— А куда мы, собственно, торопимся? — голос Вадима звучал с той самой интонацией, которую Надя ненавидела больше всего: тягучий, расслабленный, будто он объяснял неразумному ребенку, почему нельзя есть песок. — Цены сейчас на пике. Риелтор сказал, момент идеальный. Упустим — будем локти кусать.
Надя стояла посреди гостиной, сжимая в руках стопку свежевыглаженного белья. Запах горячего хлопка смешивался с тяжелым ароматом одеколона мужа — резким, древесным, который он начал носить пару месяцев назад.
— Вадик, я в третий раз спрашиваю: кто такой этот твой риелтор и почему он вообще оценивал мою квартиру без моего ведома? — она швырнула стопку на диван. Белье мягко пружинило, но звук получился глухой и неприятный.
Вадим поморщился, словно от зубной боли. Он был красив той немного обрюзгшей красотой мужчины за тридцать пять, который любит плотно поесть и считает, что спортзал — это для студентов. Его лицо, гладкое, всегда тщательно выбритое, сейчас выражало снисходительную усталость.
— Не «твою», а «нашу», Наденька. Мы же семья. Единый организм. — Он подошел ближе, пытаясь приобнять её за плечи, но Надя дернулась, как от удара током. — Послушай, я нашел вариант. Дом. Не просто коробка бетонная, как здесь, а настоящий дом. Два этажа, участок. И главное — воздух. Там дышится иначе.
— Я не хочу дышать иначе. Мне до работы пятнадцать минут на метро.
— Да брось ты эту свою логистику! — Вадим махнул рукой, и в этом жесте проскользнуло раздражение. — Мы говорим о будущем. О перспективах. Я договорился с Аркадием, он дает нам отличную скидку на строительство, если мы вложимся сейчас, на этапе котлована. Нужно только продать эту конуру.
«Конура» представляла собой просторную двухкомнатную квартиру в сталинском доме с высокими потолками, которую Надя выгрызала у судьбы зубами. Пять лет без отпусков, работа на износ в транспортной компании, ночные смены, подработки переводами технических текстов. Она помнила каждый рубль, вложенный в эти стены.
— Ты назвал мою квартиру конурой? — тихо спросила она.
— Не цепляйся к словам. Я о масштабе. Представь: большая гостиная, камин… И маме там будет удобнее.
Надя замерла. Вот оно. Главный козырь, который Вадим держал в рукаве пиджака.
— При чем тут Зинаида Петровна?
Вадим отвел глаза, начав поправлять манжету рубашки. У него была привычка теребить пуговицы, когда он врал или готовил почву для манипуляции.
— Ну, понимаешь… У мамы давление. Ей врачи рекомендовали покой, природу. В городе ей тяжело. А ее квартиру мы могли бы сдавать, деньги шли бы на погашение ипотеки за дом. Это же гениальная схема, Надь! Мы объединяем активы.
Надя подошла к окну. За стеклом шумел проспект, мигали вывески. Этот шум был ей родным. Он означал независимость.
— То есть план такой: мы продаем мое единственное жилье, влезаем в стройку «котлована» у твоего мутного друга Аркадия, и жить мы будем все вместе? Я, ты и твоя мама? В одном доме?
— Ну почему сразу «в одном»? Дом большой! У каждого свой угол. И потом, Лариска тоже…
Надя резко обернулась.
— Кто?
— Лариса, сестра моя. У нее сейчас сложный период, ты же знаешь. С мужем разводится, жить негде. Не на улицу же ей идти с чемоданами. Мы бы выделили ей мансарду на первое время.
Картина складывалась в уродливый пазл. «Единый организм» Вадима подразумевал, что Надя станет питательной средой для всего его семейства.
— Вадик, — сказала она очень спокойно, чувствуя, как внутри натягивается стальная струна. — Ты, кажется, забыл одну деталь. Мы женаты два года. А ипотеку я закрыла за три года до знакомства с тобой.
— Опять ты начинаешь! — Вадим всплеснул руками, его лицо пошло красными пятнами. — Какая разница, кто и когда? Мы сейчас вместе! Я, между прочим, сюда тоже вкладывался! Кто купил тот телевизор? А посудомойку?
— Телевизор ты купил себе, чтобы смотреть футбол. А посудомойку я оплатила с премии, ты только доставку оформил.
— Ты мелочная, Надя. Это… это просто низко. Считать копейки, когда речь идет о семейном гнезде.
В дверь позвонили. Настойчиво, требовательно — три коротких, один длинный.
— Это Аркадий, — быстро сказал Вадим, и в его голосе прозвучали нотки паники. — Я пригласил его посмотреть планировку. Надя, пожалуйста, не устраивай сцен. Просто послушай умного человека. Он профессионал.
