Сразу после создания советского государства на его территории началась лихорадка, которая после получит название советской sекcyальной революции. Главной причиной этого явления стало желание власти упразднить институт брака, который мешал прогрессу и эмансипации женщин. Чем же закончилась эта затея?
Большевики, пришедшие к власти, начали с энтузиазмом перестраивать общество. Под их руку попало абсолютно все от питания до спорта. Конечно же, институт семьи не мог избежать этой участи.
Полная свобода
Семейное право, которое существовало со времен Российской империи, правда надо было кардинально менять. Как минимум система разводов в дореволюционной России была очень непростая: в 1880 году в стране было зарегистрировано лишь 920 разводов, в 1890 — 942. Но большевики решили решить проблему кардинально: вместо того, чтобы облегчить женщинам жизнь, они решили полностью ее поменять. Сам Ленин заявлял, что «в области брака близится революция, созвучная пролетарской», — и она наступила очень скоро.
Первым делом устранили главный институт, который заведовал браком, – церковь. Всего через два месяца после Октябрьской революции появился декрет, объявляющий законными исключительно гражданские браки. Церковное венчание было признано «декоративной» церемонией: пока еще никто его не запрещал, но юридический характер подобные браки уже не имели.
Теперь для заключения союза больше не надо было получать ни согласия родителей, ни разрешения начальства. Отменили и «социальные цензы» — перестала иметь значение принадлежность к какому-либо сословию, национальности или религии. Хотя определенные ограничения всё же оставались. Например, запрет на отношения между родственниками по прямой линии, с лицами, уже состоящими в браке, и с умалишенными. Зато наконец-то установили возрастные ограничения для брака: выйти замуж могла лишь 16-летняя девушка, жениться — 18-летний мужчина.
Еще один важней указ — «О расторжении брака» — был опубликован в самом начале 1918 года. Он нес крайне революционный характер: теперь можно было разойтись не только по обоюдному согласию супругов, но даже по желанию одного из них. Вместо Священного Синода бракоразводные дела теперь рассматривали местные гражданские суды, а весь процесс занимал всего полчаса. Помните, как Остап Бендер женился на гражданке Грицацуевой, чтобы украсть стул? Он отлично знал, что избавиться супружеских уз будет очень просто. Так и произошло: в Черноморске его догнало письмо из загса с извещением о том, что жена с ним развелась.
Граждане с удовольствием начали использовать новые возможности. Судьи из разных регионов говорили о неисчислимых количествах исков о расторжении брака, поданных «без всякой основательной причины, а просто по одному только чисто животному увлечению». «Мужчины при такой свободе имеют возможность обольстить и сделать несчастными какое угодно количество девушек, поочередно прибегая к разводам неопределенное число раз», — сообщали чиновники юстиции Смоленского губисполкома.
В 1920 году большевики одни из первых легализовали аборты. Этот указ имел огромнейшее значение — первый раз за всю историю России женщины могли сами решать вопросы своего материнства. В те годы это было очень необходимо: бесплатное и максимально безвредное прерывание беременности в больнице было спасением для жительниц страны, где все еще шла гражданская война.
Аборты и упрощенная процедура разводов были для женщин настоящим даром. Но все, что последовало дальше, тяжело назвать хорошими решениями: попытки создать «новую» пролетарскую мораль привели не «к революции в области брака», а к волне изнасилований, происходивших по всей стране.
Новое отношение к женщинам
Образ раскрепощенной женщины, наравне с мужчиной участвующей в строительстве нового государства, понравился обществу. И довольно быстро появилась первая яркая представительница новой женщины — Александра Коллонтай.
Коллонтай была занимала должность наркома государственного призрения в первом Советском правительстве и принимала активное участие в разработке декретов о разводе и браке. Кроме того, она создала в партии Женотдел, который занимался вопросами эмансипации. Александра начала бой с «кухонным рабством»: так домашний труд был заменен общественным сервисом. Общепит — систему дешевых государственных столовых — теперь можно лишь вспоминать с ностальгическими вздохами, а вот представить себе жизнь без детских садов сейчас просто невозможно.
О любовных похождениях и романах «валькирии революции» ходило множество слухов и легенд. Взгляды Коллонтай на секс отражает ее рассказ «Любовь трех поколений», где комсомолка Женя рассуждает: «Всё это так просто. И потом, ведь это ни к чему не обязывает. Я не понимаю, мама, что тебя так волнует? Если бы я себя продавала или если бы меня изнасиловали — это другое дело. Но ведь я шла на это добровольно и охотно. Пока мы друг другу нравимся — мы вместе; пройдет — разберемся. Ущерба нет никакого».
«Для классовых задач пролетариата совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и оформленного союза или выражается в виде проходящей связи», — заявляла Коллонтай. Эту позицию народ прекрасно принял. Даже сам глава Наркомпроса Анатолий Луначарский соглашался: «Любви нет, а есть физиологическое явление природы, и телячьи нежности тут решительно ни при чем». Лозунги «Брак — пережиток прошлого!» и «Любовь — буржуазное излишество!» семимильными шагами двигались по стране.
До Декрета о сексе не дошло, но в 20-х годах в СССР начали появляться разные общества вроде «Лиги свободной любви» и «Долой стыд!». Члены последнего посрамили бы своими перфомансами любого современного акциониста: например, в 1924 году мужчины и женщины из «Стыда» ходили по улицам Москвы и катались в трамваях, «одевшись» в одну ленту через плечо, на которой красовалось название общества. Судя по всему, «наверху» не возражали: «голое» шествие под стенами Кремля возглавил Карл Радек — один из сподвижников Ленина. Ходили слухи, что как-то подобный парад принимал сам Сталин.
