— Выключай свет в прихожей, у нас не Эрмитаж, чтобы люстрами круглосуточно сиять. И воду потише сделай, счетчики крутятся, как бешеные, а платить кто будет? Пушкин?
Голос Тамары Павловны, густой и раскатистый, как звук старой виолончели, просочился сквозь закрытую дверь ванной. Маша зажмурилась, стоя под душем. Вода была единственным местом в её собственной квартире, где можно было спрятаться. Но и здесь, среди кафеля и пара, её доставали ценные указания.
Третья неделя. Шла третья неделя «небольшого визита».
Маша выключила кран, резко дернула шторку. Зеркало запотело, но даже в тумане она видела свое отражение — усталое, злое. Никаких безупречных укладок, волосы мокрыми сосульками липли к шее. Халат накинула быстро, затянула пояс так, что перехватило дыхание. Вышла.
В кухне царила Тамара Павловна. Она сидела за столом так монументально, словно это был трон, а вокруг — её подданные. На ней был неизменный бархатный халат цвета перезревшей сливы и массивные клипсы, которые она не снимала даже на ночь. Перед свекровью стояла чашка с остывшим чаем и блюдце с горой фантиков.
— Вышла? — утвердительно кивнула свекровь, не отрываясь от кроссворда. — Игорь звонил. Задерживается на объекте. Сказал, чтобы ужинали без него. Я вот думаю, может, картошки нажарить? Только масла у тебя мало, хозяйка ты экономная, я погляжу.
Маша молча подошла к столешнице, налила стакан воды. Руки не дрожали, но внутри всё звенело, как натянутая струна.
— Тамара Павловна, — тихо начала она. — Вы говорили, что ремонт у вас закончится через две недели. Прошло три. Вчера я звонила вашему прорабу, телефон которого вы оставили на тумбочке.
Свекровь замерла. Ручка в её руке, которой она вписывала слово из пяти букв, зависла над газетой.
— И что? — медленно спросила она, поворачивая голову. Взгляд у неё был тяжелый, оценивающий. Так смотрят на товар с истекающим сроком годности.
— А то, что номер не существует, — Маша поставила стакан на стол. Стук получился громким. — Я набрала его трижды. «Абонент не абонент». Что происходит?
Тамара Павловна хмыкнула, поправила клипсу и с достоинством отложила газету.
— Техника нынче ненадежная. Может, телефон разрядился. Может, оператора сменил. Ты чего к мелочам цепляешься? Мешаю я тебе, что ли? Сижу тихо, в угол забилась…
«В угол забилась» — это занимала большую комнату, где вообще-то была гостиная, смотрела сериалы на полной громкости до часу ночи и комментировала каждое движение Маши.
— Вы не мешаете, — солгала Маша, чувствуя, как ложь горчит на языке. — Но квартира у нас двухкомнатная, стены тонкие. Мы с Игорем планировали… жить своей жизнью.
— Ой, какой жизнью! — махнула рукой свекровь, и её бархатный рукав сбил со стола солонку. Соль рассыпалась белым веером. — К ссоре, — констатировала она без тени раскаяния. — Живите. Кто вам не дает? Работаете с утра до ночи, домой только ночевать приходите. А тут хоть живая душа есть, за квартирой присмотр.
В этот момент замок входной двери щелкнул. Вернулся Игорь.
Он вошел в кухню, не разуваясь, в рабочей куртке, от которой пахло цементом и холодной улицей. Лицо серое, под глазами тени. Он работал прорабом на стройке, тянул ипотеку за эту самую квартиру (хотя первый взнос был полностью Машин, с наследства), и в последнее время выглядел так, будто таскал кирпичи сам.
— Привет, — буркнул он, целуя Машу в макушку. — Мам, привет. Есть что пожрать?
— Картошечки хотела, да вот Маша говорит — масла нет, — тут же ввернула Тамара Павловна, поджимая губы.
Игорь устало выдохнул, сел на табурет, стягивая ботинки прямо в кухне, хотя Маша сто раз просила этого не делать.
— Маш, ну купи ты масла. Чего начинаешь?
— Дело не в масле, Игорь, — Маша прислонилась спиной к холодильнику. Холод металла немного остужал спину. — Дело в том, что твоя мама живет у нас месяц, а её ремонт, похоже, даже не начинался.
Игорь замер с одним ботинком в руке. Он перевел взгляд с жены на мать.
— Мам? Ты же говорила, там плитку кладут.
Тамара Павловна вдруг начала суетливо собирать рассыпанную соль в ладонь, чего делать было категорически нельзя — только размазывала грязь.
— Кладут, Игореша, кладут. Просто медленно. Мастера нынче пьющие, ненадежные.
— Какой адрес? — вдруг спросила Маша.
— Что? — не поняла свекровь.
