Лариса Викторовна стояла посреди гипермаркета «Лента» и чувствовала себя полководцем, проигравшим битву при Ватерлоо, но вынужденным зачем-то еще и мариновать пленных. Вокруг бушевала предновогодняя истерия. Люди с глазами, полными ужаса и надежды, таранили друг друга тележками, сметая с полок всё, что не прибито: подарочные наборы с гелями для душа (универсальная месть коллегам), акционные мандарины (кислые, зато по 89 рублей) и бесконечные батареи майонеза.
Лариса посмотрела в свой список. «Горошек мозговых сортов». В тележке сиротливо каталась банка кукурузы и палка колбасы «Брауншвейгской», которую она урвала, буквально вырвав из рук какой-то интеллигентной старушки в берете. Старушка тогда прошипела что-то про «молодежь пошла», хотя Ларисе уже стукнуло пятьдесят четыре, и к молодежи она относилась так же, как к балету — с уважением, но издалека.
— Лар, ну чего мы тут торчим? — заныл над ухом Олег.
Олегу было пятьдесят шесть. Выглядел он на «еще вполне», но вел себя как капризный пятиклассник, которого заставили переписывать домашку. Он висел на ручке тележки, всем своим видом демонстрируя мировую скорбь. В его руках была банка пива «по акции», которую он уже успел мысленно выпить.
— Мы не торчим, Олег, мы обеспечиваем твой желудок стратегическим запасом на праздники, — отозвалась Лариса, сверяя ценники. — Ты же сам сказал, что без «Мимозы» Новый год не Новый год, а так, смена календаря.
— Да купи ты любую банку! — взвыл муж. — Вон, «Красная цена». Какая разница?
— Разница, Олег, в том, что один горошек нежный, как первый поцелуй, а второй — как шрапнель времен Гражданской войны. Тебе потом жевать.
Она решительно взяла «Бондюэль», проигнорировав болезненный стон мужа при виде цены. Лариса давно поняла: экономить на еде — это путь к язве и депрессии. На всем остальном они и так экономили.
Их финансовое положение напоминало старые жигули: едет, но стучит, гремит и требует постоянного долива масла. Лариса работала главбухом в небольшой, но гордой фирме по продаже стройматериалов. Олег… Олег «искал себя». Последние пять лет он искал себя в такси (не понравилось, спина болит), в охране (скучно, кроссворды кончились), а сейчас числился «менеджером по работе с клиентами» у друга детства, что на практике означало сидение в офисе и обсуждение политики.
Квартира, в которую они сейчас везли пакеты с едой, была крепостью Ларисы. Двушка-«сталинка» с высокими потолками, доставшаяся ей от родителей. Она выплатила долги за ремонт, она поменяла проводку, она знала каждую трещинку на потолке. Олег в этой квартире был, по сути, элементом декора. Иногда полезным (мусор вынести), иногда вредным (диван продавить), но привычным.
— Мама звонила, — вдруг сказал Олег, когда они уже грузили пакеты в багажник их старенького «Форда».
У Ларисы автоматически сжались челюсти. Свекровь, Зинаида Ильинична, была женщиной-памятником. Памятником самой себе и своему великому материнскому подвигу. Жила она в пригороде, в добротном частном доме, но каждый раз, звоня сыну, говорила голосом умирающего лебедя, требующего немедленной госпитализации в лучшие клиники Швейцарии.
— И что говорит Зинаида Ильинична? Опять давление? Или соседские коты снова устроили заговор против ее грядок в декабре?
— Зря ты так, — насупился Олег, садясь за руль. — Мама просто хочет семью увидеть. Праздник все-таки. Она приедет завтра.
Лариса вздохнула. План полежать 31-го числа в ванной с маской на лице и бокалом шампанского накрылся медным тазом. Вместо этого придется изображать радушную хозяйку, слушать советы о том, что пыль надо вытирать не тряпкой, а специальным пипидастром, и что оливье Лариса режет слишком крупно («куски как для свиней, прости господи»).
