— Духу твоей семейки в новогоднюю ночь в моей квартире не будет, понял? — заявила Аня мужу, с размаху опуская нож на разделочную доску.
Звук вышел сочный, финальный. Так гильотины падали во времена французской революции, отсекая головы зажравшимся аристократам. Только тут вместо аристократа была вареная морковка для оливье, а вместо плахи — икеевская доска, уже видавшая виды.
Я, сидя в углу на табуретке и методично очищая селедку от костей, даже бровью не повела. Только внутренне хмыкнула. Ну наконец-то. Прорвало плотину. А то я уж грешным делом думала, что моя дочь святая, и нимб ей голову натирает.
Витя, зять мой ненаглядный, застыл с банкой горошка в руке. Глаза у него стали как у того кота из «Шрека», только без обаяния. Один испуг и вселенская скорбь еврейского народа.
— Ань, ну ты чего… — заблеял он, переминаясь с ноги на ногу. Носки у него были разные: один черный, другой темно-синий. Я это заметила, потому что сама же их утром из-под дивана и выудила. — Мама уже билеты взяла. И тетя Люба с Игоряшей. Они же гости… Родня…
— Родня, Витенька, это когда люди помогают, или хотя бы не гадят, — отчеканила Аня, не оборачиваясь. — А это — татаро-монгольское иго с гостинцами в виде трех банок прокисших огурцов и запросами как у английской королевы.
Я аккуратно сложила филе селедки на тарелочку. Руки пахли рыбой и луком — запах предстоящего праздника, будь он неладен. На часах было тридцатое декабря, вечер. Самое время для скандалов. Статистика, знаете ли. У народа нервы сдают: кредитки опустошены, дедлайны горят, а тут еще нужно изображать счастье.
Квартира эта, к слову, досталась Ане не просто так. Это был наш с покойным мужем, царствие ему небесное, долгострой. Мы на нее десять лет копили, во всем себе отказывали, я в старом пальто ходила, пока моль не подавилась. Анечка ипотеку платит исправно, сама, замечу. Витя же у нас — натура творческая, «в поиске себя». Пока он себя ищет, мы с дочерью ищем деньги на коммуналку и новый ламинат, который в прошлый приезд Витиного племянника, «Игоряши», вздулся от пролитой кока-колы.
— Елена Сергеевна, ну скажите ей! — Витя решил призвать тяжелую артиллерию в моем лице.
Я вытерла руки полотенцем, поправила очки и посмотрела на зятя поверх линз. Этот взгляд я оттачивала тридцать лет работы главбухом. От него обычно прокисало молоко и признавались в растратах.
— А что я должна сказать, Витенька? — голос у меня был мягкий, как сливочное масло, которое сейчас стоит двести рублей за пачку, с ума сойти можно. — Что Аня неправа? Так она права. В прошлый раз твоя мама, уважаемая Тамара Ильинична, вылила мне в фикус остатки чая, потому что ей «до раковины идти далеко». Фикус, между прочим, сдох. А он, в отличие от некоторых, кислород вырабатывал.
Витя насупился.
— Ну это случайно вышло… А Игоряша просто ребенок…
— Игоряше четырнадцать лет, Витя, — напомнила я. — В этом возрасте Гайдар полком командовал, а твой племянник только умеет чипсы жрать и в планшет тыкать жирными пальцами. И материться так, что у нас соседка, интеллигентная женщина, учитель музыки, креститься начала, хотя она убежденная атеистка.
Аня тем временем повернулась к мужу. Лицо у нее было уставшее, серое. Под глазами тени, губы обветрены. Работает девка на двух работах, контент-менеджером и еще тексты какие-то пишет ночами. А Витя… Витя у нас менеджер по продажам чего-то там, что никто не покупает. Приносит домой тридцать тысяч и считает, что он добытчик. Мамонт, блин, замороженный.
— Вить, послушай меня внимательно, — сказала она тихо. И вот этот тихий тон был страшнее крика. — Я устала. У меня нет сил готовить ведро оливье на твою орду. У меня нет денег покупать красную рыбу и икру, чтобы тетя Люба сказала, что «в Пятерочке по акции вкуснее было». Я хочу просто лечь, выпить шампанского и посмотреть «Иронию судьбы», даже если я знаю ее наизусть. В ти-ши-не.
— Но они уже едут! — воскликнул Витя. — Поезд завтра утром прибывает! Куда я их дену?
