— Да, тетя Люба, я все понимаю. Конечно, пусть приезжает. Мы ее не бросим в такой момент, что вы. Да, да, у нас. Сколько нужно, столько и будет жить. Нет-нет, не переживайте. Встречу, конечно.
Марина замерла с чашкой чая на полпути ко рту. Андрей стоял у окна спиной к ней, и его голос, обычно ровный и спокойный, сейчас звучал напряженно, с нотками напускной бодрости, которые она научилась распознавать за семь лет брака. Этот тон означал, что Андрей принял решение, основанное на эмоциях, и теперь пытался сам себя убедить в его правильности. Он быстро закончил разговор и, не поворачиваясь, долго смотрел на темные дворы, на редкие огни в окнах напротив.
— Что-то случилось? — тихо спросила Марина, ставя чашку на стол. Позвякивание фарфора в вечерней тишине прозвучало оглушительно.
Андрей медленно обернулся. Лицо у него было усталое, осунувшееся.
— У Веры мама умерла. Вчера. Тромб.
Марина молчала, подбирая слова. Веру, сводную сестру Андрея, она не видела ни разу. Знала только, что она — дочь его отца от второго, очень короткого и сумбурного брака. Отец Андрея умер лет десять назад, и с тех пор связь с той, другой семьей практически оборвалась. Андрей пару раз в год созванивался с мачехой, отправлял Вере деньги на день рождения, и на этом все.
— Господи, какой ужас, — искренне выдохнула Марина. — Девочке же и двадцати нет?
— Девятнадцать, — кивнул Андрей, подходя к столу и тяжело опускаясь на стул. — Тетка ее звонила, сестра матери. В общем… там такая ситуация. Квартира съемная была, хозяйка уже попросила их на выход. Тетка сама в однушке с мужем и двумя детьми. Говорит, взять к себе никак не может. Больше у Веры никого нет.
Он поднял на Марину взгляд, и она все поняла еще до того, как он произнес следующие слова.
— Она приедет к нам, Марин. Послезавтра. Я сказал, что встречу.
Внутри у Марины что-то неприятно сжалось. Их двухкомнатная квартира, их уютный, выстроенный годами мирок, ее тихая гавань, где все было на своих местах. Одна комната — спальня, вторая — гостиная, она же кабинет Марины, где она, архивариус по профессии, иногда работала с документами. И куда здесь?
— Андрей, но куда? У нас же…
— Я знаю, — перебил он, и в голосе прорезалась мольба. — Я знаю, что тесно. Но ты пойми, я не могу иначе. Она совсем одна осталась. Родной человек все-таки. Я ее на вокзале оставлю, что ли? Временно, Марин. Пока она в себя не придет, пока что-то не решим.
Он взял ее руку в свою. Его ладонь была горячей и сухой. Марина посмотрела на их сцепленные пальцы. Она любила мужа за эту его порядочность, за эту его неспособность пройти мимо чужой беды. Но сейчас эта порядочность была направлена на вторжение в их личное пространство, и это пугало.
— Хорошо, — тихо сказала она, хотя все внутри нее кричало «нет». — Конечно, пусть приезжает. Что-нибудь придумаем.
Два дня пролетели в суматохе. Андрей съездил в строительный магазин, купил раскладушку с толстым матрасом, похожую на полноценную кровать. Установили ее в гостиной, потеснив стол Марины к самому окну. Она молча складывала свои папки с документами в коробки, освобождая полки в шкафу, чувствуя себя лишней в собственной квартире.
Веру Андрей привез под вечер. В дверях стояла тоненькая девушка в огромной черной толстовке с нелепым ярким принтом, в рваных джинсах и массивных кроссовках. Из-под капюшона выбивались пряди волос, крашенные в ядовито-розовый цвет. Лицо у нее было заплаканное, опухшее, но при этом упрямое, с плотно сжатыми губами. Она не смотрела на Марину, глядела куда-то в пол.
— Привет, я Марина, — как можно мягче сказала хозяйка дома.
Девушка что-то буркнула в ответ, не поднимая головы. Андрей подхватил ее единственный, но довольно объемистый чемодан и внес в гостиную.