— Пусть приезжает, — махнула рукой Лариса. — Диван в гостиной разложим. Только чур, Олег, развлекаешь ее ты. Я готовлю, а ты слушаешь про ее варикоз и про то, как при Брежневе колбаса пахла колбасой.
Олег странно посмотрел на нее. Как-то… искоса. С хитрецой и одновременно страхом. Так смотрит собака, которая уже сгрызла пульт от телевизора, но хозяин этого еще не заметил.
— Разберемся, — буркнул он…
Дома было хорошо. Пахло мандаринами (Лариса все-таки купила ящик марокканских) и чистотой. Лариса любила свой дом. Она любила этот паркет, который циклевала три года назад, отдав за это всю квартальную премию. Любила тяжелые шторы блэкаут, которые позволяли спать в выходные до обеда. Любила кухню с фасадами цвета «слоновая кость».
Олег включил телевизор — там шел неизменный «Иван Васильевич меняет профессию». Шурик бегал по магазинам радиодеталей, царь требовал продолжения банкете.
Лариса резала колбасу на завтрак. Завтра 30-е, последний рабочий день, короткий. Надо бы холодец поставить вариться на ночь…
— Лар, — Олег зашел на кухню, держа руки в карманах домашних треников.
— М? — она не обернулась.
— Я тут подумал… Мы с тобой уже двадцать пять лет вместе. Серебряная свадьба скоро.
— Через полгода, Олег. Не торопи события. Денег на банкет все равно пока нет.
— Да я не про банкет. Я про… про справедливость.
Лариса отложила нож. Слово «справедливость» в устах Олега обычно означало, что он либо вляпался в долги, либо хочет купить какую-то дорогую и ненужную ерунду вроде надувной лодки, хотя на рыбалке был последний раз в 98-м году.
Она повернулась к мужу. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел куда-то в район вытяжки.
— Какая справедливость тебя беспокоит, Олежек? В мире или локально, в пределах нашей жилплощади?
— Мама стареет, — начал он издалека. — Ей страшно. Она там одна, в доме этом. Здоровье не то. Ей нужны гарантии. Понимаешь? Ощущение, что она не на птичьих правах в этой жизни.
— У твоей мамы дом в собственности, Олег. И пенсия, которой я завидую. Какие птичьи права? Она там местная помещица.
Олег набрал в грудь воздуха, как перед прыжком в ледяную воду.
— Я решил маме на Новый год долю в твоей квартире подарить.
В кухне повисла тишина. Слышно было только, как в холодильнике шумит компрессор и как капает вода из крана (Олег обещал починить прокладку еще в октябре).
Лариса моргнула. Потом еще раз.
— Прости, что? — переспросила она очень тихо. — Мне послышалось, или ты сказал «в твоей квартире»?
— Ну да, — Олег, сказав главное, немного осмелел. — Смотри, какая логика. Мы же семья? Семья. Имущество у нас общее? Общее. Я тут живу двадцать лет? Живу. Ремонт делал? Ну, обои клеил, плинтуса прибивал. Значит, имею моральное право.
— Моральное, — повторила Лариса, пробуя слово на вкус. — А юридическое ты где взял, стратег?
— Я уже узнал, — быстро заговорил Олег, вытаскивая руки из карманов и начиная жестикулировать. — Можно оформить дарение через нотариуса. Ты просто даешь согласие, что выделяешь мне долю, а я ее передариваю маме. Или ты сразу маме даришь. Так даже проще, на пошлине сэкономим. Я все посчитал! Это будет такой жест… Понимаешь? Она успокоится. Будет знать, что у нее есть угол в городе. Что в случае чего — ее никто не выгонит.
Лариса села на табуретку. Ноги вдруг стали ватными. Это было не просто наглость. Это было какое-то детское, незамутненное слабоумие, помноженное на многолетнюю привычку сидеть на шее.