— Адрес твоей квартиры, где идет ремонт. Я хочу съездить и посмотреть. Может, подтолкнуть рабочих.
В кухне повисла тишина. Слышно было, как гудит холодильник и как соседи сверху катают по полу что-то тяжелое, железное.
Тамара Павловна медленно встала, отряхнула ладони над раковиной. Вся её вальяжность исчезла, спина стала прямой, как палка.
— Нечего там смотреть. Пыль глотать.
— Мам, — голос Игоря стал жестким. Он, может, и любил мать, но дураком не был. И усталость делала его менее терпимым к загадкам. — Говори, что случилось.
Свекровь молчала минуту. Потом её лицо исказилось странной гримасой — смесью обиды и торжества мученицы.
— Нет у меня квартиры, — выпалила она. — Всё. Довольны? Допытались?
Маша почувствовала, как пол качнулся. Игорь уронил ботинок. Грохот показался пушечным выстрелом.
— В смысле — нет? — тихо спросил он. — Продала?
— Подарила! — выкрикнула Тамара Павловна, и в её голосе зазвенели истеричные нотки. — Ленке подарила! Сестре твоей! Ей нужнее, у неё двое детей, муж безрукий, живут в общежитии, друг у друга на головах сидят! А ты, Игорь, мужик, ты сильный, ты заработал. И еще заработаешь. А Ленка… она же пропадет.
Маша смотрела на мужа. Она видела, как у него на скулах заходили желваки. Ленка. Младшая сестра, любимица, «солнышко», которой всегда доставались лучшие куски, пока Игорь в семнадцать лет пошел разгружать вагоны, чтобы купить себе зимнюю куртку.
— Ты подарила Лене свою трехкомнатную квартиру в центре? — медленно, раздельно спросил Игорь. — А сама где жить собралась?
— Ну как… — Тамара Павловна вдруг сдулась, стала маленькой и жалкой. — Мы договорились. Я дарственную пишу, а они мне комнату выделяют. Жить будем вместе, внуков нянчить буду…
— И? — поторопила Маша.
— И не ужились мы, — злобно буркнула свекровь, отворачиваясь к окну. — Зять твой, Сережа этот, хам трамвайный. Сказал, что я ему мешаю. Что я дышу громко. Что я учу их жить. А Ленка… Ленка молчит. Глаза в пол и молчит. Неделю назад выставили вещи в коридор. Сказали: «Мама, погости у Игоря, нам надо отношения наладить».
— Неделю назад? — переспросила Маша. — А у нас ты три недели.
— Ну так… я заранее чувствовала, что дело к тому идет. Решила переждать бурю здесь. Думала, одумаются, позовут обратно.
— Они не позовут, — сказал Игорь. Он смотрел в одну точку на полу. — Ты подарила квартиру. Официально? Через МФЦ?
— Конечно! — всплеснула руками Тамара Павловна. — Я же по-честному хотела!
— Ты отдала им всё, — голос Игоря был пустым, лишенным эмоций. — А пришла жить к нам. К сыну, которому ты на свадьбу подарила набор полотенец, в то время как Ленке оплатила институт.
— Не считай чужие деньги! — взвилась мать. — Я мать! Я имею право жить там, где мои дети! Ты обязан меня принять! По закону совести обязан! У тебя тут две комнаты, детей нет пока, места вагон!
Маша смотрела на эту женщину и видела не несчастную старушку, а игрока, который поставил всё на «зеро» и проиграл, а теперь требует, чтобы казино вернуло деньги. И самое страшное — она уже начала расставлять мебель в их жизни. Она уже примеривалась, какую комнату займет навсегда.
— Игорь, — позвала Маша.
Муж поднял на неё глаза. В них была боль и растерянность. Он не был «маменькиным сынком», он был просто нормальным мужиком, которого предали самые близкие, и теперь он не знал, что делать с этим предательством, которое сидело на его кухне в бархатном халате.
— Она здесь жить не будет, — твердо сказала Маша.
— Что?! — Тамара Павловна развернулась всем корпусом. — Ты кто такая, чтобы решать? Это квартира моего сына!
— Это моя квартира, — отчеканила Маша. — Купленная в браке, но на деньги от продажи жилья моей бабушки. Ипотеку мы платим общую, но первый взнос — 70 процентов — мой. И по документам собственник — я. Игорь — созаемщик.
— Да как ты смеешь… — начала было свекровь, набирая воздух в грудь для скандала.
— Мам, помолчи, — тихо сказал Игорь. Он встал, подошел к окну. За стеклом гудела вечерняя улица, чужие жизни, чужие огни. — Маша права. Жить здесь втроем мы не будем.
— И куда ты мать выгонишь? На улицу? Под забор? — голос Тамары Павловны дрожал, но в нем было больше угрозы, чем слез. — Я всем расскажу! Я всей родне расскажу, что вы меня выгнали!
