Нина Андреевна, женщина пятидесяти шести лет, комплекции приятной, но основательной, стояла посреди кухни и смотрела на холодец. Холодец смотрел на нее в ответ мутным, жирным глазом. Он еще не застыл, но уже всем своим видом намекал, что жизнь — штука сложная и дрожащая.
— Ну и куда тебя столько? — вздохнула Нина, вытирая руки о передник. — Ведь говорила Толику: купи две рульки, две! Нет, приволок четыре. Акция у них, видите ли. Теперь хоть ванну заливай этим желе.
За окном серел ноябрьский Петербург, мокрый и неуютный, как старая половая тряпка. А на кухне у Нины Андреевны было жарко, как в мартеновском цеху. Сегодня у мужа, Анатолия Борисовича, был юбилей. Шестьдесят лет. Дата серьезная, требовавшая жертв. И главной жертвой, как обычно, была назначена нервная система Нины и семейный бюджет, который после похода на рынок жалобно пищал и просился на ручки.
Нина работала начальником смены на логистическом складе. Работа нервная, требующая умения рявкнуть так, чтобы грузчик в другом конце ангара уронил коробку, но сразу же ее поймал. Поэтому дома Нина ценила тишину и порядок. Но какой, к лешему, порядок, когда на пороге юбилей?
В духовке доходило мясо «по-французски» — блюдо, за которое любой французский шеф-повар подал бы на Россию в суд по правам человека, но которое Толик обожал до дрожи. Майонез, сыр, картошка, свинина — холестериновая бомба замедленного действия. На столе уже стояли миски с оливье (тазик, классика), селедка под шубой (свекла нынче дорогая, зараза, тридцать рублей за штуку, будто ее в космосе выращивали) и нарезка из колбасы, которую Нина выбирала придирчиво, как жениха для дочери.
— Ниночек, — раздался голос мужа из гостиной. — А у нас рюмки те, с золотой каемочкой, где?
— В серванте, Толя! Где им еще быть? Не в стиральной же машине! — отозвалась Нина, ловко шинкуя зелень.
Толик, вообще-то, мужик неплохой. Звезд с неба не хватал, но зарплату носил, полки прибивал (правда, после третьего напоминания) и налево не смотрел — шея болела. Но была у Толика одна особенность, тяжелая, как чугунный мост. И звали эту особенность Регина Марковна…
Свекровь.
Регине Марковне стукнуло восемьдесят два. Возраст почтенный, требующий уважения. Но вместе с почтением в комплекте шли: луженая глотка, здоровье как у космонавта (несмотря на стопку медкарт толщиной с «Войну и мир») и лавное — патологическая, фантастическая, всепоглощающая жадность.
Эта женщина помнила цены на хлеб в шестьдесят первом году и до сих пор не могла простить государству инфляцию. Она мыла одноразовые пакеты, сушила их на прищепках и складывала в ящик «на черный день». Судя по количеству пакетов, черный день должен был длиться лет триста.
Нина знала: Регина Марковна придет не просто поздравить сына. Она придет с инспекцией. И, конечно же, с тарой…
Звонок в дверь прозвенел ровно в пять. Не в пять ноль одну, а в пять ноль ноль. Свекровь обладала пунктуальностью немецкого поезда и неотвратимостью асфальтоукладчика.
— Иду! — крикнул Толик, поправляя галстук, который на его шее смотрелся как удавка на каторжнике.
В коридоре послышалась возня, шарканье и зычный голос:
— Ну, здравствуй, именинник! Дай я тебя поцелую, сынок! Ой, как ты похудел! Нина тебя совсем не кормит? Кожа да кости!
Нина в кухне закатила глаза. Толик весил сто пять килограммов при росте метр семьдесят восемь. Если это «кожа да кости», то слон в зоопарке — балерина.
В кухню вплыла Регина Марковна. Маленькая, сухонькая, в берете, который, казалось, прирос к голове еще при Брежневе, и с огромной клеенчатой сумкой на колесиках.
— Здравствуй, Нина, — сухо кивнула она, окидывая стол взглядом сканера в аэропорту. — Ох, наготовила-то… Денег, поди, уйму угрохала?
— Здравствуйте, Регина Марковна. Проходите, мойте руки. Деньги наши, сами заработали, сами и тратим, — спокойно парировала Нина, выставляя на стол горячее.