— Располагайся, Вера. Вот, это теперь твое место. Чувствуй себя как дома.
Эта фраза повисла в воздухе. Вера молча оглядела комнату, ее взгляд скользнул по раскладушке, по столу Марины, заваленному теперь коробками, и в нем не было ни благодарности, ни смущения. Только какая-то глухая, отстраненная оценка.
Первые несколько дней прошли относительно спокойно. Вера почти не выходила из комнаты, спала до обеда, а потом тихо сидела, уткнувшись в телефон. Ела она мало, на вопросы отвечала односложно. Марина и Андрей старались ее не трогать, списывая все на шок и горе. Марина готовила, убирала, стараясь сохранить хотя бы видимость привычного уклада. Но ощущение чужого присутствия не покидало ее. Тишина в квартире стала другой — не умиротворяющей, а напряженной, звенящей.
А потом Вера начала «приходить в себя». Сначала по квартире поплыл сладковатый, приторный запах ее духов, который, казалось, въелся в обои и мебельную обивку. Потом в ванной начали появляться ее вещи: батарея из разноцветных флаконов и тюбиков, мокрые полотенца, брошенные на стиральную машину, клочки розовых волос в сливе. На кухне после ее ночных набегов на холодильник оставались крошки, липкие пятна от сока на столешнице и немытые чашки.
Марина сначала убирала молча, сцепив зубы. Она говорила себе, что девочка пережила трагедию, что ей нужно время. Она пыталась поговорить с Андреем.
— Андрей, может, ты скажешь Вере, чтобы она хотя бы убирала за собой на кухне? Я сегодня утром нашла на полу засохшую лужицу от йогурта.
Андрей морщился, ему явно был неприятен этот разговор.
— Марин, ну она же не специально. Голова другим забита. Давай не будем ее сейчас дергать по мелочам. Я сам уберу.
И он убирал. Он мыл за сестрой посуду, вытирал столы, подметал крошки. И от этого становилось только хуже. Марина чувствовала, что они с мужем превращаются в обслуживающий персонал для девятнадцатилетней девицы, которая, кажется, вовсе не собиралась горевать вечно.
Через месяц после приезда Вера объявила, что ей скучно и она хочет «развеяться». В квартире стали появляться ее друзья — шумные молодые люди в такой же мешковатой одежде, с такой же пустой болтовней. Они громко смеялись, включали музыку, оставляли после себя горы фантиков и пустых бутылок из-под газировки. Гостиная, которая была и кабинетом Марины, превратилась в проходной двор.
Марина пыталась работать, сидя за своим столом, вжавшись в угол, но сосредоточиться под гогот и звуки из чужого плейлиста было невозможно. Однажды она не выдержала.
— Ребята, не могли бы вы сделать потише? Я работаю.
Один из приятелей Веры, долговязый парень с пирсингом в брови, окинул ее насмешливым взглядом.
— Тетенька, не напрягайтесь. Мы скоро свалим.
«Тетенька». Марине было тридцать пять. Она посмотрела на Веру, ожидая, что та хоть как-то отреагирует, осадит своего друга. Но Вера лишь пожала плечами и снова уткнулась в телефон.
Вечером состоялся серьезный разговор.
— Андрей, это невыносимо! — Марина ходила из угла в угол по их маленькой спальне, единственному оставшемуся у нее островку личного пространства. — Моя гостиная превратилась в молодежный клуб! Ее друзья меня называют «тетенькой» в моем же доме!
— Я поговорю с ней, — устало пообещал Андрей. Он сидел на кровати, потирая виски.
— Ты говорил с ней на прошлой неделе. И на позапрошлой. Ты просил ее начать искать работу. Ты просил ее помогать по дому. И что? Она хотя бы раз вынесла мусор?
— У нее сложный период, — как заведенный, повторял он. — У нее никого, кроме меня, нет. Ты же понимаешь.
— Я понимаю, что этот «сложный период» разрушает нашу жизнь! Она взрослый человек, Андрей! Ей девятнадцать, а не девять! Люди в ее возрасте учатся, работают, живут самостоятельно. А она сидит у нас на шее и даже не пытается сделать вид, что ей не все равно!
