— Слышал меня? Я тебе говорю! Я тебя видеть не хочу Больше! Забирай ты эти чёртовы ключи и катись отсюда! — Марина швырнула связку на стол с такой силой, что брелок в виде смешной обезьянки отлетел и покатился по полу.
Григорий смотрел на неё без всякого выражения, как будто перед ним стояла не женщина, с которой он прожил семь лет, а случайная попутчица в электричке, начавшая вдруг истерику.
— Как скажешь, — он поднял ключи и медленно положил их в карман. — Позвоню насчёт вещей.
Когда за ним закрылась дверь, Марина рухнула на диван и закрыла лицо руками. Слёз не было — только пустота и странное онемение, словно всё произошедшее случилось не с ней, а с какой-то другой, незнакомой женщиной.
Телефон завибрировал. Сообщение от матери: «Ну что, поговорили?»
Марина отбросила телефон в сторону. Поговорили. Всё кончено…
Весна в том году выдалась холодной и затяжной. Ещё в середине апреля по ночам температура опускалась до минус пяти, а днём серое небо низко висело над Петербургом, обещая то ли снег, то ли дождь. Марина куталась в старое пальто, спускаясь по ступенькам метро «Василеостровская». Порывистый ветер с Невы бросал в лицо колючую морось, заставляя щуриться и сильнее натягивать шарф…
Прошло два месяца с того дня, как Гриша забрал свои вещи. Два месяца, за которые она так и не смогла привыкнуть к тишине в квартире. К отсутствию его рубашек в шкафу, его ботинок в прихожей, запаха его одеколона в ванной. К тому, что больше не нужно готовить на двоих, что некому рассказать о дурацком случае на работе, что можно хоть весь день смотреть сериалы, не отвлекаясь на разговоры.
Свобода, о которой она когда-то мечтала, оказалась совсем не такой, какой представлялась.
В кармане пальто завибрировал телефон. На экране высветилось сообщение от Нины, старой подруги, с которой они не виделись уже года три.
«Маринка, ты не поверишь! Я в твоём городе проездом. Есть пара часов перед поездом. Увидимся?»
Хотелось написать: «Прости, не могу, занята». Было холодно, промозгло, и больше всего на свете Марине хотелось вернуться домой, забраться под плед с чашкой горячего чая и ни с кем не разговаривать. Но пальцы словно сами собой набрали: «Конечно! Где ты?»
Нина почти не изменилась — всё та же копна рыжих волос, яркая помада, звонкий смех. Она обняла Марину так крепко, что та на мгновение растерялась.
— Господи, как же я рада тебя видеть! — Нина отстранилась и внимательно посмотрела на подругу. — Ты чего такая бледная? Заболела?
— Нет, просто устала, — Марина попыталась улыбнуться. — Пойдём куда-нибудь, где тепло?
Они устроились в маленькой кофейне недалеко от метро. Нина говорила без умолку — о своей работе в Москве, о недавней поездке в Грузию, о планах купить квартиру. Марина кивала, задавала вопросы, улыбалась в нужных местах, но чувствовала себя так, словно между ней и миром стояло толстое стекло.
— А ты как? — наконец спросила Нина, отпивая капучино. — Как Гриша? Всё ещё вместе?
— Нет, — Марина покрутила чашку в руках. — Мы расстались. Два месяца назад.
— Ох, — Нина нахмурилась. — Прости, я не знала.
— Всё нормально, — Марина пожала плечами. — Так бывает.
— Что случилось? Если не хочешь говорить…
— Да ничего особенного. Просто… — Марина замолчала, подбирая слова. — Знаешь, иногда кажется, что любишь человека, а потом понимаешь, что просто привыкла к нему. И он ко мне тоже. Привычка, а не любовь.
Это была ложь. На самом деле всё было сложнее и проще одновременно. Они с Гришей не разлюбили друг друга — они просто устали бороться. Устали от бесконечных попыток забеременеть, от обследований, от неудачных процедур, от надежд, которые раз за разом разбивались о реальность. От того, что их «мы» всё больше превращалось в «я» и «ты».
