенно забыв про сердце. — Деньги и квадратные метры тебе дороже людей! Я всегда говорила Игорю, что ты ему не пара. Сухарь, карьеристка! Ни детей, ни уюта, только работа и отчеты!
— Вон, — тихо сказала Юля.
— Что? — опешила свекровь.
— Вон из моего дома. Сейчас же.
— Игорь! — взревела Галина Петровна. — Ты мужчина или тряпка? Твою мать выгоняют, как собаку, а ты молчишь?! Сделай что-нибудь! Прикажи ей!
Игорь посмотрел на Юлю. Впервые за пять лет она увидела его настоящего. Не того обаятельного парня, за которого выходила, и не того «перспективного специалиста», которым он себя считал. Она увидела человека, который всю жизнь искал, где помягче. Человека-функцию, который пристраивается к сильному. Раньше сильной была мать. Потом появилась Юля с квартирой и хорошей зарплатой. Теперь баланс сил поменялся.
Он выбирал. Но не между любовью и долгом. Он высчитывал, где ему будет выгоднее. С матерью без жилья и сестрой-неудачницей? Или с женой, у которой есть квартира, но которая сейчас смотрит на него как на пустое место?
— Мам, — просипел Игорь. — Юля права. Это её квартира. Ты… ты погорячилась с продажей. Надо было сначала с нами обсудить.
Галина Петровна задохнулась от возмущения. Её лицо стало пунцовым.
— Предатель! — выдохнула она. — Я ради вас… Ради семьи… А ты… Подкаблучник!
Она схватила свою сумку, стоящую на тумбочке в прихожей.
— Ноги моей здесь больше не будет! Я проклинаю этот дом! Вы еще приползете ко мне, когда Ларочка поднимется! Вот увидите!
Она рванула дверь так, что штукатурка посыпалась, и вышла на лестничную клетку, громко топая сапогами. Дверь лифта открылась сразу, словно ждала её, и Галина Петровна исчезла в его недрах, оставив после себя шлейф тяжелых духов и ощущение надвигающейся бури.
Игорь с шумом выдохнул и попытался обнять Юлю.
— Ну вот, ушла. Ты, конечно, жестко с ней, но… я понимаю. Она перегнула. Ничего, остынет, поедет к Ларисе, та что-нибудь придумает. Давай чай попьем? Я торт купил.
Юля отступила на шаг, уклоняясь от его рук. Она смотрела на мужа и видела совершенно постороннего человека. Чужого. Скользкого.
— Торт? — переспросила она. — Ты купил торт, чтобы отпраздновать переезд мамы?
— Ну зачем ты так… Я просто…
— Игорь, собирай вещи.
Он замер с глупой улыбкой на лице.
— В смысле? Куда? Мы же в отпуск через неделю собирались…
— Вещи. Собирай. — Юля прошла к входной двери и закрыла её на нижний замок, щелкнув задвижкой. — Ты знал про продажу квартиры. Ты молчал. Ты привел её сюда, зная, что она хочет здесь жить. Ты надеялся, что я прогнусь. Ты предал меня не сейчас, когда не заступился за мать. Ты предал меня еще неделю назад, когда начал этот спектакль.
— Юля, это бред! Куда я пойду на ночь глядя?!
— Туда же, куда и твоя мама. К Ларисе. Вы же семья. Помогайте друг другу.
— Ты не имеешь права! Я здесь прописан!
— Временно, — напомнила Юля. — И полиция быстро объяснит тебе разницу между правом собственности и временной регистрацией. Я даю тебе час. Чемоданы на антресоли.
Она ушла в кухню, не оглядываясь. Села на стул, глядя на пустую стену, которую еще десять минут назад планировали снести. Руки всё-таки дрожали. Было страшно. Было больно. Но еще было отчетливое чувство освобождения. Словно с плеч сняли мешок с цементом.
Из комнаты доносился шум: Игорь швырял вещи, что-то бормотал, пару раз громко выругался, пнул дверь шкафа. Потом пришел на кухню. В куртке, с дорожной сумкой через плечо. Вид у него был злой и жалкий одновременно.
— Ты пожалеешь, Юля. Одной остаться в тридцать два года — это не подарок. Кому ты нужна будешь со своим характером?
— Ключи, — протянула она ладонь.
Он швырнул связку на стол. Металл звякнул о столешницу.
— Стер… — начал он, но осекся под её взглядом. — Живи как знаешь.
Хлопнула входная дверь. На этот раз тише.
Юля сидела в тишине. За окном начал накрапывать дождь, стуча по подоконнику. Она встала, взяла тряпку и пошла в гостиную. На паркете остались грязные, подсохшие следы от сапог Галины Петровны.
Юля опустилась на колени и начала тереть пол. Методично, сильно. С каждым движением стирая не просто грязь, а последние пять лет жизни, в которых было слишком много лжи и слишком мало её самой.
Когда пятно исчезло, она выпрямилась. В квартире было тихо. Никто не вздыхал, не прикидывал, как переставить мебель, не лицемерил. Это была её квартира. Её крепость.
Она подошла к окну. Внизу, у подъезда, стояла одинокая фигура Игоря. Он кому-то звонил, размахивая руками. Потом сел в такси и уехал.
Юля задернула штору. Завтра нужно будет поменять замки. И, пожалуй, действительно купить новые шторы. Но только те, которые выберет она сама.