— А это, дорогой мой, вопрос твоей компетенции, — Аня вернулась к морковке. — Сними им квартиру. Гостиницу. Хостел. Вокзал, в конце концов, теплый.
— У меня нет денег на квартиру… — прошептал Витя, и в этом шепоте была вся суть их брака.
Я вздохнула. Встала, подошла к холодильнику, достала майонез «Провансаль». Классика. Без него и жизнь не жизнь, и салат — просто набор овощей.
— Витя, — сказала я. — Давай посчитаем. Билеты из их Сызрани сюда и обратно — это тысяч десять на троих, если плацкарт. Плюс тут они будут жить неделю. «Кушать-то хоцца», как говорилось в одном фильме. Твоя мама любит колбасу сырокопченую, «Брауншвейгскую», которая нынче по цене крыла от самолета. Тетя Люба пьет только полусладкое, и не по одной бутылке. Игоряша требует пиццу. Итого, их визит нам встанет тысяч в тридцать-сорок. Это без учета разрушений.
Витя молчал. Математика — наука точная и бессердечная, против нее с лозунгами «мы же семья» не попрешь.
— У меня есть пять тысяч, — буркнул он.
— Поздравляю, — хмыкнула Аня. — Этого хватит на такси от вокзала и обратно.
Ситуация накалялась. В воздухе пахло не только вареными овощами, но и разводом. И честно говоря, я бы на месте Ани этот развод оформила еще года два назад, когда Витя купил себе игровую приставку вместо того, чтобы добавить на ремонт ванной. Но я молчу. Я же мудрая теща. Я только факты подбрасываю, как дрова в печку.
— Значит так, — Витя вдруг выпрямился, пытаясь изобразить главу прайда. Получилось жалко, как у пуделя, который пытается лаять басом. — Это и моя квартира тоже. Я имею право приглашать гостей.
Ой, зря он это сказал. Ой, зря. Я даже нож отложила. Аня медленно повернулась. В ее глазах зажглись недобрые огоньки.
— Твоя квартира? — переспросила она. — Витя, ты в ипотеку вкладываешь пять тысяч в месяц. Пять! Остальное плачу я и мама помогает. Ты здесь, по факту, арендуешь угол по льготной цене. И если мы сейчас начнем делить квадратные метры пропорционально вложениям, то твое место будет на коврике у двери. И то, только если коврик подвинется.
Витя покраснел так, что стал похож на перезревшую свеклу.
— Ты меня попрекаешь? Деньгами попрекаешь?
— Я тебя не попрекаю, я тебе глаза открываю, — Аня устало потерла виски. — Вить, я не против гостей. Я против нашествия. Помнишь прошлый Новый год? Твоя мама раскритиковала мой холодец, сказала, что у меня руки не из того места растут. Тетя Люба напилась и пела «Шальную императрицу» в три часа ночи, пока соседи не вызвали полицию. А Игоряша, ангелочек, смыл в унитаз наполнитель для кота. Мы первого января не подарки открывали, а сантехника ждали за тройной тариф! Я до сих пор помню этот счет. Пять тысяч, Витя! Твой месячный вклад в бюджет!
— Мама хотела как лучше… про холодец… — пробормотал Витя. — Совет дала.
— Советы дают, когда спрашивают. А когда сидят за чужим столом и жрут чужой холодец, говорят «спасибо», — отрезала я. Не сдержалась, каюсь. Но сил же нет смотреть на этот цирк.
Тут у Вити зазвонил телефон. На экране высветилось: «МАМУЛЯ». Звук был громкий, и мы услышали бодрый голос Тамары Ильиничны:
— Витюша! Сынок! Мы уже подъезжаем к какой-то станции, связь пропадает! Ты скажи Аньке, пусть гуся запечет, Люба гуся хочет! И это, пусть диван в большой комнате разберут, а то у меня спина болит на раскладушке спать. Мы решили пораньше приехать, сюрприз! Через три часа будем!
Витя побледнел. Он посмотрел на Аню, потом на телефон, потом на меня.
— Мам, тут такое дело… — начал он.
— Ой, не слышу! Связь плохая! Все, целую, готовьте поляну! — и гудки.
Тишина на кухне стала звенящей. Слышно было, как холодильник работает, старый, надежный, не то что некоторые мужья.
