Хочу в в меру сил порассуждать о лирической мелодраме «Три тополя на Плющихе» режиссёра Татьяны Лиозновой.
Чудесный фильм, где кажется, что всего лишь одна поездка в таксомоторе способна изменить жизнь двух совершенно разных людей и подарить им что-то трогательно-прекрасное. Душевную скрепу, которая даст им сил на кардинальные изменения. Придаст сил сделать шаг в волнующую неизвестность, отбросив все условности и постылые нормы морали. Забыться сладким сном, не думая о горьком пробуждении.
Но нет!
Звенящей струной она лишь оглушающе «бзынкнет» над самым ухом и долгим эхом умчится за окоём.
И снова изнуряющая карусель унизительно-серых дней без всякого права на собственное мнение и без малейшей надежды на невыносимо желанную нежность.
И снова холодный обод руля и бесконечный гомон пассажиров за спиной. Тиканье счётчика и крепкий чад папирос.
А Нюра вернулась к Грише. В цепкие лапы этого колхозного куркуля и чёрствоглазого скопидома.
А ведь он относится к Нюре, как к корове-ведёрнице. Выбрал себе дородную да смирную. Главное, чтобы круп был широк да доилась изрядно.
Такая и потомство сильное народит, и в работе вперёд плуга пойдёт.
И даже не замечает, какая ему красота досталась. Нет у него для Нюры слова доброго, одни упрёки да перекоры.
Бахвалится тем, что кулака его не знала.
Экий доброхот! Царь-королевич.
Так ты же словом её к полу гнёшь лучше всякого кулака. Как струна она перед тобой тянется. За каждым словом в рот заглядывает.
Да и то правда, какая корове ласка. Вот пожурить, что молока мало дает-это можно. Или по крупу хлопнуть, чтоб стояла смирно, пока не обиходят.
Жёсткий Гриша человек. В душе его лишь рубли да червонцы.
Обещал Нюре, когда в жёны брал, что босая по дому зимой ходить будет, а сам не даёт печь протопить — дров жалеет. Устроился егерем лесные богатства сторожить, а по ночам браконьерством промышляет.
Нет совести у него, только жажда наживы да губа титькой.
Черной удушливой волной его власть над Нюрой стелется, и теряет она с ним свою натуру смешливую, в рабу бессловесную превращается.
И взвыла она навзрыд у сестры Гришиной не от волнения за её судьбу неказистую, а от жизни своей дырявой, беспросветной. Как за каменной стеной Нюра за мужем, да только из-за этой стены небо ей с овчинку сделалось.
А может, нужно было Нюре другой судьбы изведать? Слов нежных ласку принять и чужую руку не отталкивать. Забыться хоть на миг, хоть на час от жизни постылой и красотой своей зрелой, другое сердце разжечь-распалить и самой себя желанной почувствовать. По краю пройти, а если станет невмочь, то и за край переступить и чувствам отдаться.
Грех?! Да и пусть он будет, этот грех. Уж до того она бела и безропотна, что прям глаз режет.
А Гриша пусть лапу сосет, большую, медвежью, да на бакене своём с русалками хороводит.
Как вам общество такой расклад? Одобрили бы али нет?
под Кузьмин — Моя любовь