— Ваши, ваши… — пробурчала свекровь, разматывая шарф. — А мать, может, последний х… хлеб без соли доедает. Пенсия-то — слезы.
Это была любимая песня.
Пенсия у Регины Марковны была, кстати, повышенная, плюс «ветеранские», плюс она сдавала гараж покойного мужа. Жила она одна, коммуналку платила исправно, но при этом умудрялась откладывать на книжку такие суммы, что Нина, случайно увидев выписку пару лет назад, чуть не поперхнулась чаем. Там хватило бы на однушку в Мурино.
— Подарок-то вот, — Регина Марковна торжественно извлекла из недр сумки сверток в газете. — Носки. Шерстяные. Сама вязала. И варенье, прошлогоднее, смородина. Ешьте, витамины.
Нина мысленно усмехнулась. Варенье, судя по цвету, было позапрошлогодним и уже начинало бродить, превращаясь в домашнее вино. Носки кололись даже через газету.
— Спасибо, мама, — растрогался Толик. Он всегда робел перед матерью.
Сели за стол. Кроме свекрови, были еще сын Нины и Толика, Пашка, с женой Леночкой. Молодые, ипотечные, вечно голодные. Леночка была девочка хорошая, но готовить не любила, предпочитая доставку роллов. Поэтому на домашние котлеты она смотрела с вожделением хищника.
— Ну, за здоровье! — поднял рюмку Толик.
Понеслось…
Застолье шло своим чередом. Толик краснел, слушая тосты. Пашка с Леночкой налегали на салаты. Нина Андреевна, как опытный дирижер, следила за наполнением тарелок и рюмок, сама почти не ела — напробовалась во время готовки так, что кусок в горло не лез.
А Регина Марковна ела.
Нет, она не просто ела. Она уничтожала продукты.
Она методично, без суеты, поглощала бутерброды с икрой («Ой, икра-то мелкая, небось по акции брали, подделка, ну да ладно, не выбрасывать же»), накладывала себе гору оливье, потом три куска мяса «по-французски».
— Жирновато, Нина, жирновато, — комментировала она, пережевывая свинину. — Поджелудочная-то у Толика не казенная. Масла набухала… А масло сейчас по двести рублей пачка! Куда такое расточительство?
— Вкусно, мам, ну вкусно же! — защищал жену Толик, уплетая за обе щеки.
— Вкусно ему… Я.д. тоже бывает сладким, — философски заметила свекровь, подцепляя вилкой кусок красной рыбы. — Рыбка-то хоть свежая? А то в «Рыбном» на Лесной вчера тухлятину выкладывали, я видела.
Нина молчала. Она знала: ответишь — начнется лекция на час. Она просто подливала чай и мечтала, чтобы этот вечер скорее закончился. Голова гудела, ноги отекли. Хотелось лечь, включить сериал про ментов и забыть про холодец, гостей и цены на свеклу.
Ближе к девяти вечера молодежь засобиралась домой.
— Мам, пап, спасибо, все было супер! — Пашка чмокнул Нину в щеку. — Мы полетели, завтра на работу рано.
— Возьмите с собой контейнерочек, — предложила Нина. — Котлеток положу, салатика.
— Ой, нет, Нина Андреевна, спасибо! — замахала руками Леночка. — Мы на диете с понедельника. Правда, Паш?
— Угу, — грустно кивнул Пашка, косясь на недоеденную рульку. — На диете.
Молодые ушли.
Остались трое: Нина, Толик и Регина Марковна. Стол был разорен, но еды оставалось еще много. Нина всегда готовила с запасом — советская привычка, страх пустого стола. Половина противня мяса, почти целая миска селедки под шубой, нарезка, фрукты.
— Ну что, — Нина тяжело поднялась. — Пойду чайник поставлю по новой. Торт будем резать.
Пока она возилась с чайником, в комнате повисла тишина. Толик расслабленно откинулся на диване, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. Регина Марковна сидела прямо, как палка, и внимательно изучала остатки пиршества. Ее глаза бегали от тарелки с сыром к миске с холодцом. В голове у нее, казалось, работал калькулятор.
— Толя, ты иди полежи, устал поди, — ласково сказала мать. — А мы тут с Ниной приберемся.