Аня молча подошла к столу, взяла телефон, открыла приложение банка.
— Витя, — сказала она спокойно. — У тебя есть три часа. Вот я тебе перевожу десять тысяч. Это мой тебе подарок на Новый год. Добавь свои пять. Сними им квартиру посуточно. Сейчас цены взлетели, но на окраине однушку найдешь. Купи им пельменей и шампанского.
— Но они обидятся! — взвыл Витя. — Мама скажет, что я подкаблучник!
— А ты и есть подкаблучник, Витя, — улыбнулась Аня, но улыбка была грустной. — Только каблук у меня стоптанный, потому что я все на себе тащу. Выбирай: или ты везешь их в съемную квартиру, и мы нормально встречаем Новый год вдвоем… ну, с мамой… или ты едешь с ними. И остаешься там. Ключи на тумбочку положишь.
Это был ультиматум. Настоящий, железобетонный. Я смотрела на дочь с гордостью. Выросла. Зубки прорезались. Жаль только, что для этого пришлось столько дерьма хлебнуть.
Витя стоял, обдумывая варианты. В голове у него скрипели шестеренки. С одной стороны — мама с гусем и «Шальной императрицей». С другой — теплая квартира, жена (пока еще) и перспектива не искать жилье самому. Инстинкт самосохранения победил сыновний долг.
— Деньги перевела? — спросил он глухо.
— Перевела.
Он вздохнул, взял телефон и полез на Авито.
— Алло? Сдается? А на трое суток можно? Трое взрослых… Нет, животных нет… Ну, почти…
Я вернулась к селедке. Нужно было доделать «шубу». Новый год все-таки.
Через четыре часа Витя вернулся. Вид у него был потрепанный, как у солдата, вернувшегося из окружения.
— Заселил, — буркнул он, падая на стул. — В Бирюлево. Там ремонт от застройщика, мебели почти нет, зато дешево.
— И что сказали? — поинтересовалась я, ставя чайник.
— Орали, — честно признался Витя. — Мама кричала, что проклянет. Тетя Люба сказала, что мы зажрались. Игоряша пнул дверь ногой.
— Дверь в съемной квартире? — уточнила Аня.
— Ага. Хозяин залог не вернет, скорее всего.
— Ну и черт с ним, с залогом, — Аня подошла к мужу и обняла его за плечи. Впервые за вечер. — Зато дома тихо.
— Гуся они, кстати, требовали, — усмехнулся Витя, и в его голосе проскользнуло что-то новое. Облегчение? — Я им курицу гриль купил у метро. Сказал, что это мини-гусь.
Мы рассмеялись. Нервно, но искренне.
Тридцать первого декабря мы сидели втроем. Стол был накрыт скромно, но со вкусом. Моя фирменная «шуба», Анины тарталетки с икрой (все-таки купила баночку, решила себя порадовать), запеченное мясо. Елка мигала гирляндами. По телевизору Женя Лукашин в сотый раз летел в Ленинград.
Телефон Вити разрывался от звонков и сообщений, но он мужественно поставил его на беззвучный. Лишь один раз, когда на экране высветилось фото мамы на фоне ковра, он взял трубку.
— Да, мам. С наступающим. Нет, приехать не можем, у нас… карантин. Да, страшная болячка. Называется «хотимпокоя». Ага. И вас тоже. Курица сухая? Ну извини, гуси улетели на юг.
Он положил трубку и посмотрел на нас.
— Знаете, — сказал он, накладывая себе салат. — А курица и правда была так себе. Зато здесь пахнет вкусно.
Я посмотрела на него. Конечно, он не изменится в одночасье. Он все такой же безалаберный Витя, который забывает вынести мусор и не знает, сколько стоит килограмм гречки. Но сегодня он сделал выбор. Маленький шаг для человечества, но огромный скачок для отдельно взятой ячейки общества.
— Ешь давай, добытчик, — сказала я, подкладывая ему мясо. — И запомни этот момент. Спокойствие в доме стоит дороже любого гуся.
За окном бабахали салюты. Народ праздновал. Где-то в Бирюлево Тамара Ильинична и тетя Люба, наверное, перемывали нам кости под курицу-гриль. Но нам было все равно.
В квартире было тихо, тепло и пахло мандаринами. А большего нам, простым людям, и не надо. Главное, чтобы никто не лез в душу в грязных сапогах. И в квартиру тоже.
