«Найди его, Клава!» – такие письма пачками получала Ирина Купченко после премьеры фильма «Одинокая женщина желает познакомиться» от сердобольных советских зрительниц.
Это было им так понятно и близко: сорокалетняя, незамужняя, бездетная не теряет надежды построить личное счастье, но где же взять принца? Ровесники давно женаты, поэтому на долю героини остаётся лишь такой же одинокий, неприкаянный, спившийся, сломленный неудачами мужчина.
Посыл ясен: выбирать не приходится, хватайся за этого бедолагу и находи своё предназначение в том, чтобы вытягивать его из болота невзгод, паутины слабостей и бездны отчаяния. Обстирывай, корми, одевай, заботься как о малом ребёнке, спасай от самого себя и доводи до требуемой кондиции. Роли поменялись: ты Пигмалион, он – твоя Галатея. Ваяй и не жужжи, в твоём возрасте принцев уже на том свете с фонарями ищут.
Как признаётся героине сам избранник, когда-то он тоже ходил в принцах, но золотые времена давно миновали, а нынче бывший цирковой артист согласен на ту, которая сможет просто понять и, представьте, посочувствовать.
Всё это совершенно естественно, ведь никто не застрахован от неудач, а в понимании и сочувствии нуждается каждый человек. Но у меня подача сценариста вызывает крайнее отторжение. Это как же нужно было относиться к одиноким женщинам, чтобы представить ситуацию подобным образом!
Клавдии всего-то 43, она стройна, миловидна, самостоятельна, хорошо зарабатывает. В уютной квартире, обставленной явно дефицитной по тем временам мебелью царит идеальный порядок, ни пылинки – и всё, на что она может рассчитывать, это алкоголик на инвалидности?
Ну просто какая-то сказка о Золушке шиворот-навыворот: фея из советской действительности находит у себя под дверью отщепенца и одним взмахом волшебной палочки превращает его в благородного рыцаря.
Он бесцеремонно вламывается в квартиру, кривляется, хихикает, нагло требует денег и запускает руки в секретер, всем своим видом вызывая стойкое отвращение. Но почему-то вдруг, вопреки всякой логике и здравому смыслу, фея решает дать весёлому маргиналу невозвратную денежную ссуду, купить новый костюм, предоставить собственную ванную для водных процедур, и вуаля! Брюки превращаются в элегантные шорты, и вот уже в чистенькой кухне под рассеянным светом маленького светильника напротив феи сидит импозантный мужчина в костюме и галстуке, а вечер понемногу становится томным.
Однако мало кто обращает внимание, что Клавдия не поинтересовалась не только прошлым, но даже именем того, кого столь щедро облагодетельствовала. Валентин обращается к ней по имени-отчеству – «Клавдия Петровна», а она к нему… никак.
Стыдливо, будто вскользь, но совершенно определённо при этом употребляет обороты «навязался на мою голову», «ладно, пошли в квартиру, нечего здесь людям глаза мозолить», «чтобы не стояли над душой», «вот вам ключ, нечего шляться по приятелям, сидите дома». «Вам надо быть начеку, могут пожаловать гости и похлеще моего», – говорит Валентин, на что Клавдия резко парирует: «Похлеще, по-моему, некуда».
То есть с одной стороны героиня делает добро, с другой – открыто презирает того, кого осыпает щедротами.
Скажите, уважаемые читательницы, вы способны одновременно презирать мужчину и питать к нему не то, что романтические, но хотя бы тёплые, приязненные чувства? Способны, бросая подачки, воспринимать как мужчину? То-то и оно. А нам на голубом глазу предлагают сюжет, по которому женщина, согласно логике мужчины-сценариста, намеревается создать семью с тем, чьё имя спросить не удосужилась – настолько откровенно пренебрегает.
Она собирается принять его в свой дом, поскольку у этого мужчины нет собственного угла, содержать, врачевать его душевные раны, покупать костюмы, подкидывать деньжат и свято оберегать в клочья изорванное самолюбие. Да, и этот сильно пьющий мужчина, вероятно, каким-то волшебным образом способен побороть свою зависимость. Пил-пил, и тут вдруг бах – не пьёт.
Прямо как у Зощенко:
«Я человек еще молодой. Мне только-только в начале нэпа сорок три года стукнуло. Можно сказать, в полном расцвете сил и здоровья. И сердце в груди широкое. И пузырь, главное, не протекает. С таким пузырём жить да радоваться. «Надо, – думаю, – в самом деле пить бросить». Взял и бросил.
Не пью и не пью. Час не пью, два не пью».
