— А где ужин? — голос Максима, прозвучавший из кухни, был полон искреннего недоумения, словно он застал жену за разгадыванием кроссворда вместо священнодействия у плиты.
Даша вошла в кухню, вытирая влажные руки о полотенце. Она только что закончила поливать свои немногочисленные, но ухоженные цветы на балконе. На мужа она взглянула спокойно, без тени раздражения.
— На плите, — ровным тоном ответила она, кивнув на одинокую кастрюльку.
Максим с сомнением приподнял крышку. Внутри сиротливо плавали три сосиски. Он растерянно обернулся. На столе стояла тарелка с гречкой и аппетитной куриной котлетой, но она явно предназначалась не ему. Рядом лежал свежий огурец, нарезанный аккуратными кружочками.
— Это все? — он не верил своим глазам. — Даш, я есть хочу. Я целый день мотался по собеседованиям.
Даша присела за стол, взяла вилку. Она не спешила.
— Я тоже моталась. Сначала на работу, потом по магазинам. Вот, купила себе на ужин. А ты что купил?
Максим моргнул, не понимая, к чему она клонит.
— В смысле? Ничего не купил. У меня денег с собой было только на проезд.
— Вот, — Даша спокойно подцепила на вилку кусочек котлеты. — Что купил, то и будешь на ужин есть. А раз ничего не купил, то вот, я сварила сосиски из морозилки. Последние, кстати.
До Максима начало доходить. Он смотрел то на свою пустую тарелку, то на ее, полную. Воздух в кухне стал густым и зыбким.
— Ты сейчас серьезно? — его голос сел. — Это что, шутка такая?
— Никаких шуток, Максим, — Даша отложила вилку и посмотрела ему прямо в глаза. Взгляд у нее был усталый, но твердый, как у человека, принявшего окончательное решение. — С сегодняшнего дня у нас раздельный бюджет. Я покупаю еду и все необходимое для себя. Ты — для себя. Коммуналку и кредит за машину платим пополам. Пока ты не найдешь работу, живем так.
Он замер, переваривая услышанное. Это было похоже на удар под дых. Они были женаты семь лет, и никогда, ни при каких обстоятельствах, Даша не вела себя так. Она всегда была понимающей, поддерживающей, его надежным тылом.
— Ты с ума сошла? — наконец выдохнул он. — Я работу ищу! Я не на диване лежу! Как ты себе это представляешь? Я должен на последние копейки себе еду покупать?
— Именно так я себе это и представляю, — кивнула она. — Твои «последние копейки» — это пособие по безработице и та заначка, что у тебя осталась. Мне моей зарплаты едва хватает, чтобы закрывать все наши общие счета и покупать продукты на двоих. Я больше не могу. Я устала, Максим.
Он смотрел на нее, и в его взгляде плескалось недоверие, обида и подступающий гнев. Он привык видеть в ее глазах любовь и заботу, а сейчас натыкался на холодную, непробиваемую стену.
— Значит, вот как ты меня поддерживаешь? Вышвыриваешь меня на обочину, как только я споткнулся?
— Я три месяца тебя поддерживаю. Три месяца я готовлю тебе завтраки, обеды и ужины, покупаю тебе сигареты, оплачиваю твой телефон и интернет, пока ты «ищешь себя». Я думала, это временные трудности. Но я вижу, что тебя все устраивает.
Она снова взяла вилку. Аппетит пропал, но она заставила себя съесть еще кусок. Нужно было показать, что она не отступит.
Максим с грохотом отодвинул стул и вышел из кухни. Через минуту донесся хлопок входной двери. Даша не вздрогнула. Она сидела в звенящей тишине, смотрела на свою остывающую котлету и впервые за долгое время чувствовала не тревогу, а какое-то горькое, выстраданное облегчение. Война была объявлена.
Максим вернулся поздно, пахнущий пивом и возмущением. Он демонстративно прошел в спальню и лег спать на своей половине кровати, отвернувшись к стене. Даша сделала вид, что спит. Утром он молча собрался и ушел, даже не притронувшись к кофе. Даша спокойно позавтракала творогом, собралась и поехала на свою работу в логистическую компанию. День выдался суматошным: срывались поставки, нервничали водители, капризничали клиенты. К вечеру она чувствовала себя выжатой как лимон, но мысль о тихом вечере в одиночестве придавала сил.