— Олег, — сказала она медленно, стараясь, чтобы голос не дрожал. — А ты не припух, часом? Эта квартира — наследство моих родителей. Мы в нее въехали, когда у тебя за душой были только рваные носки и гитара. Ты в ней прописан только потому, что я тебя пожалела, когда ты с первой женой разводился и тебе идти было некуда.
— Ну вот! — обрадовался Олег, не уловив сарказма. — Ты же добрая! Ты же понимаешь! Ну что тебе стоит? Это же просто бумажка! Мама не собирается тут жить вечно. Ей просто нужно знать. Владеть. Это статус!
— Статус? — Лариса почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. — А ничего, что статус «владелица доли» дает ей право вселиться сюда в любой момент? Продать эту долю цыганскому табору? Подарить ее фонду защиты сурикатов?
— Мама никогда так не сделает! — обиделся Олег. — Она святая женщина! Она просто хочет чувствовать себя частью нашей семьи. Юридически. Я уже сказал ей, что сюрприз будет. Она так обрадовалась, плакала даже… Сказала: «Наконец-то сынок настоящим мужчиной стал, хозяином».
Лариса закрыла глаза. Перед мысленным взором встала картина: Зинаида Ильинична, вытирая скупую слезу кружевным платочком, мысленно уже расставляет свою герань на подоконниках Ларисы и выкидывает ее любимый кофейный столик.
— Значит, ты уже пообещал? — уточнила Лариса.
— Ну да. Я же мужик, я слово дал. Завтра она приедет, мы за столом торжественно объявим, а после праздников к нотариусу. Я и шаблон красивый скачал, в рамочку вставил, чтобы вручить под бой курантов.
— В рамочку… — прошептала Лариса. — Красивый шаблон.
Она встала. Подошла к мойке, выпила стакан воды залпом. Ей очень хотелось взять тяжелую чугунную сковородку и проверить, насколько крепок череп у человека, который двадцать лет живет за ее счет и считает это своим достижением. Но Лариса была женщиной интеллигентной. И, что важнее, расчетливой.
Скандалить сейчас — значит, превратить Новый год в ад. Олег встанет в позу оскорбленной добродетели, начнет пить, мама его приедет и начнет умирать прямо в коридоре. Нет. Тут нужно тоньше.
— Хорошо, Олег, — сказала она, повернувшись к нему. Лицо ее было спокойным, как у сфинкса, который только что загадал Эдипу загадку без ответа. — Раз ты пообещал… Раз ты мужик и хозяин… Готовь свою рамочку.
— Правда?! — Олег чуть не подпрыгнул. — Ларка, я знал! Я знал, что ты у меня золото!
Он полез обниматься. Лариса позволила себя обнять, стоя неподвижно, как телеграфный столб.
— Только у меня одно условие, — сказала она ему в плечо.
— Любое! Хочешь, я посуду неделю мыть буду? Месяц!
— Нет, посуду ты и так мыть будешь. Условие другое: до боя курантов мы эту тему не поднимаем. Ни слова. Я должна… морально подготовиться к такому щедрому жесту.
— Заметано! — просиял Олег. — Ты лучшая! Пойду маме позвоню, обрадую, что все в силе!
Он убежал в комнату, на ходу хватая телефон. Лариса осталась на кухне одна.
Она посмотрела на недорезанную колбасу. Взяла нож.
— Золото, значит, — пробормотала она. — Ну, смотри, Олежек. Золото — металл тяжелый. Им и прибить можно.
Она достала телефон, открыла приложение банка. Проверила счета. Потом открыла папку «Документы» в облаке. Там хранились сканы всех чеков за ремонт, квитанции об оплате коммуналки за последние пять лет (все с ее карты), кредитный договор на машину Олега, который тоже гасила она…
— Подарок, говоришь, — усмехнулась Лариса Викторовна. — Будет тебе подарок. Незабываемый.
