— Снова эти ваши… как их там… салатики! — голос Варвары Петровны звенел, отдаваясь эхом от кафельного пола кухни. — Где суп? Где второе, чтобы с мясом, с картошкой, как положено? Это что за еда у вас? Ни первого, ни второго, ни толку!
Настя стояла, опустив голову, стараясь не смотреть на свекровь. Ее тонкие пальцы нервно перебирали край передника. На столе действительно стоял салат из свежих овощей, заправленный оливковым маслом, и куриное филе, приготовленное на пару.
Для Насти и ее мужа, Димы, это был обычный, легкий ужин после рабочего дня. Но для Варвары Петровны, приехавшей на неделю «погостить», это было нечто из ряда вон выходящее.
— Мама, мы же договаривались, что я готовлю то, что мы едим. Вы же знаете, Димка старается следить за фигурой, да и мне после работы не до тяжелой пищи, — Настя попыталась говорить спокойно, но голос дрожал.
— А я что, не человек, что ли? Я что, не заслужила нормальной еды? В деревне у нас такие «салатики» никто и за еду не считает. У нас мужик без нормального супа и каши с мясом не встанет из-за стола!
А мой Димка что, не мужик? Или ты его совсем заморить голодом хочешь? — Варвара Петровна перешла на крик, указывая пальцем на несчастный салат. — Я вот смотрю на вас, городских, и диву даюсь. Никакого порядка, никакой хозяйственности. На что это похоже?
Настя чувствовала, как к горлу подступает ком. Эти слова, эти обвинения… Они звучали изо дня в день, с тех пор как Варвара Петровна переступила порог их квартиры. Каждый прием пищи превращался в пытку.
Если Настя готовила борщ, Варвара Петровна обязательно находила в нем что-то не то — то свеклы мало, то мясо недостаточно жирное, то зажарки не хватает. Если же Настя отступала от «деревенских канонов», как сейчас, ее называли «ленивой», «неумехой», «не как у людей».
Дима, услышавший крики из кухни, вошел, потирая виски. Он выглядел усталым. Работа поглощала его целиком, и возвращаться домой, где каждый вечер разворачивался очередной бытовой спектакль, было невыносимо.
— Мам, ну что опять? — Дима попытался примирительно. — Настя же старается.
— Старается она! — фыркнула Варвара Петровна. — Где она старается, это еще вопрос. Вижу я, как она старается. Вы совсем захирели тут, на этих ваших диетах. Вот в мое время…
И началось. Длинная, монотонная тирада о том, как было «в ее время», как она «пахала от зари до зари», как кормила «голодных мужиков» и как теперь «молодежь обленилась». Настя уже не слушала. Она просто стояла, пытаясь подавить слезы.
Ей казалось, что она попала в какой-то замкнутый круг, из которого нет выхода. Она старалась угодить, старалась быть хорошей хозяйкой, но все ее усилия разбивались о стену непонимания и постоянной критики.
Самое обидное было то, что Варвара Петровна не просто критиковала еду. Она критиковала всю ее жизнь, все ее решения. То, как она одевается, как убирает квартиру, как воспитывает их маленькую дочку Свету.
Света, трехлетняя девочка, пряталась в своей комнате, когда начинались эти скандалы. Она чувствовала напряжение в воздухе и предпочитала играть одна, подальше от шумной бабушки.
— И вообще, — Варвара Петровна сменила тему, но тон остался прежним, — я вот смотрю, Светка ваша какая-то… бледная. Может, ей витаминов не хватает? Или вы ее чем-то не тем кормите?
Это был удар ниже пояса. Света была для Насти всем. И слышать такие слова о своем ребенке было невыносимо.
— Мама! — Дима повысил голос. — Перестань, пожалуйста! Света абсолютно здорова, и Настя о ней прекрасно заботится.
Варвара Петровна сморщила нос.
— Здорова? А почему тогда она сегодня утром сидела и ныла, что хочет печеньку, а ты ей не дала? Вот ты, Настя, совсем ребенка заморила. Она же худенькая у вас, как спичка.
Настя сжала кулаки. Она помнила ту ситуацию. Света действительно просила печенье, но Настя отказала, потому что девочка совсем недавно позавтракала, и до обеда еще было далеко. Она старалась приучить Свету к режиму, к здоровому питанию без ненужных перекусов. Но Варвара Петровна, кажется, только и ждала таких моментов, чтобы вставить свои пять копеек.