Заехав в супермаркет, она привычно набрала было продуктов на двоих, но вовремя себя остановила. Положила в корзину филе индейки для себя, овощи, йогурт. Проходя мимо полок с пельменями и сосисками, она на мгновение замерла, но потом решительно покатила тележку дальше. Это его выбор.
Дома Максима не было. Даша с удовольствием приготовила себе легкий ужин, включила сериал и устроилась на диване. Когда муж пришел, она уже собиралась спать. Он снова был молчалив и мрачен. На кухне он обнаружил пустой холодильник. Точнее, та его часть, которая теперь условно считалась его. На Дашиной полке лежали аккуратные контейнеры и упаковки.
— Серьезно? — пробурчал он, стоя в дверях спальни.
— Более чем, — отозвалась Даша из-под одеяла.
На следующий день история повторилась. А через день на «его» полке в холодильнике появился пакет дешевых пельменей и пачка майонеза. Даша промолчала. Она видела, как тяжело ему дается эта новая реальность. Он, привыкший к ее сложным салатам, запеченному мясу и ароматным супам, теперь давился слипшимися комками теста. Его лицо вытянулось, под глазами залегли тени. Но гордость не позволяла ему ни попросить прощения, ни начать всерьез искать работу.
Его «поиски» были фарсом. Даша это понимала. Он просматривал вакансии директоров и начальников отделов, отправлял резюме в крупные корпорации, где требовался опыт, которого у него не было, и английский, который он знал на уровне «London is the capital of Great Britain». Его уволили с должности заместителя начальника небольшого склада из-за какой-то неприятной истории, которую он туманно называл «оптимизацией». Теперь он считал, что достоин только руководящей должности, и презрительно фыркал, когда Даша намекала на вакансии попроще, для начала.
— Я не для того получал образование, чтобы коробки таскать или за прилавком стоять, — цедил он сквозь зубы.
— А я, по-твоему, для того, чтобы содержать взрослого здорового мужчину? — однажды не выдержала она.
Он тогда снова ушел, хлопнув дверью.
Спасательным кругом для Максима стала его мать, Светлана Петровна. Это была миниатюрная, всегда безупречно одетая женщина с тихим голосом и глазами мученицы. Она обожала своего «Максимушку» и считала, Dasha недостаточно ценит такое сокровище.
После очередной жалобы сына она позвонила невестке.
— Дашенька, здравствуй, дорогая, — заворковала она в трубку. — Я что-то волнуюсь за вас. Максимушка такой подавленный. У вас все в порядке?
— Здравствуйте, Светлана Петровна. Все в порядке, обычные бытовые вопросы, — сухо ответила Даша, сортируя накладные.
— Ох, деточка, какие же бытовые вопросы могут довести моего мальчика до такого состояния? Он ведь мужчина, ему сейчас поддержка нужна, как никогда. Ему нужно чувствовать, что дома его ждут, что о нем заботятся. А он мне говорит, что вы его голодом морите…
Даша сжала телефон.
— Я его не морю голодом. Я предложила ему временно поделить расходы, пока он не найдет работу. Мне одной тяжело.
— Поделить расходы? — в голосе свекрови прозвучали стальные нотки, искусно замаскированные под сочувствие. — То есть, ты, его жена, в трудную минуту выставила ему счет? Дашенька, милая, так не поступают в семье. Мужчина — он добытчик, да. Но если он ранен, разве львица бросает своего льва? Она приносит ему в пещеру лучшую добычу, чтобы он набрался сил!
«Раненый лев, — мысленно усмехнулась Даша. — Лежащий на диване лев с пультом в лапе».
— Светлана Петровна, я не львица, и мы не в пещере. Мы в обычной квартире с ипотекой и счетами. И я очень устала.
После этого разговора визиты свекрови стали регулярными. Она являлась с тяжелыми сумками, из которых извлекались домашние котлеты, наваристый борщ в банке, пирожки с мясом. Все это демонстративно ставилось на «полочку Максима».