Надя не успела ответить. Вадим уже метнулся в прихожую. Щелкнул замок, и в квартиру ввалился «профессионал». Аркадий оказался грузным мужчиной в кожаной куртке, которая скрипела при каждом движении. От него пахло табаком и ментоловой жвачкой.
— Привет хозяевам! — гаркнул он, не разуваясь и проходя прямо на паркет в грязных ботинках. — Ну, Вадос, показывай хоромы. Хотя чего тут показывать — потолки хорошие, стены сносить будем… О, хозяйка! — он заметил Надю и подмигнул ей маслянистым глазом. — Надежда, верно? Слышал, слышал. Характер нордический. Ничего, с бетоном и не такие ломаются.
Надя посмотрела на следы грязи на полу. Потом на Вадима, который суетливо семенил рядом с другом, заглядывая тому в рот.
— Стены сносить? — переспросила она ледяным тоном.
— А то! — Аркадий постучал костяшками по несущей стене. — Тут сделаем студию. Кухню объединим с залом. Ликвидность объекта сразу вырастет процентов на пятнадцать. У меня уже есть клиент, горит желанием внести задаток. Вадим говорил, вы готовы к сделке хоть завтра?
Надя перевела взгляд на мужа. Тот старательно изучал узор на обоях.
— Вадим говорил? — она сложила руки на груди. — А Вадим вам не сказал, на кого оформлена квартира?
— Да бросьте эти формальности, — отмахнулся Аркадий, проходя в спальню. — Доверенность, согласие супруга — это мы за день нарисуем. Главное — принципиальное решение. А оно, я вижу, есть. Вадик сказал, вы мечтаете о загородной жизни.
Надя шагнула, преграждая путь Аркадию.
— Выйдите из спальни.
Аркадий остановился, ухмылка сползла с его лица.
— Чего?
— Выйдите из моей спальни. И из моей квартиры.
— Надя! — взвизгнул Вадим. — Ты что творишь? Аркадий уважаемый человек!
— Этот уважаемый человек топчет мой паркет грязной обувью и планирует снос стен в чужой собственности.
— В какой чужой?! — взорвался Вадим. Внезапно его снисходительность исчезла, проступила злоба. — Ты опять за свое? «Мое, мое»! Да я здесь два года живу! Я этот кран на кухне чинил! Я… я морально вкладывался в этот быт! Ты думаешь, твои бумажки что-то значат, когда есть понятие семьи? По закону справедливости…
— По закону Российской Федерации, Вадим, — перебила его Надя, чувствуя странное спокойствие, будто она смотрела на эту сцену со стороны, через стекло монитора на работе. — Имущество, приобретенное до брака, разделу не подлежит.
— Да плевать мне на твои законы! — заорал он, брызгая слюной. — Ты эгоистка! Ты хочешь, чтобы моя мать гнила в двушке на окраине, а Лариска скиталась по съемным хатам? У нас есть ресурс! Вот он! — он топнул ногой. — И мы обязаны его использовать! Я муж, я глава семьи, я принял решение! Мы продаем эту квартиру. Задаток Аркадий уже почти взял, назад дороги нет, я слово дал!
Аркадий, наблюдавший за сценой с интересом стервятника, решил вмешаться:
— Слышь, Надежда, ты реально не быкуй. Вадос под этот объект уже серьезным людям обещания дал. Некрасиво получится, если сорвется. На бабки попасть можно.
В этот момент в двери снова повернулся ключ. Надя не меняла замки, и у Зинаиды Петровны был дубликат — «на всякий случай, вдруг цветы полить». Но цветы она не поливала, зато любила приходить с ревизией.
В коридоре появилась Зинаида Петровна, а за ней, шурша пакетами, протиснулась Лариса — женщина неопределенного возраста с ярко-рыжими волосами и усталым, вечно обиженным лицом.
— Что за шум, а драки нет? — пропела Зинаида Петровна, но глаза ее цепко сканировали пространство. Она увидела Аркадия, напряженного сына и стоящую посреди комнаты Надю. — О, у нас гости? Вадик, ты не говорил, что мы сегодня отмечаем переезд.
— Мам, подожди, — буркнул Вадим.
— А чего ждать? — подала голос Лариса, сбрасывая туфли. — Я вещи часть привезла, в машине еще три коробки. Вадик сказал, можно уже потихоньку перевозить, пока сделку оформляют. Надь, привет. Слушай, у тебя там на балконе место есть? А то у меня лыжи и зимняя резина.
Надя смотрела на них. На этот табор, который уже мысленно поделил ее квадратные метры, снес стены и расставил мебель в несуществующем доме. Они не спрашивали. Они просто пришли и взяли. Потому что считали, что имеют право. Потому что она — «ресурс».