Зинаида Ильинична прибыла тридцатого декабря ровно в полдень. Она не вошла, она воцарилась в прихожей, заполнив ее запахом «Красной Москвы» и пирожков с капустой. С собой она привезла три огромные сумки, в которых, судя по весу, были кирпичи для строительства баррикад.
— Ох, дорогуша, — выдохнула она, подставляя Ларисе щеку для поцелуя. Щека была пудреная и холодная. — Еле доехала. Пробки, давка, таксист — хам, радио шансон слушал, на мои замечания огрызался. Сердце колотится, вот-вот выпрыгнет.
— Здравствуйте, Зинаида Ильинична. Проходите, тапочки вот, — Лариса была сама любезность.
Свекровь прошла в квартиру, цепким взглядом сканируя пространство. Это был взгляд оценщика из ломбарда, который ищет царапины на фамильном серебре.
— Ой, а что это у вас тюль такой серый? — тут же спросила она, тыча пальцем в окно. — Не стирала давно, Ларочка? Или это мода такая нынче пошла — грязью окна завешивать?
— Это оттенок «пепельная роза», Зинаида Ильинична. Дизайнерский текстиль.
— Хм. Дизайнерский. Раньше это называлось «хозяйка-неряха», а теперь дизайнерский. Ну-ну. Денег-то поди стоит, как чугунный мост? Олег, сынок, ты зачем позволяешь жене деньги на тряпки переводить?
Олег, тащивший сумки мамы, пыхтел:
— Мам, ну нормально же смотрится. Красиво.
— Тебе, сынок, всё красиво, лишь бы не трогали, — отрезала мать. — А я вот вижу: пыль на карнизе. Вон там, в уголке.
Лариса молча проглотила замечание. «Терпи, — сказала она себе. — Завтра будет шоу. А сегодня репетиция».
— Чай пить будем? — предложила она. — Я пирог испекла. С вишней.
— С вишней… — протянула Зинаида Ильинична. — Кисло, небось. У меня от кислого изжога. Но давай, раз испекла. Не выбрасывать же продукты. Олег говорил, вы на всем экономите, чтобы… кхм… подарок подготовить.
Она многозначительно подмигнула сыну. Тот расцвел.
— Да, мам! Всё готово! Завтра всё будет!
Весь вечер прошел в том же духе. Зинаида Ильинична критиковала всё: жесткость воды в кране («волосы лезут»), мягкость матраса («спина отвалится»), качество туалетной бумаги («наждак, прости господи»). Она вела себя так, будто уже вступила в права владения и проводит инвентаризацию своего нового имущества.
Она даже зашла в спальню к Ларисе и Олегу, по-хозяйски открыла шкаф-купе.
— А чего это тут твоих вещей, Лариса, три полки, а Олежкиных — одна маленькая? Ущемляешь мужика?
— У мужика, Зинаида Ильинична, из одежды двое джинсов и три свитера. А у меня дресс-код на работе, — спокойно ответила Лариса, разбирая постельное белье для свекрови в гостиной.
— Ой, дресс-код… Начальница… — фыркнула свекровь. — Лучше бы о муже так заботилась, как о дресс-коде. Худой он у тебя. Бледный. Не кормишь совсем?
Лариса посмотрела на «худого» Олега, у которого футболка на животе натянулась как барабан.
— Он на диете, мама. Готовится стать моделью. Плюс-сайз.
Олег хихикнул, но под взглядом матери поперхнулся.
Утро началось не с кофе, а с того, что Зинаида Ильинична включила телевизор на полную громкость в семь утра.
— Просыпайтесь, сони! Новый год проспите! — гремел ее голос, перекрывая Надежду Бабкину из телевизора.
Лариса встала. Голова была ясной и холодной. Сегодня был день возмездия. Она пошла на кухню, где свекровь уже хозяйничала, переставляя кастрюли местами.
— Я тут решила холодец твой переварить, — заявила она. — Жир не сняла, мутный он какой-то. Я процедила.