— Она просила печенье между едой, мама, — тихо проговорила Настя. — Ей не полезно столько сладкого.
— Вот видишь! — Варвара Петровна торжествующе посмотрела на сына. — Вот она, ваша городская жизнь. Ребенку печеньки жалко! А потом удивляетесь, почему дети болеют. В деревне у нас дети росли крепкие, здоровые. Потому что их кормили всем подряд, от души. А вы тут…
Разговор снова скатился к извечному противостоянию «деревни» и «города», «старины» и «современности». Настя уже не могла это выносить. Она развернулась и вышла из кухни, стараясь не бежать, но ноги сами несли ее прочь.
Она закрылась в спальне, и только тогда дала волю слезам. Горькие, обидные капли текли по щекам, оставляя мокрые дорожки. Ей хотелось кричать, хотелось сбежать куда-нибудь, где не было бы этой бесконечной критики, этого удушающего давления.
Настя и Дима познакомились еще в институте. Это была типичная студенческая любовь: лекции, совместные обеды в столовой, прогулки по парку, бессонные ночи перед сессией. Они были молоды, полны надежд и планов на будущее. Настя, всегда немного застенчивая и мечтательная, находила в Диме опору и поддержку. Он, хоть и был из глубинки, из небольшой деревни, казался ей надежным, основательным.
Они поженились после окончания института. Скромная свадьба, снятая на любительскую камеру, студенческие друзья, родители, приехавшие из разных уголков страны. Варвара Петровна привезла с собой целую гору солений, варенья и свежих продуктов, накрыв стол, который ломился от угощений. Она была рада за сына, но уже тогда в ее глазах, Настя иногда замечала что-то… оценивающее.
— Ну, что, Настя, теперь ты хозяйка, — сказала Варвара Петровна, приобнимая невестку. — Смотри, не подведи сына. Он у меня работящий, ему нужна хорошая жена. Чтобы и обед был, и чистота, и порядок.
Настя тогда только улыбнулась. Она была полна решимости быть хорошей женой, хорошей хозяйкой. Они с Димой сняли небольшую квартиру, обустраивали ее, покупали мебель, посуду. Все делали вместе, с энтузиазмом. Казалось, ничто не может омрачить их счастье.
Первое время Варвара Петровна приезжала нечасто. Раз в пару месяцев, не более. И тогда еще ее визиты не были столь разрушительными. Она осматривала квартиру, немного ворчала по поводу расстановки мебели или неидеальной чистоты, но в целом вела себя сносно. Настя старалась угодить: готовила ее любимые блюда, убиралась до блеска, была приветливой и внимательной.
Проблемы начались после рождения Светы. Варвара Петровна, как истинная бабушка, хотела принимать активное участие в воспитании внучки. Она приехала «помогать» сразу после выписки Насти из роддома. И вот тогда-то и проявились все грани ее характера.
— Ты что, совсем ребенка заморозила? — кричала она, увидев Свету в легком комбинезончике. — На улице же холодрыга! Надо же одевать теплее!
Или:
— Ты что, все время ее таскаешь? Приучишь к рукам, потом не отучишь. Пусть лежит в кроватке, привыкает к самостоятельности.
Каждое действие Насти подвергалось критике. То она кормит не так, то пеленает не так, то спит не так. Настя, измученная родами и бессонными ночами, едва держалась. Она пыталась объяснить, что у них с Димой есть свои представления о воспитании, что они читают литературу, советуются с врачами. Но Варвара Петровна игнорировала все ее доводы.
— Что вы там читаете, это ваши городские штучки, — отмахивалась она. — Я двоих вырастила, и ничего, выросли нормальные. И на моем молоке, а не на этих ваших смесях.
Она привезла с собой целую коллекцию народных средств, которые, по ее мнению, были панацеей от всех болезней. Она пыталась обмазать Свету барсучьим жиром, напоить отваром трав, когда у девочки появились первые колики. Настя категорически сопротивлялась, чем вызывала новую волну возмущения.
— Ты что, девка, совсем с ума сошла? Ребенку плохо, а ты ничего не делаешь! Я тебе говорю, это самое верное средство!
Дима, застрявший между двух огней, пытался как-то сгладить углы. Он разговаривал с матерью, объяснять ей, что времена изменились, что городская жизнь отличается от деревенской. Но Варвара Петровна не слушала. Она видела в сыне своего единственного союзника, и когда он пытался защитить Настю, она чувствовала себя преданной.
— Ты уже под каблуком у нее?! — говорила она Диме. — Совсем баба тебя подмяла под себя. Я тебя не таким растила!