Толик, радостный, что его освобождают от повинности носить тарелки, ушел в спальню. Нина вернулась в гостиную с тортом.
И тут началось…
Регина Марковна уже не сидела. Она стояла у стола и деловито сгребала грязные тарелки в стопку. Но это было только начало. Из своей бездонной сумки на колесиках она извлекла… пластиковые контейнеры. Много контейнеров. Разных мастей и калибров — от ведерок из-под майонеза до лотков от мороженого. Все мытые, но с характерными царапинами долгой службы.
— Нина, неси пакеты, — скомандовала свекровь, открывая крышку первого ведерка.
— Зачем, Регина Марковна? — не поняла Нина. — Я сейчас в посудомойку все загружу.
— Какая посудомойка? Еду убирать надо! Пропадет же! В квартире жарко, надышали.
— Так я в холодильник уберу, — Нина поставила торт на край стола.
Регина Марковна посмотрела на нее как на неразумное дитя.
— В какой холодильник? У тебя там места нет, я смотрела, когда руки мыла. Да и зачем вам столько? Вы же старые уже, вам на ночь есть вредно. Толику вообще худеть надо, вон пузо какое отрастил. А я заберу.
С этими словами она взяла большую ложку и щедро зачерпнула оливье. Плюх! Салат перекочевал в ведерко из-под квашеной капусты.
— Подождите, — Нина опешила. — В смысле — заберете?
— В прямом, — свекровь работала ложкой быстро и технично, как экскаватор в карьере. — Я на стол накрывала? Помогала. Вот, вилки раскладывала. Значит, участие принимала. Я и остатки заберу. Вам все равно много. Выкинете ведь, я тебя знаю. Ты хозяйка расточительная, у тебя хлеб плесневеет. А у меня ничего не пропадет.
Нина застыла. «Помогала накрывать» заключалось в том, что Регина Марковна переложила салфетки с левого края стола на правый и раскритиковала скатерть.
Тем временем свекровь уже перешла к мясу…
— Мясо хорошее, мягкое, — бормотала она, укладывая куски свинины в лоток друг на друга, плотненько, чтобы больше влезло. — Я его завтра с гречкой разогрею. Дня на три хватит. И рыбу давай сюда. Что вы на нее смотрите? Она заветрится к утру.
Нина почувствовала, как внутри закипает та самая волна, которой она обычно успокаивала грузчиков. Она потратила на этот стол пятнадцать тысяч рублей. Она стояла у плиты два дня. Она хотела завтра просто разогреть это мясо и не готовить, лежать с книжкой. А теперь эта здоровая, обеспеченная женщина на ее глазах мародерствует, прикрываясь заботой о здоровье сына?
— Регина Марковна, — голос Нины стал твердым, как мороженый минтай. — Положите мясо на место.
Свекровь замерла с куском свинины в воздухе.
— Что?
— Положите. Мясо. Обратно.
— Ты чего, Нина? Жалко, что ли? — искренне удивилась старушка. — Для матери мужа жалко куска? Я ж говорю — у вас пропадет!
— У нас есть холодильник. И морозильная камера, — чеканила слова Нина, подходя к столу. — Я готовила это два дня. Мы с Толей будем это есть завтра и послезавтра. Я не собираюсь снова вставать к плите только потому, что вы решили сэкономить на продуктах за мой счет.
— Сэкономить?! — взвизгнула Регина Марковна. — Да как у тебя язык поворачивается! Я о вас забочусь! Чтоб вы не обожрались и не лопнули! А ты мне — «положи»? Неблагодарная! Я сына вырастила!
— Сына вы вырастили сорок лет назад, — отрезала Нина. — А стол накрывала я. Сегодня. На свои деньги.
Она решительно взяла контейнер с оливье, который свекровь уже успела наполнить, и вывалила его содержимое обратно в салатник. Шлеп! Майонезная гора дрогнула.
— Ты что делаешь?! — ахнула свекровь, хватаясь за сердце (театрально, Нина знала этот жест: сейчас пойдет в ход «скорая», «давление» и «старуха с косой на пороге»). — Ты у родной матери мужа кусок изо рта вырываешь! Толя! То-о-оля! Иди посмотри, как твоя жена мать обижает!
Из спальни высунулся заспанный и испуганный Толик.
— Что случилось? Мам, Нин, вы чего?