Существовала байка о том, что в первом Уставе Российского Коммунистического Союза молодежи был пункт со следующим содержанием: «Каждая комсомолка обязана отдаться любому комсомольцу по первому требованию, если он регулярно платит членские взносы и занимается общественной работой». Хотя никаких исторических подтверждений этой легенда не существует. Однако достоверно известна история, случившаяся в 1918 году в Саратове, которая перекликается с легендой о государственном регулировании секса.
В феврале 1918 года «Известия Саратовского Совета» опубликовали Декрет Саратовского Губернского Совета народных комиссаров об отмене частного владения женщинами, который объявлял девушек от 17 до 30 лет «достоянием всего трудового народа». Право пользоваться «достоянием» предоставлялось всем мужчинам «не чаще четырех раз за неделю и не более трех часов». Указ оказался фальшивкой: его сочинил владелец саратовской чайной Михаил Уваров, высмеивающий новые взгляды на семью и брак. Впрочем, он за это поплатился: через несколько дней его убили анархисты, не понявшие шутку.
Документ опубликовали многие газеты. Большинство редакторов разместили его в разделе анекдотов, но случалось и так, что пасквиль принимали за настоящий указ и с революционным пылом приступали к его реализации. Белогвардейцы использовали «липу» Уварова для пропаганды против власти большевиков: указом пугали крестьян — мол, при этой власти будете все спать «под одним одеялом».
Впрочем, нет ничего удивительного, что в придумку владельца чайной поверили: она была весьма в духе тех лет. Позже известная коммунистка Софья Смидович в газете «Правда» излагала идею о женщинах как собственности всего народа совершенно серьезно: «Каждый, даже несовершеннолетний комсомолец и каждый студент рабфака имеет право и обязан удовлетворять свои сексуальные потребности. […] Если мужчина вожделеет к юной девушке, будь она студенткой, работницей или даже девушкой школьного возраста, то девушка обязана подчиниться этому вожделению, иначе ее сочтут буржуазной дочкой, недостойной называться истинной коммунисткой».
В сборнике сценариев агитационных комсомольских спектаклей 20-х годов присутствовал один весьма забавный: «На сцену выходят двое с плакатами «Каждая комсомолка обязана идти ему навстречу, иначе она мещанка» и «Каждый комсомолец может и должен удовлетворять свои половые стремления». Играет музыка. Девушка на сцене идет и садится на скамейку, на которой сидит юноша. Песня «Яблочко» обрывается. После молчания комсомолка обращается к комсомольцу, кончая разговор словом «идем». Музыка опять играет «Яблочко». Комсомольцы удаляются. Двое с плакатами сходятся посередине сцены и каждый убежденно произносит написанное на его плакате».
В рассказе «Суд над пионером» председатель пионерского суда произносит: «Любовью пусть занимаются и стихи пишут нэпманские сынки, а с нас довольно и здоровой потребности, для удовлетворения которой мы не пойдем к проституткам потому, что у нас есть товарищи. Лучше хулиганом быть, чем любовь разводить». Появились коммуны рабочей молодежи, где юноши и девушки не только вели совместные хозяйство, но и «разрешали половой вопрос», не создавая при этом постоянных пар.
Чубаровщина
Половое воздержание в СССР считали мещанством. Родилась теория стакана воды, по которой заняться сексом должно быть так же просто, как утолить жажду. И, разумеется, за то, чтобы все напились, ответственными назначили женщин. Эти идеи до сих пор живы. К чему может привести реализация таких идей, уже показала история: в 1920-х годах по СССР прокатилась волна изнасилований – мужчины использовали новую мораль как оправдание для преступлений.
Самым громким было Чубаровское дело: в 1926 году 40 рабочих в Чубаровом переулке на Лиговке изнасиловали 20-летнюю девушку, приехавшую из деревни в Ленинград учиться. Обвиняемые, большинство которых были комсомольцами и кандидатами в члены ВКП(б), заявили, что преступления не было, ведь девушка была обязана пойти навстречу желаниям пролетариев. Один из свидетелей просто не понял вопроса прокурора о том, почему же он не позвал на помощь и не попытался обратиться в милицию. Это было лишь одним преступлением из множества: только в Московском суде в 1926 году рассмотрели 547 случаев изнасилования, в 1927 году — 726, в 1928-м — 849.
К концу жизни о теории стакана воды начал беспокоиться сам Ленин. «Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости», — писал он незадолго до смерти. Как показывает прецедент в Ленинграде, основания для опасений у него были весомые. Чубаровское дело стало переломным моментом: большевики пришли к осознанию, что новая мораль, возможно, и отличает Союз от капиталистического мира, но вряд ли в лучшую сторону. Последовал откат: со второй половины 20-х годов власти начали постепенно изживать достижения сексуальной революции, возвращаясь к более традиционной модели отношений между мужчинами и женщинами.
На обратном пути хватило перегибов: например, столь важные для женщин аборты в 1927 году были ограничены, а в 1936 году — запрещены. В 1944 году в правовое поле вернулось понятие «незаконнорожденный» — вне брака ребенок не мог получить фамилию мужчины, даже если тот давал на это согласие, а в свидетельстве о рождении в графе «отец» ставился прочерк. Были и другие сложности, но это уже совсем другая история, столь же интересная, как хроники советской сексуальной революции, которая принесла больше вреда, чем пользы.