Так постепенно их жизнь превратилась в поле боя. Сначала это были редкие стычки, потом они стали регулярными, а с недавнего времени, когда Варвара Петровна решила пожить у них подольше, чтобы «помочь» с внучкой, конфликты вспыхивали ежедневно.
Сама Варвара Петровна росла в глухой деревне, где жизнь была суровой и требовала от человека неимоверных усилий. Ее детство пришлось на послевоенные годы, когда каждая кроха хлеба была на вес золота. Она с раннего возраста знала, что такое тяжелый труд, что такое голод и лишения. В ее мире не было места слабости, сантиментам. Только работа, только выживание.
Ее мать, суровая, немногословная женщина, воспитывала ее в строгости. «Нечего раскисать», «Работай, не ленись», «Пока не съешь, из-за стола не выйдешь» — эти фразы были ее постоянными спутниками. Варвара Петровна впитала их с молоком матери. Она научилась не показывать своих эмоций, не жаловаться, не искать легких путей.
Единственным способом выжить и чего-то добиться в ее мире было стать сильной, стать властной. Она научилась подавлять других, чтобы не быть подавленной самой. Ее дом был ее крепостью, ее правила — законом. Она сама была хозяйкой, и никто не мог ей указывать.
Когда она вышла замуж, она перенесла эти правила и в свою семью. Ее муж, тихий и покладистый человек, не смел ей перечить. Он был работящим, но нерешительным. Варвара Петровна принимала все решения, руководила домом, воспитывала детей. Она искренне верила, что делает это во благо, что она знает, как лучше.
Ее подход к воспитанию детей был бескомпромиссным. Она требовала от них послушания, трудолюбия. Дима, ее старший сын, был для нее главной надеждой. Она вложила в него все свои силы, все свои амбиции. Она хотела, чтобы он выбился в люди, чтобы у него была лучшая жизнь, чем у нее. И поэтому она контролировала каждый его шаг, каждое его решение.
Когда Дима уехал учиться в город, Варвара Петровна испытывала смешанные чувства. С одной стороны, гордость за сына, который смог получить образование, а с другой — страх потери контроля. Она боялась, что город испортит его, что он забудет о своих корнях, о деревенских ценностях.
Появление Насти в жизни Димы стало для Варвары Петровны новым испытанием. Она увидела в Насте городскую девушку, которая, по ее мнению, была слишком изнеженной, слишком «неподготовленной» к жизни. Она не умела готовить по-деревенски, не знала всех тонкостей ведения хозяйства, не разделяла ее взглядов на жизнь. Варвара Петровна сразу же решила, что Настя не пара ее сыну.
Ее критика, ее постоянные нападки были не просто злостью. Они были выражением глубокой тревоги, страха потерять сына, страха за его будущее. Она верила, что если она не будет контролировать его жизнь, то он непременно совершит ошибку, оступится. Она не понимала, что ее контроль был удушающим, что он разрушал отношения, а не укреплял их.
Настя, выплакавшись в подушку, попыталась взять себя в руки. Она понимала, что так дальше продолжаться не может. Каждый день — новый скандал, новая порция унижений. Она чувствовала, как гаснет ее любовь к Диме, как она сама превращается в загнанную, уставшую женщину.
Она вышла из спальни. Дима сидел на кухне, опустошенный, сгорбившись над кружкой чая. Варвара Петровна сидела напротив, с важным видом, явно наслаждаясь своей «победой».
— Вот видишь, Димочка, — назидательно говорила она, — надо быть построже. А то совсем распустил ее.
Дима поднял на Настю глаза, полные вины и безысходности.
— Настя, — он начал, но Варвара Петровна тут же его перебила.
— Не оправдывайся, сын! Я же тебе говорю, надо быть мужиком! А не тряпкой.
Настя подошла к столу.
— Варвара Петровна, — ее голос был тихим, но твердым, — я больше не могу так жить.
Варвара Петровна удивленно подняла бровь. Она явно не ожидала такой реакции.
— Что это значит, «не могу»? — она недоверчиво спросила. — Что ты там себе возомнила?
— Это значит, что я так больше не могу, — повторила Настя. — Вы постоянно меня критикуете, унижаете, вмешиваетесь в нашу жизнь. Я устала.
— Ах ты, нахалка! — Варвара Петровна вскочила со стула. — Это я еще тебя критикую? Да я тебе добра желаю! Я хочу, чтобы ты была хорошей хозяйкой, чтобы у сына моего все было как положено!