Чудеса, да и только.
А уж за то, как представлены в фильме одинокие женщины, создателям отдельное мерси! В Клавдии вытравлен всякий намёк на женственность, мягкость, нежность и изящество: она резкая, колючая, угловатая, с растрёпанными волосами, уничтоженными «химкой», низким голосом и мужскими ухватками.
Обратите внимание: даже в кресле она сидит по-мужски, расставив ноги.
Второй персонаж – соседка Герра Никитична – несмотря на музыкальное образование, изысканный вкус и явный достаток, очевидно бросающийся в глаза в её квартире, чересчур возвышенна, мечтательна, непрактична и, мягко говоря, витает в облаках (а по правде сказать, слегка придурковата), в силу чего принимает журналиста, пишущего книгу об одиноких женщинах, за героя своих грёз. Именно её устами, я думаю, выражено мужское мнение: «Одиночество опасно для любого существа, а для женщины в особенности. Женщина-холостяк – это особое явление. Убивается не только институт материнства, убивается женщина сама по себе. Она никому никогда не простит своей судьбы».
То есть одиночество – это настолько плохо и настолько «не судьба», что следует довольствоваться кем угодно и не роптать. Завалященький попался? Ничего, чай, сама не такой уж подарок: отмой, приодень, создай романтические декорации и поддерживай антураж, свидетельствующий о безоблачной семейной жизни.
Что там творится за кулисами – это твои, дамочка, сложности. Главное, в глазах общества ты больше не одинока, оно тебя наставило на путь истинный, а дальше сама.
И этот мужской «шовинизм» по половому признаку (не употребляю другой термин, дабы cтатья не угодила в ограничения), кстати, кочует из картины в картину: достаточно вспомнить любовную линию Катерина-Гоша из фильма «Москва слезам не верит», библиотекарь Вера и бывший спортсмен-велосипедист, а ныне сильно пьющий заводской рабочий Игорь («Влюблён по собственному желанию»), Сергей Макаров и его коллега и экс-возлюбленная Лариса Кузьмина («Полёты во сне и наяву»), Бузыкин и Алла («Осенний марафон»), Шурочка и Фарятьев («Фантазии Фарятьева»), Анна и Тихон («Сладкая женщина»). Практически в каждом сюжете женщина влюблена до потери пульса в какого-нибудь Васю Подайпатроны либо поставлена перед выбором без выбора: или одиночество, или пыльный тип, забытый судьбой на задворках мироздания. Третьего не дано.
Попробуйте при этом вспомнить хотя бы один фильм, в котором мужчина в самом расцвете сил подобрал на улице женщину, у которой ни кола, ни двора, при этом проблемы с алкоголем и ни гроша за душой. Подобрал, привёл к себе, приодел, в своих хоромах поселил и денег дал – безвозмездно, как говорила Сова, то есть даром. Мне, кроме сказки «Морозко», ничего в голову не приходит, да у Настеньки всего-то и грехов, что без спросу за посох подержалась.
Скромному учителю Марину Мирою не нужна мадмуазель Куку – ему подавай изысканную и избалованную Мону, для которой пармские фиалки, привезённые в декабре самолётом, недостаточно свежи, а белые лилии в январе недостаточно белы.
Афоня Борщёв снисходительно принимает обожание молоденькой медсестры Кати, а сам грезит о Елене Прекрасной из 38-й квартиры.
Эстрадник-куплетист Аркадий Велюров даже не думает рассыпаться в комплиментах перед тётей Костика Алисой Витальевной, больше подходящей ему по возрасту – старому селадону подавай молодую и крепкую, как наливное яблочко, спортсменку Светлану!
Ну, и слегка побитый молью бывший учёный НИИ, «главный по тарелочкам» Николенька Порываев глаз кладёт не на неряху Регину, у которой всё валится из рук, а на яркую, пробивную, успешную Надежду – продавщицу гастрономического отдела, «сидящую» на дефиците.
Нет, не убедил меня Виктор Мережко. Человеколюбие, сочувствие и способность к состраданию – прекрасные человеческие качества, но настрогать из всего этого любовный винегрет или красивую сказку со счастливым концом не получится. Для сюжета в шекспировском духе «она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним» тоже слабовато.
Так что я на стороне начальницы Клавдии, которая сказала: «Всё понимаю. Возраст понимаю. Одиночество понимаю». Но это не повод хвататься за другого человека как за соломинку – неважно, с намерением брать, или с намерением отдавать.
Людьми не затыкают внутреннюю пустоту, а тоска и отчаяние в данном случае – плохие советчики.