— Это моему мальчику, чтобы сил набрался, — говорила она, одаривая Дашу укоризненным взглядом. — Мужчину надо кормить мясом, Дашенька, а не твоими салатиками из травы.
Даша молчала. Она не хотела скандалов. Она просто делала свое дело: работала, платила по счетам, готовила себе ужин и ждала, когда же ее «раненый лев» наконец поднимется.
Но лев не поднимался. Материна забота его окончательно расслабила. Теперь ему не нужно было даже тратиться на пельмени. Мама обеспечивала его полноценным питанием. Дни он проводил в апатии, изредка имитируя бурную деятельность, когда Даша была дома. Он мог часами сидеть с ноутбуком, открыв сайт с вакансиями, но на самом деле смотрел фильмы или играл в онлайн-игры.
Однажды Даша вернулась с работы раньше обычного. Зашла в квартиру тихо, не желая никого беспокоить. Из комнаты доносился возбужденный голос Максима. Она замерла у двери, прислушиваясь.
— Да говорю тебе, не вариант! Зарплата — кошкины слезы, и ездить на другой конец города. Нет, я лучше подожду. Мать пока помогает, да и Дашка… ну, характер показывает, но никуда не денется. Побухтит и перестанет. Куда она без меня? Потерплю немного, найду что-то достойное, тогда и поговорю с ней по-другому.
Даша прислонилась к стене. Сердце колотилось где-то в горле. «Никуда не денется». Эти слова резанули больнее, чем все его упреки и молчание. Значит, он не просто ждет. Он уверен, что она сломается. Что все это — лишь временный женский каприз.
В тот вечер она не стала ничего говорить. Она была слишком опустошена. Она просто легла спать, и впервые за все это время ей приснился не Максим, не их ссоры, а ее собственная маленькая квартира. Солнечная, тихая, где никто не хлопает дверью и не смотрит с укоризной на ее тарелку с ужином.
Прошла еще неделя. Пришла квитанция за коммунальные услуги. Сумма была внушительной — начался отопительный сезон. Даша, как и договаривались, посчитала половину и вечером положила квитанцию и записку на стол перед Максимом.
«Твоя доля — 7800. Нужно оплатить до двадцатого».
Максим взглянул на записку, потом на нее.
— У меня нет таких денег, — спокойно сказал он, доедая материн суп.
— Как это нет? — Даша напряглась. — А пособие? А то, что мама тебе дает?
— Мама дает мне на еду, а не на твои прихоти. А пособие ушло на… ну, на разные мелочи.
— На какие мелочи, Максим? — ее голос начал дрожать.
— Да какая разница! — взорвался он. — Кончились! Нет у меня денег! Ты же у нас теперь независимая, вот и плати сама! Или ты думала, я из-под земли их достану?
— Я думала, ты начнешь искать работу! Любую! Хотя бы временную! Курьером, таксистом, неважно! Но ты сидишь на шее у меня и у своей матери и считаешь, что так и должно быть!
— Не смей трогать мою мать! — он вскочил, опрокинув стул. — Она единственный человек, который меня понимает! В отличие от тебя, черствой и эгоистичной!
Они стояли друг напротив друга посреди кухни. Разбитая чашка, опрокинутый стул, запах борща и несбывшихся надежд.
— Я черствая? — тихо переспросила Даша. — Я, которая тащила на себе все, пока ты «искал себя»? Которая верила твоим сказкам про «оптимизацию»?
И тут она решилась. Она должна была узнать правду.
— Максим, скажи честно. Тебя ведь не по сокращению уволили, правда?
Он замер. Краска медленно отхлынула от его лица, оставив бледные, некрасивые пятна. Он молчал, но его глаза, бегающие, испуганные, сказали ей больше, чем любые слова.
— Что там случилось? — настойчиво повторила она.
Он молчал. Тогда она достала телефон. Ее подруга Ира работала в смежной компании и знала пару человек с бывшего места работы Максима. Она давно предлагала узнать, что к чему, но Даша отказывалась, не желая копаться в грязном белье. Теперь время пришло.
— Ир, привет. Это я, Даша. У меня к тебе деликатная просьба…
Максим смотрел, как она набирает номер, и его лицо исказилось.