— Но вы не даете мне быть хозяйкой, — Настя сжала кулаки. — Вы постоянно говорите, что все не так, что я ничего не умею.
— Димочка, ты слышишь, что она говорит? — ее голос стал жалобным. — Она меня обвиняет!
Дима медленно поднял голову.
— Мама, — его голос был едва слышен, — Настя права. Я тоже это замечал.
Для Варвары Петровны это был удар. Она была уверена, что сын всегда будет на ее стороне, что он никогда не посмеет выступить против нее. Ее лицо исказилось от злости и обиды.
— Ах вот как? — прошипела она. — Значит, вы заодно? Вы меня, собственную мать, обвиняете? Да я вам тут, значит, не нужна! Я вам тут только мешаю! Ну и сидите тогда в своем городе, со своими салатиками!
Она развернулась и стремительно ушла в свою комнату. Настя и Дима остались одни на кухне, в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов.
— Настя… — Дима подошел к ней, пытаясь обнять. — Я не знал, что ты так страдаешь. Почему ты раньше не сказала?
— А что бы это изменило? — Настя отстранилась. — Ты же сам видел, как она себя ведет. Она никогда не слушает. Она не меняется.
— Я поговорю с ней, — Дима сжал кулаки. — Я скажу ей, что так больше продолжаться не может.
Но было уже поздно. Варвара Петровна, собрав кое-какие вещи, вышла из своей комнаты, одетая и с дорожной сумкой в руке.
— Я уезжаю, — ее голос был холодным, без единой эмоции. — Мне здесь делать нечего.
— Мам, куда ты? — Дима вскочил. — Не надо так. Давай поговорим.
— Не о чем мне с вами разговаривать, — она повернулась к двери. — У вас своя жизнь, у меня своя. Я вам тут только мешаю.
Она вышла, не прощаясь. Дима бросился за ней, попытался уговорить ее остаться, но Варвара Петровна была непреклонна. Она села в автобус и уехала, не оглянувшись.
После отъезда Варвары Петровны в квартире наступила тишина. Тяжелая, давящая тишина. Настя чувствовала себя опустошенной. Она вроде бы добилась своего, но почему-то не испытывала никакого облегчения. Наоборот, на душе было пусто и горько.
Дима тоже был потерян. Он звонил матери, пытался извиниться, уговорить ее вернуться. Но Варвара Петровна не брала трубку или отвечала односложно, повторяя, что «им с Настей она не нужна». Она даже перестала общаться со Светой, что было для Насти особенно тяжело. Девочка скучала по бабушке, хоть и не понимала всей сложности ситуации.
Их семейная жизнь не стала счастливее. Конфликт со свекровью не исчез, он просто трансформировался. Он так и висел в воздухе, невысказанный, неразрешенный. Дима чувствовал себя виноватым перед матерью, и эта вина отравляла их отношения с Настей.
Он стал замкнутым, раздражительным. Он часто возвращался домой поздно, ссылаясь на работу, и Настя чувствовала, что он просто избегает ее, избегает этой напряженной атмосферы.
Настя тоже изменилась. Она стала более нервной, подозрительной. Ей постоянно казалось, что Дима таит на нее обиду, что он обвиняет ее в том, что она «выгнала» его мать. Она перестала готовить для него его любимые блюда, ей не хотелось стараться. Каждый их разговор теперь сводился к упрекам, к поиску виноватых.
Света, их маленькая дочка, росла в этой напряженной обстановке. Она стала более замкнутой, часто плакала без причины. Она чувствовала, что что-то не так, но не могла понять, что именно.
Варвара Петровна не вернулась. Она продолжала жить в деревне, общаясь с соседями и постоянно жалуясь на «неблагодарных детей», которые «выгнали» ее из дома. Она рассказывала всем, какая у нее «плохая» невестка, как она «не умеет» готовить, как «заморила» ее сына и внучку. Ее сердце ожесточилось, и она не собиралась прощать.
Дима и Настя так и не смогли найти общий язык. Они жили под одной крышей, но каждый в своем мире. Любовь, которая когда-то горела ярко, теперь тлела, еле-еле освещая их несчастную жизнь.
Они проиграли. Все проиграли. Никто не вышел победителем из этого бытового конфликта. Остались только боль, обида и разрушенные отношения. И так, по прошествии времени, они поняли, что их союз не выдерживает больше такого давления. Через пять лет Настя и Дима развелись.