— Что ты предлагаешь? Выставить ее за дверь? — в его голосе зазвенел металл.
— Я предлагаю установить правила! Четкие и жесткие. Срок, в течение которого она находит работу. Обязанности по дому. Никаких гостей без нашего ведома. Это наш дом, а не ее!
— Это и ее дом тоже. Временно, — упрямо сказал он.
Это был первый раз, когда они легли спать, не помирившись. Марина лежала спиной к мужу и чувствовала, как между ними растет холодная стена. За стеной, в гостиной, Вера до поздней ночи с кем-то хихикала по видеосвязи.
Прошел еще месяц. Вера работу не искала. На все вопросы Андрея она отвечала, что «смотрит вакансии», но «ничего подходящего» нет. Подходящим, по ее мнению, было что-то творческое, непыльное и с большой зарплатой. Работа курьером или продавцом-консультантом была ниже ее достоинства.
Однажды Марина, вернувшись с работы раньше обычного, застала в квартире постороннего. В гостиной на диване сидел тот самый парень с пирсингом в брови. Веры не было.
— Ты что здесь делаешь? — резко спросила Марина.
Парень лениво поднял на нее глаза.
— Веру жду. Она в магаз отошла.
— А кто тебя впустил в мою квартиру?
— Да никто, дверь открыта была.
У Марины похолодело внутри. Вера ушла в магазин, оставив дверь в квартиру незапертой, а внутри — чужого человека.
— Немедленно уходи отсюда, — процедила она, указывая на дверь.
— Слышь, ты чего такая нервная? — ухмыльнулся он, но, поймав ее взгляд, все же решил не спорить. Нехотя поднялся и поплелся в прихожую.
Когда вернулась Вера с пакетом чипсов и газировки, Марина ждала ее на кухне.
— Ты оставила дверь открытой, и в квартире был твой друг. Один. Ты в своем уме?
Вера посмотрела на нее с искренним недоумением.
— А что такого? Стас нормальный парень. И я на пять минут всего вышла.
— Что такого?! — Марина сорвалась на крик. — А если бы он что-то украл? Если бы кто-то другой вошел? Ты вообще думаешь головой?!
— Ой, ну ничего же не случилось, — капризно надула губы Вера. — Вечно вы из мухи слона делаете.
В этот вечер скандал с Андреем был еще громче.
— Она подвергает нас опасности! — кричала Марина. — Она относится к нашему дому как к привокзальной забегаловке!
— Я проведу с ней беседу! — кричал в ответ Андрей. — Я заберу у нее ключи!
— Дело не в ключах, Андрей! Дело в ее отношении! Ей наплевать! На нас, на нашу безопасность, на все! А ты потакаешь ей во всем!
На следующий день Андрей действительно поговорил с сестрой. Судя по доносившимся из гостиной повышенным тонам, разговор был серьезным. Вера потом весь вечер просидела в своей комнате, демонстративно хлопая дверью. Но эффект продлился недолго. Через неделю все вернулось на круги своя. Только теперь Вера стала еще более угрюмой и демонстративно игнорировала Марину.
Кульминация наступила через три месяца после ее приезда. Андрей был в командировке на два дня. Марина предвкушала эти два дня тишины, как манну небесную. Она взяла отгул, планируя наконец-то в спокойной обстановке закончить важный отчет.
Вечером первого дня Вера подошла к ней, что было само по себе редкостью.
— Марин, можно я у подружки сегодня переночую? У нее день рождения.
— Конечно, — с облегчением выдохнула Марина. — Иди, развеешься.
Она даже дала Вере немного денег на подарок.
Проводив ее, Марина заперла за ней дверь на все замки и испытала почти физическое удовольствие от наступившей тишины. Она приняла ванну, заварила свой любимый травяной чай и села за работу. Ночью она спала так крепко, как не спала уже несколько месяцев.
Утром, проходя мимо гостиной, она заметила, что дверь в комнату Веры приоткрыта. Заглянув внутрь, она остолбенела. В комнате царил разгром. На раскладушке валялись подушки и одеяло, на полу были разбросаны вещи из шкафа, на столе стояли пустые бутылки из-под вина и пива, валялись окурки в блюдце. Посреди комнаты на ковре темнело огромное липкое пятно от пролитого красного вина.