Она вспомнила, как пять лет назад ела гречку без масла, чтобы скопить на первый взнос. Как спала на матрасе на голом полу в этой квартире в первую ночь, и была абсолютно счастлива. Как сама клеила эти обои, на которые Вадим сейчас даже не смотрел.
Внутри что-то щелкнуло. Громко и отчетливо. Жалость, привязанность, привычка — все это осыпалось, как старая штукатурка.
— Стоп, — сказала Надя. Не громко, но так, что Лариса замерла с коробкой в руках.
Она подошла к журнальному столику, взяла телефон.
— Ты чего? Полицию вызовешь? — хохотнул Аркадий, но как-то нервно.
— Зачем полицию? Я вызову грузчиков. Для ваших вещей, Вадим.
Вадим побледнел.
— Ты не посмеешь. Это и мой дом.
Надя выпрямилась. Она вдруг почувствовала себя выше, сильнее. Она посмотрела прямо в глаза мужу — бегающие, испуганные, злобные глаза чужого человека.
— Я вообще-то эту квартиру до свадьбы купила, так что ты тут никто, — осадила мужа Надя. Каждое слово падало тяжело, как кирпич. — Ни ты, ни твоя мама, ни твоя сестра, ни твои «уважаемые» друзья с грязными ботинками.
В комнате повисла тишина. Зинаида Петровна открыла рот, напоминая рыбу, выброшенную на берег.
— Да как ты… Да мы к тебе со всей душой! — взвизгнула свекровь. — Вадик, ты слышишь? Она нас гонит! Мать твою гонит!
— Слышу, мама, — прошипел Вадим. — Надя, ты сейчас совершаешь ошибку. Я уйду. Я реально уйду. И ты останешься одна в своей «конуре». Никому не нужная, старая…
— У тебя десять минут, — перебила Надя, глядя на часы. — Чтобы собрать вещи. И забрать своего друга. Если через десять минут вы не уйдете, я звоню в Росгвардию. Договор на охрану у меня, кстати, тоже на мое имя. И тревожная кнопка работает.
— Ты блефуешь, — неуверенно сказал Аркадий.
Надя молча нажала кнопку на брелоке ключей, который лежал на комоде. Маленький красный огонек мигнул.
— Время пошло.
— Ты сумасшедшая! — заорала Лариса. — Вадик, сделай что-нибудь! У меня лыжи!
— Забирай свои лыжи и вали! — рявкнул на сестру Вадим, понимая, что игра проиграна. Он метнулся в спальню, начал хватать с вешалок рубашки, комкая их.
— Аккуратнее, вешалки мои, — бросила ему в спину Надя.
Следующие десять минут были самыми отвратительными и самыми прекрасными в ее жизни. Семейство Вадима металось по квартире, выкрикивая проклятия. Зинаида Петровна хваталась за сердце, но не забыла прихватить со стола вазочку с конфетами (подарок Надиной коллеги). Аркадий исчез первым, буркнув что-то про «истеричек». Лариса пыталась утащить Надин фен, но была остановлена ледяным взглядом хозяйки.
Когда дверь за ними захлопнулась, наступила тишина.
Надя стояла в коридоре. На полу остались грязные следы от ботинок Аркадия. На вешалке сиротливо болтался забытый Вадимом шарф. В воздухе все еще висел запах дешевых духов Ларисы и пота Вадима.
Ей должно было быть больно. Она ждала слез, истерики, ощущения краха жизни. Но вместо этого она чувствовала, как легкие наполняются воздухом. Своим, собственным воздухом.
Она прошла на кухню. Налила стакан воды. Руки не дрожали.
Телефон пискнул. Сообщение от банка: «Оплата охраны прошла успешно». Через минуту позвонили с пульта:
— Надежда Викторовна, вызов был? Группа выехала.
— Отбой, — сказала она, глядя на свое отражение в темном окне. — Ложная тревога. Мусор выносили. Просто он оказался крупногабаритным.
Она положила трубку и впервые за два года по-настоящему улыбнулась. Завтра будет тяжелый день: менять замки, вызывать клининг, подавать на развод. Вадим, конечно, будет трепать нервы, требовать разделить стоимость ремонта крана и поклейки обоев. Пусть. У нее есть чеки. У нее есть выписки со счетов.
А главное — у нее есть стены. Те самые, которые она купила сама. И которые защитили её, когда «каменная стена» мужа оказалась сделана из гнилого картона.
Надя взяла швабру. Грязь с пола нужно было смыть немедленно. Чтобы к утру в её доме не осталось и духа этих людей. Она терла паркет с остервенением, и с каждым движением ей становилось все легче и легче, будто она отмывала не пол, а свою собственную душу от липкой паутины чужой лжи.
Жизнь не закончилась. Жизнь, настоящая, честная, только начиналась.