— Понимаю, — Нина кивнула, хотя по её глазам было видно, что она не верит ни единому слову. — Знаешь, я ведь тоже рассталась с Олегом. Помнишь его?
— Тот высокий, с бородой? — Марина смутно помнила парня, с которым Нина встречалась, когда они виделись в последний раз.
— Он самый. Мы прожили вместе два года. Я думала, что это навсегда, — Нина грустно улыбнулась. — А потом как-то утром проснулась и поняла, что мы совершенно чужие люди. Говорим разные вещи, смотрим разные фильмы, мечтаем о разном. Что мы просто по инерции остаёмся вместе.
Они проговорили ещё час, а потом проводили Нину на вокзал. Прощаясь, подруга вдруг крепко обняла Марину.
— Знаешь, я за тебя боюсь, — тихо сказала она. — У тебя такие глаза… пустые. Обещай, что не будешь киснуть одна.
— Обещаю, — соврала Марина. — Удачной дороги…
Возвращаться в пустую квартиру не хотелось. Марина долго бродила по набережной, глядя на тёмную воду Невы, на проплывающие баржи, на чаек, кружащих над волнами. Ветер стих, но стало ещё холоднее. Пальцы закоченели, несмотря на перчатки.
Проходя мимо моста, она увидела женщину, которая стояла, опершись на перила, и смотрела вниз. Что-то в её позе — безнадёжное, отчаянное — заставило Марину замедлить шаг. Женщина была немолода, лет пятидесяти, с усталым, осунувшимся лицом. Она не плакала, просто смотрела на воду с таким выражением, что у Марины перехватило дыхание.
Она подошла и встала рядом, делая вид, что любуется видом.
— Красиво, правда? — произнесла она, не глядя на женщину.
Та вздрогнула, словно очнувшись от транса.
— Что? — голос у неё был хриплый, как будто она долго молчала.
— Вид красивый, — повторила Марина. — Я часто здесь гуляю. Особенно когда на душе тяжело.
Женщина посмотрела на неё — сначала с раздражением, потом с усталым безразличием.
— Да, красиво, — она отвернулась. — Извините, мне пора.
— Постойте, — Марина сама не знала, зачем останавливает незнакомку. — Может, выпьем чаю? Тут недалеко есть хорошая кофейня. Холодно очень.
Женщина уставилась на неё с недоумением.
— Вы что, от церкви какой-нибудь? Или из этих… психологов-волонтёров?
— Нет, — Марина рассмеялась. — Просто человек, которому сегодня очень не хочется быть одному. И, кажется, вам тоже.
Женщина колебалась. Потом пожала плечами.
— Почему бы и нет. Всё равно уже ничего не имеет значения.
Её звали Вера Павловна. Она работала преподавателем в музыкальной школе. Три дня назад она узнала, что у неё рак. Поздняя стадия, метастазы, прогнозы неутешительные.
— Мне не страшно уходить, — говорила она, обхватив ладонями чашку с чаем, словно пытаясь согреться. — Страшно то, что я ничего не успела. Ничего стоящего.
— Как это? — удивилась Марина. — Вы же преподаватель. Учите детей музыке. Это очень важно.
— Да какой я преподаватель, — Вера Павловна махнула рукой. — Мучаю детей гаммами, ставлю оценки. А ведь когда-то я мечтала играть на больших сценах. Думала, что впереди целая жизнь… А теперь оказалось, что жизнь прошла мимо…
Они проговорили до самого закрытия кофейни. Вера Павловна рассказывала о своей молодости, о несбывшихся мечтах, о муже, который ушёл к другой женщине пятнадцать лет назад, о сыне, который живёт в Канаде и звонит раз в месяц. Марина слушала, иногда задавала вопросы, и постепенно её собственные проблемы начали казаться мелкими и незначительными.