— Спасибо, — процедила Лариса сквозь зубы. — Очень мило с вашей стороны.
Весь день прошел в кухонном угаре. Резали, варили, парили. Олег периодически забегал на кухню, таскал куски колбасы и спрашивал: «Ну как, настроение праздничное?».
— Волшебное, — отвечала Лариса, шинкуя лук с такой скоростью и злостью, что слезы текли даже у кота, сидевшего в коридоре.
Ближе к одиннадцати вечера стол был накрыт. Хрусталь сверкал (Лариса достала бабушкин сервиз, пусть будет торжественно). Свечи горели. Елка мигала.
Олег надел рубашку, которую Лариса ему погладила. Зинаида Ильинична облачилась в люрексовое платье, похожее на кольчугу, и нацепила бусы из искусственного жемчуга.
Сели. Проводили старый год. Выпили по первой.
— Ну, — Олег встал, держа бокал. Лицо его лоснилось от важности момента. Он чувствовал себя Рокфеллером, который жертвует миллионы на благотворительность. — Дорогие мои женщины! Этот год был… разным. Но мы семья! И в Новый год надо входить с чистым сердцем и щедрыми поступками.
Он полез под елку и достал оттуда ту самую папку с рамочкой.
Зинаида Ильинична замерла, прижав руки к груди. В ее глазах читалось: «Ну наконец-то, справедливость восторжествовала, эта квартира теперь и моя».
— Мама! — торжественно провозгласил Олег. — Мы с Ларисой посоветовались и решили сделать тебе главный подарок. Подарок, который ты заслужила. Чтобы ты знала: ты здесь не гостья. Ты здесь — дома.
Он протянул ей папку. Свекровь дрожащими руками взяла ее. Открыла. Там, в дешевой пластиковой рамке, был вставлен лист А4 с заголовком «СЕРТИФИКАТ на владение 1/2 доли квартиры». Выглядело это как грамота за участие в школьной олимпиаде по природоведению.
— Ох… — выдохнула она. — Олежек… Ларочка… Это же… Это же документы? Их к нотариусу нести?
— Да, мам! — сиял Олег. — После праздников пойдем и всё оформим. Лариса подпишет. Правда, Лар?
Все посмотрели на Ларису. Она сидела прямо, держа бокал за тонкую ножку. На губах играла легкая улыбка Джоконды, которая только что узнала, что Леонардо да Винчи переписал на нее свою мастерскую.
— Конечно, — мягко сказала она. — Обязательно оформим. Только, Олег, ты, кажется, перепутал папки.
— В смысле? — улыбка сползла с лица мужа.
— В прямом. Ты подарил маме красивую картинку. А реальные документы — вот они.
Лариса достала из-под салфетки тонкую папку. Открыла ее.
— Что это? — насторожилась свекровь. Чутье старой хищницы подсказывало ей, что добыча срывается с крючка.
— Это, Зинаида Ильинична, калькуляция, — спокойным, лекторским тоном начала Лариса. — Смотрите. Вот здесь — выписка из ЕГРН. Собственник квартиры — я. Единоличный. Основание — наследство. Это имущество не делится при разводе и не является совместно нажитым. Это раз.
Олег побледнел.
— Лара, ты чего начинаешь? Праздник же…
— Тихо, Олег. Я не закончила. Вторая бумажка — это список твоих вложений в эту квартиру за 20 лет. Я не поленилась, подняла архивы. Обои в 2015-м году — 4 тысячи рублей (клеили вместе). Смеситель в ванной — 2 тысячи (менял сантехник, ты смотрел). Итого, по моим подсчетам, твой вклад в недвижимость составляет примерно 0,001% от ее рыночной стоимости.
— Ты считаешь копейки?! — взвизгнула свекровь. — Как мелочно! Это же муж!
— Это не муж, Зинаида Ильинична. Это инвестиционный проект с отрицательной доходностью, — жестко ответила Лариса. — Идем дальше. Третья бумажка. Это, Олег, кредитный договор на твой «Рено Логан», который ты разбил три года назад. Кто закрывал кредит? Я. Сумма — полмиллиона.