— Не смей! — прошипел он. — Не лезь!
Но Даша уже говорила в трубку. Через пять минут, полных вежливых извинений и уклончивых фраз, она положила телефон на стол. Ира рассказала все. Никакой «оптимизации» не было. Была крупная недостача на складе. Максима, как заместителя начальника, не обвинили напрямую в воровстве, но уволили за халатность и потерю доверия. С «волчьим билетом», который означал, что в этой сфере для него все двери закрыты.
Даша подняла глаза на мужа. Он стоял, ссутулившись, превратившись из «раненого льва» в нашкодившего подростка.
— Ты мне врал, — сказала она. Это был не вопрос, а констатация факта. — Ты три месяца мне врал. Ты позволял мне тащить на себе все, зная, что ты не просто «ищешь себя». Ты прятался. Прятался за моей спиной, за маминой юбкой.
— Я… я боялся тебе сказать, — пролепетал он. — Я думал, ты не поймешь…
— Не пойму? — она горько рассмеялась. Смех был похож на скрежет стекла. — Да я бы поняла! Поняла бы, если бы ты пришел и сказал честно: «Даш, я облажался. По-крупному. Мне нужна помощь». Мы бы вместе что-то придумали! Вместе! Но ты выбрал врать. Ты выбрал сделать меня виноватой, выставить эгоисткой, пока сам упивался жалостью к себе.
Она обошла его, прошла в спальню и достала с антресолей большую дорожную сумку. Она не плакала. Все слезы, кажется, высохли за эти месяцы. Внутри была звенящая, холодная пустота.
— Что ты делаешь? — испуганно спросил он, заглядывая в комнату.
— Собираю твои вещи, — спокойно ответила она, открывая шкаф. — Поживешь пока у мамы. Она тебя понимает. Она принесет тебе в пещеру лучшую добычу.
Он бросился к ней, попытался схватить за руки.
— Даша, не надо! Прости! Я все понял! Я найду работу, любую! Я все исправлю!
Но она смотрела на него так, словно он был посторонним. Чужим человеком, который случайно забрел в ее квартиру. Вся любовь, вся жалость, вся нежность, что она копила годами, испарились в тот момент, когда она узнала о его лжи. Ложь была страшнее лени, страшнее безденежья. Ложь убила все.
— Поздно, Максим, — она аккуратно высвободила свои руки. — Ты не понял. Ты просто испугался. Ты не изменишься. А я больше не могу. Я хочу жить, а не тащить на себе камень из твоих комплексов и вранья.
Она методично складывала в сумку его рубашки, джинсы, свитера. Вот этот свитер она подарила ему на прошлый Новый год. А в этой рубашке он был на их первой встрече. Воспоминания вспыхивали и тут же гасли, не вызывая ничего, кроме глухого раздражения.
Когда сумка была собрана, она выставила ее в коридор.
— Ключи положишь на тумбочку.
Он смотрел на нее, и в его глазах стояли слезы. Настоящие, горькие слезы отчаяния и запоздалого прозрения. Но Дашу они не трогали. Она видела в нем не любимого мужчину, а манипулятора, потерпевшего фиаско.
— Да куда я пойду? Ночью? — сделал он последнюю, слабую попытку.
— К маме. Она тебя ждет. Наверняка и ужин приготовила.
Он постоял еще немного, потом молча надел куртку, взял сумку и вышел. Дверь тихо щелкнула.
Даша осталась одна. Она прошла на кухню, посмотрела на опрокинутый стул, на остывший борщ в тарелке мужа. Не было ни радости победы, ни горечи поражения. Была только оглушающая тишина и безмерная усталость. Она механически убрала со стола, вымыла посуду, поставила стул на место. Потом подошла к окну. Внизу, под фонарем, стоял ссутулившийся силуэт с сумкой. Он не уходил, просто стоял и смотрел на их окна. Потом достал телефон. Наверное, звонил маме.
Даша задернула штору. Впервые за долгое время она думала не о нем, а о себе. Завтра будет новый день. Трудный, одинокий, но ее собственный. И на ужин она съест именно то, что захочет сама.