Оказывается, Вера ни к какой подруге не пошла. Она просто дождалась, когда Марина уснет, и устроила вечеринку прямо здесь. Марина бросилась к своему столу. Папки с документами были свалены в кучу, несколько листов валялись на полу, затоптанные грязными ботинками. А на самой столешнице, прямо на важном чертеже, который она должна была сдать завтра, стоял мокрый след от стакана. Чернила расплылись, превратив аккуратные линии в уродливое кляксу.
Марина села на стул и обхватила голову руками. Это был конец. Не просто конец ее терпению. Это было объявление войны.
Она не стала ничего убирать. Она просто закрыла дверь в гостиную и стала ждать. Вера приползла домой после обеда, сонная и помятая. Увидев Марину, она виновато пробормотала:
— Ой, Марин, прости. Мы тут немного посидели. Я сейчас все уберу.
— Не надо, — ледяным тоном ответила Марина. — Оставь все как есть. Пусть твой брат полюбуется.
Андрей вернулся вечером. Марина встретила его в прихожей.
— Пройди в гостиную, — тихо сказала она.
Он непонимающе посмотрел на нее, прошел в комнату и замер на пороге. Он молча обвел взглядом погром, его взгляд остановился на испорченном чертеже на столе жены. Он повернулся к Марине. В его глазах была такая смесь стыда, вины и беспомощности, что ей на секунду стало его жаль.
— Я… я поговорю с ней, — прохрипел он.
— Не трудись, — ответила Марина. Она была абсолютно спокойна. — Я уже собрала твои вещи.
Она кивнула на дорожную сумку, стоявшую у стены в коридоре.
— Что? — он не понял.
— Твои вещи. В сумке. Ты, Андрей, так сильно хочешь о ком-то заботиться, так горишь чувством долга перед сестрой. Так вот, я даю тебе эту возможность. Бери ее и заботься о ней. Снимайте квартиру, живите вместе, делай что хочешь. Но не здесь. В этом доме для нее места больше нет. И, кажется, для тебя тоже.
— Марин, ты не можешь… Ты с ума сошла? — он шагнул к ней, но она отступила.
— Я? Я как раз в полном рассудке. Впервые за три месяца. Это ты сошел с ума, если думал, что я буду терпеть это вечно. Ты позволил ей разрушить наш дом, нашу жизнь. Ты выбирал ее каждый раз, когда я просила тебя о помощи. Ты мыл за ней посуду, ты выгораживал ее, ты делал из меня монстра, который придирается к бедной сиротке. Так вот, сиротка выросла. Забирай ее и уходи.
Из гостиной вышла Вера, привлеченная шумом. Увидев сумку, она все поняла.
— Андрей, она меня выгоняет! — заныла она. — Ты же не позволишь?
Андрей посмотрел на сестру, потом на жену. На его лице отражалась мука. Он был загнан в угол.
— Марина, пожалуйста, давай поговорим. Не надо так сгоряча. Я все решу. Я обещаю.
— Ты уже нарешал, — горько усмехнулась Марина. — Уходи, Андрей. Пожалуйста, просто уходи.
Он стоял еще несколько минут, переводя взгляд с ледяного лица жены на испуганное лицо сестры. Потом медленно кивнул, словно соглашаясь с приговором. Взял сумку. Подошел к Вере.
— Пойдем, — тихо сказал он ей. — Собирай свои вещи.
Они ушли через полчаса. Квартира снова погрузилась в тишину. Но это была уже не та блаженная тишина, о которой Марина мечтала. Это была мертвая, оглушающая пустота. Марина прошла в разгромленную гостиную, села за свой испорченный стол и только тогда позволила себе заплакать. Она плакала не о вине на ковре и не об испорченном чертеже. Она плакала о своем разрушенном браке, о семи годах жизни, которые закончились вот так — из-за чужого, постороннего человека, которого ее муж поставил выше нее. Он не выбрал сестру в прямом смысле слова, но он пожертвовал их отношениями ради своего чувства вины. И это предательство, как чернильное пятно на ее чертеже, уже ничем нельзя было стереть.