— Рассказывай, — равнодушно бросил Игорь. — Расскажи, как ты Ленке трешку отписала, а к нам пришла на шею садиться. Интересно послушать будет.
— Я не на шею! Я помогать буду! Готовить, убирать…
— Не надо, — перебила Маша. — Тамара Павловна, вы за три недели ни разу чашку за собой не помыли. Вы не помогать приехали. Вы приехали царствовать. Вы сделали выбор. Вы выбрали Лену. Вот к ней и езжайте.
— Она меня не пустит! — визгливо крикнула свекровь. Маска величия слетела окончательно. Перед ними стояла испуганная, глупая пожилая женщина, которая сама себя перехитрила.
— Это ваши проблемы с Леной, — жестко сказала Маша. Внутри у неё не было жалости. Была только холодная ярость за мужа, которого всю жизнь держали за второй сорт. — У вас есть час.
— Игорь! — Тамара Павловна кинулась к сыну, хватая его за руку. — Игорек, сынок, скажи ей! Ну уголок мне выделите! Я на кухне спать буду! Я тихая буду!
Игорь смотрел на мать сверху вниз. Он помнил, как она говорила ему в детстве: «Сам разбирайся, не маленький». Помнил, как она отказалась сидеть с его собакой, когда он уезжал в командировку, и пса пришлось отдать в приют на передержку. Помнил, как она говорила: «Лене нужнее, она девочка».
— Я отвезу тебя к Лене, — сказал он глухо. — Прямо сейчас.
— Не поеду! — топнула ногой Тамара Павловна. — Там этот… зять! Он на меня орет!
— Значит, будете орать друг на друга, — Игорь высвободил руку. — Собирайся.
Тамара Павловна села на стул. Вцепилась руками в сиденье.
— Не пойду. Имею право. Я прописана…
— Ты выписалась, чтобы продать… то есть подарить квартиру, — напомнила Маша. — Здесь ты гостья. Загостившаяся.
Свекровь молчала. Её глаза бегали по кухне, ища поддержки у стен, у шкафчиков, у забытой солонки. Потом она посмотрела на Машу с такой ненавистью, что, казалось, молоко в холодильнике должно было скиснуть.
— Ты… — прошипела она. — Ты нас поссорить хочешь. Ты всегда меня ненавидела. Змея.
Игорь резко обернулся.
— Хватит. Маша тут ни при чем. Это ты, мама, все сделала сама. Своими руками. Вставай.
— Не встану! — Тамара Павловна скрестила руки на груди. — Вызывайте полицию! Пусть меня выносят! Я посмотрю, как вы это сделаете!
Ситуация заходила в тупик. Она действительно могла устроить спектакль. Лечь на пол, вызвать «скорую» с давлением, устроить цирк на весь подъезд. Маша видела, как Игорь колеблется. Не потому что хочет оставить её, а потому что не может применить силу к матери. Это был тот самый момент, когда интеллигентность и воспитание играют против тебя.
Маша поняла, что сейчас всё решится. Либо они проглотят это, и Тамара Павловна останется здесь навсегда, постепенно выживая их из собственной жизни, превращая их брак в ад, либо…
Маша подошла к столу, взяла телефон свекрови, лежавший рядом с кроссвордом, и набрала номер.
— Ты кому звонишь? — насторожилась свекровь.
— Лене, — коротко ответила Маша, включая громкую связь.
Гудки шли долго. Потом раздался недовольный женский голос:
— Мам, ну я же просила не звонить вечером, мы фильм смотрим!
— Лена, это Маша, — громко сказала она. — Твоя мама сейчас сидит у нас на кухне и говорит, что ты выгнала её из дома, который она тебе подарила. Это правда?
Пауза.
— Маша? — голос Лены стал елейным, но с нотками паники. — Ну зачем сразу такие слова… «Выгнала». Просто маме нужен покой, а у нас дети шумные…
— Лена, слушай внимательно, — перебила Маша. — Через час Игорь привезет маму к вам. Если вы не откроете дверь или начнете скандал, я завтра же нанимаю адвоката. Хорошего, дорогого. И мы подаем иск о признании договора дарения недействительным. Основание — введение в заблуждение и, возможно, недееспособность дарителя в момент сделки. Справки мы найдем. Мама подтвердит, что не понимала, что делает, правда, Тамара Павловна?
Свекровь сидела с открытым ртом. Она переводила взгляд с телефона на Машу. В её глазах мелькнуло уважение. Животное уважение к силе.
— Что? — взвизгнула Лена. — Какая недееспособность?! Она нормальная!
— А если нормальная, то пусть живет там, где прописана по совести. В своей бывшей квартире. Игорь её привезет. Встречай.
Маша сбросила вызов.
На кухне стало тихо. Игорь смотрел на жену так, словно видел её впервые. С восхищением и немного со страхом.