— Она! — Регина Марковна ткнула в невестку сучковатым пальцем. — Она мне еды пожалела! Остатков! Объедков! Говорит — подавись, старая, но не дам! Выгоняет!
Толик растерянно переводил взгляд с красной матери на белую от бешенства жену.
— Нинуль, ну… ну дай ты ей с собой чего-нибудь. Жалко, что ли? Ну правда, много же осталось.
Это было ошибкой. Роковой ошибкой Анатолия Борисовича.
Нина медленно повернулась к мужу. В ее глазах он прочитал приговор. Не только себе, но и всем своим будущим рыбалкам, гаражным посиделкам и, возможно, спокойной старости.
— Жалко? — тихо переспросила она. — Нет, Толя, не жалко. Если бы человек голодал. Если бы у нее пенсии не хватало. Но твоя мама, дай бог ей здоровья, имеет на счету больше, чем мы с тобой вместе взятые. И при этом она пытается вынести половину нашего стола, чтобы не ходить в магазин неделю. А я, значит, завтра после работы должна снова встать к мартенам? Потому что тебе «не жалко» моего труда?
Толик сглотнул. Он понял: сейчас решается вопрос власти.
— Мам, — он осторожно подошел к столу. — Нина права. Ну куда тебе столько? Ты же одна живешь. Возьми кусочек тортика к чаю, пару котлеток я тебе заверну. Но сгребать все подряд… Это как-то не по-людски.
Регина Марковна опешила. Сын, ее послушный Толик, впервые за шестьдесят лет открыл рот против?
— Ах так… — прошипела она, судорожно запихивая пустые контейнеры обратно в сумку. — Сговорились? Жена ночная кукушка, всех перекукует? Ладно. Ладно! Ноги моей здесь больше не будет! Помру — не узнаете!
Она схватила свою сумку, демонстративно оставила на столе подаренные носки (акция устрашения) и рванула в коридор с резвостью спринтера.
— И торт ваш мне не нужен! Химия одна! Сами ешьте!
Хлопнула входная дверь. Штукатурка в коридоре слегка посыпалась…
На кухне повисла звенящая тишина. Толик виновато смотрел на носки.
— Ну вот… Обиделась. Теперь звонить будет, плакать, — протянул он.
Нина выдохнула. Адреналин отступал, навалилась усталость. Она молча подошла к столу, взяла тарелку с мясом, накрыла ее фольгой.
— Пусть звонить, Толя. Пусть плачет. Это ее театр, у нее билеты в первый ряд. А у меня спина болит.
Она села на стул и посмотрела на мужа.
— Толь, налей чаю. Крепкого. И торт отрежь. Большой кусок.
Анатолий Борисович, поняв, что буря миновала и жертв среди гражданского населения (то есть него) не будет, кинулся к чайнику.
— Сейчас, Нинуль, сейчас. С лимончиком?
— С коньяком, — неожиданно для самой себя сказала Нина. — Плесни туда ложечку.
Они сидели на кухне, пили чай с остатками торта. За окном шумел дождь. В холодильнике стояли контейнеры с едой — их едой, честно заработанной и приготовленной.
— Вкусный торт, — сказал Толик, с опаской поглядывая на жену. — Слушай, а носки-то… колючие, наверное.
— На дачу заберешь, — махнула рукой Нина. — В резиновые сапоги пойдет.
Она откусила кусок бисквита. Сладко. И спокойно.
Да, завтра свекровь обзвонит всех родственников и расскажет, что невестка-мегера выгнала ее на мороз голодной. Да, будут обиды. Но сегодня Нина отстояла не просто кусок мяса. Она отстояла свое право на отдых. Свою территорию.
— Толь, — сказала она, глядя, как муж доедает третий кусок сервелата.
— А?
— В следующий раз на твой день рождения идем в кафе. И каждый платит за себя.
— Как скажешь, Нинуль. Как скажешь.
Нина улыбнулась. Жизнь, конечно, штука сложная, как тот холодец. Но если вовремя поставить его в холодильник и не дать никому в нем ковыряться грязной ложкой — она вполне съедобна.
— Доедай мясо, — сказала она. — А то испортится.
И они рассмеялись. Тихо, по-семейному. Впереди были выходные, полный холодильник еды и, самое главное, тишина…