— Я бы отдал! — вякнул Олег.
— Когда? В следующей жизни? А вот здесь — расписка твоего друга, которому ты занял мои накопления на отпуск и который исчез в тумане. Еще двести тысяч.
Лариса обвела взглядом притихший стол.
— Так вот, Олег. Ты хотел подарить маме долю? Прекрасная идея. Я согласна.
— Согласна? — у Олега отвисла челюсть.
— Конечно. Я готова продать маме долю. По рыночной цене. Квадратный метр в нашем районе стоит 250 тысяч рублей. Половина квартиры — это примерно 7 миллионов. Но, так и быть, по-родственному, с учетом твоих «вложений» и выпитых тобой литров моего терпения… Я готова уступить долю за 6 миллионов 900 тысяч. Деньги на бочку — и завтра идем к нотариусу.
Зинаида Ильинична побагровела. Цвет ее лица слился с цветом свеклы в «Селедке под шубой».
— Ты… ты торгуешься?! С матерью?! — захрипела она. — Да у меня пенсия двадцать тысяч! Откуда у меня миллионы?!
— Ну, у вас же дом, дача, накопления «на похороны», которые, как я знаю, лежат на вкладе под хороший процент, — улыбнулась Лариса. — Продавайте дом, переезжайте к нам, выкупайте долю. Всё честно. Рыночные отношения, как вы любите говорить.
— Хамка! — взорвалась свекровь. Она вскочила, опрокинув стул. — Олег! Ты слышишь, как она со мной разговаривает? Сделай что-нибудь! Ударь кулаком по столу!
Олег сидел, вжав голову в плечи. Он понимал: бунт на корабле подавлен, капитан казнен, а крысы бегут.
— Мам, ну… она права… квартира-то ее… — промямлил он.
— Тряпка! — рявкнула мать. — Я уезжаю! Сейчас же! Ноги моей здесь не будет!
Она рванула в коридор.
— Такси вызвать? — вежливо осведомилась Лариса. — Или на метле быстрее?
— Гадина! — донеслось из прихожей. Слышно было, как свекровь яростно натягивает сапоги. — Олег, ты идешь со мной? Или останешься с этой… барыгой?
Олег посмотрел на жену. На теплый свет кухни. На утку с яблоками. Потом посмотрел в темный коридор, где бушевала его мама.
— Лар… ну чего ты так жестко? — жалобно спросил он. — Ну просто бы сказала «нет». Зачем унижать?
— Затем, Олег, — Лариса встала и подошла к нему. — Что если ты за 25 лет не понял, где твой дом, а где твои фантазии, то объяснять надо доступно. Через калькулятор. Ты остаешься или уходишь? Решай сейчас. Если остаешься — завтра ты ищешь нормальную работу. Не «себя», не «тему», а работу. Грузчиком, курьером, кем угодно. И приносишь домой деньги. Если нет — чемодан вон там, на антресоли.
В коридоре хлопнула входная дверь. Зинаида Ильинична ушла, так и не дождавшись свиты.
В квартире стало тихо.
Олег молчал. Он смотрел на «Сертификат» в рамочке. Потом взял вилку и ткнул в холодец.
— Вкусно, — сказал он тихо. — Не мутный.
— Ешь, — сказала Лариса, садясь обратно. — Куранты скоро.
Она налила себе шампанского. Внутри была пустота, но это была хорошая, чистая пустота. Как в квартире после генеральной уборки.
— С наступающим, Олег.
— С наступающим, Лариса Викторовна, — ответил он, впервые за много лет назвав ее по отчеству. Кажется, до него начало доходить.
За окном бахнул салют. Лариса улыбнулась. Подарок удался. Она подарила себе спокойствие. И, кажется, наконец-то подарила мужу мозги. Пусть и в демо-версии.