— Вы не посмеете, — прошептала Тамара Павловна. — Судиться с родной сестрой…
— Мы посмеем, — спокойно ответила Маша. Она подошла к свекрови вплотную, наклонилась, упершись руками в стол. Её глаза были холодными и ясными.
— Если твоя мать через час не уедет из моей квартиры, ты полетишь в след за ней. Понял? — не выдержала Маша, глядя уже не на свекровь, а на мужа, намеренно повышая градус, чтобы отрезать пути к отступлению. Это была игра ва-банк, проверка на то, чья это семья на самом деле.
Игорь не моргнул. Он подошел к стулу, на котором висела сумка матери. Взял её.
— Маш, я понял. Но лететь никуда не надо. Мама уже уходит.
Он повернулся к Тамаре Павловне и протянул ей сумку.
— Вставай, мам. Поехали. У Ленки совесть проснулась, она ждет.
Тамара Павловна медленно поднялась. Она постарела лет на десять за эти пять минут. Бархатный халат казался теперь нелепым театральным костюмом, а сама она — актрисой, которую уволили из труппы.
— Вы… жестокие люди, — сказала она, завязывая пояс. — Бог вам судья.
— И тебе, мам. И тебе, — тихо ответил Игорь.
…Маша стояла у окна и смотрела, как внизу, во дворе, Игорь укладывает чемодан в багажник их старенького «Форда». Тамара Павловна стояла рядом, кутаясь в пальто, и что-то выговаривала сыну, размахивая руками. Игорь не отвечал. Он закрыл багажник, открыл ей дверь, подождал, пока она сядет, и обошел машину.
Когда красные габаритные огни скрылись за поворотом, Маша сползла по стене на пол. Ноги не держали. В кухне всё еще пахло душными духами свекрови и рассыпанной солью.
Она взяла тряпку и начала сметать соль. Крупинки падали в ведро с тихим шорохом.
Через два часа вернулся Игорь. Он вошел тихо, ключи звякнули о тумбочку. Маша сидела на диване в темноте, не включая свет.
Он подошел, сел рядом, не касаясь её.
— Отвез? — спросила она.
— Отвез. Серега пытался не пустить, орал через дверь. Я сказал, что вызову МЧС и полицию, скажу, что они удерживают чужое имущество. Открыли. Ленка ревет, мать орет, Серега матерится. Дурдом.
Игорь потер лицо ладонями.
— Маш.
— Что?
— Ты правда стала бы судиться?
Маша помолчала.
— Нет. Я не знаю. Наверное, нет. Но они должны были испугаться. Страх потери денег — единственное, что работает с такими людьми.
Игорь нашел её руку в темноте. Его ладонь была горячей и шершавой.
— Прости меня. Что я раньше не видел. Что довел до этого.
— Ты видел, — сказала Маша. — Просто не хотел верить. Это нормально. Это же мама.
— Больше не будет никаких «визитов», — твердо сказал он. — Я ей сказал, пока ехали. Если хочет общаться — по праздникам, на нейтральной территории. И без ночевок.
— Жестко, — заметила Маша.
— Жизненно, — ответил он. — Знаешь, Маш… Я когда ехал обратно, думал. Ведь если бы ты тогда не рявкнула, я бы, может, и прогнулся. Начал бы искать компромиссы. А компромиссов с паразитами не бывает.
Маша положила голову ему на плечо. От него пахло табаком (хотя он бросил), усталостью и, наконец-то, спокойствием.
— Знаешь, что самое смешное? — спросил он через минуту.
— Что?
— Ленка попросила у меня пять тысяч в долг, пока я в дверях стоял. «На нервах», говорит.
— Дал?
— Нет. Сказал, пусть квартиру продаст, если деньги нужны.
Маша фыркнула. Игорь тоже хмыкнул, и через секунду они уже смеялись — нервным, облегченным смехом, который смывает напряжение последних недель.
Телефон на столе Игоря коротко пискнул. Пришло сообщение.
«Сынок, у Лены дует из окна. Привези завтра мой обогреватель, он у вас на балконе остался».
Игорь взял телефон, прочитал, показал Маше. Потом медленно, с наслаждением нажал кнопку «Заблокировать».
— Обойдутся, — сказал он. — У нас тоже дует.
Маша встала, включила торшер. Теплый желтый свет залил комнату, выгоняя тени по углам. Квартира снова стала их крепостью. Большой, тихой и только их.
— Чай будешь? — спросила она. — С маслом. Я нашла пачку в морозилке.
— Буду, — улыбнулся Игорь. — И хлеба побольше.
Они сидели на кухне, пили чай и слушали тишину. И это была самая лучшая музыка в мире. Никакой драмы, никаких надрывов. Просто жизнь, в которой наконец-то расставили знаки препинания.