— Знаете, — сказала она, когда они вышли на улицу, — мне кажется, вы несправедливы к себе. Вы учите детей музыке. Это же… это как свет передавать. Может быть, кто-то из ваших учеников станет великим музыкантом. Или просто будет любить музыку всю жизнь благодаря вам.
Вера Павловна посмотрела на неё с лёгким удивлением.
— Никогда об этом не думала, — призналась она. — Мне всегда казалось, что я должна была сама… А теперь уже поздно.
— Никогда не поздно, — Марина сама удивилась своим словам. — Может быть, сейчас самое время сделать то, о чём вы мечтали.
Они обменялись телефонами, и Марина, сама не зная почему, пообещала заглянуть к Вере Павловне через пару дней. Возвращаясь домой, она чувствовала странное облегчение, словно тяжесть, давившая на плечи все эти месяцы, немного отступила.
Утром позвонила мать.
— Ты как? — в голосе слышалась привычная тревога.
— Нормально, — Марина прижала телефон плечом, заваривая кофе. — Вчера встретилась с Ниной, помнишь её? Она проездом была в городе.
— Это хорошо, — одобрила мать. — А то сидишь в своей берлоге, никуда не выходишь. Так и с ума сойти можно.
— Мам, я на работу хожу каждый день.
— На работу — не в счёт. Тебе развеяться надо, людей видеть. Может, к нам приедешь на выходные? Отец шашлыки собирается делать, если погода позволит. Хотели в Сосново поехать на дачу…
Марина хотела отказаться, но вдруг поняла, что действительно соскучилась по родителям.
— Хорошо, приеду.
К Вере Павловне она пришла в среду вечером, захватив с собой пирожные из кондитерской и диск с записью концерта Рахманинова — её любимого композитора, как выяснилось во время их разговора.
Квартира Веры Павловны оказалась маленькой и очень чистой. Повсюду были книги — на полках, на столе, даже на подоконнике. В углу стояло старое пианино, укрытое вязаной салфеткой.
— Проходите, — Вера Павловна выглядела удивлённой и немного смущённой, словно не ожидала, что Марина действительно придёт. — Я чай заварила.
Они сидели на кухне, пили чай с пирожными, и Вера Павловна рассказывала о своих учениках — о талантливом мальчике Косте, который играл так, что захватывало дух, о упрямой Алисе, которая ненавидела гаммы, но обожала Шопена, о застенчивом Мише, который боялся выступать на публике.
— Знаете, я подумала о том, что вы сказали в прошлый раз, — неожиданно произнесла она. — О том, что никогда не поздно. И решила устроить концерт.
— Концерт? — переспросила Марина.
— Да, небольшой такой. В нашей школе. Я буду играть, и мои ученики тоже. То, что мы любим, а не то, что в программе. Директор уже разрешил. — Вера Павловна улыбнулась, и её лицо словно осветилось изнутри. — Я столько лет не выступала… Боюсь ужасно.
— Это замечательно! — Марина почувствовала неожиданный прилив энтузиазма. — Можно мне прийти?
— Конечно, — Вера Павловна немного смутилась. — Если хотите. Это будет через две недели. В воскресенье.
Когда Марина собралась уходить, Вера Павловна вдруг остановила её у двери.
— Я хотела спросить… Что у вас случилось? Тогда, на мосту. Вы были такая… потерянная.
Марина помолчала, не зная, что ответить. Потом решилась:
— Я рассталась с мужчиной, с которым прожила семь лет. Мы очень хотели ребёнка, но не получалось. Пытались, лечились, но… — она запнулась. — В какой-то момент он просто сказал, что больше не может. Что хочет начать всё сначала. С другой женщиной, вероятно.
Вера Павловна кивнула.
— Понимаю. Это больно.
— Да. Но, знаете, после нашего разговора я вдруг поняла, что жизнь не закончилась. Что впереди ещё столько всего.
Вера Павловна улыбнулась.
— Забавно. А я поняла то же самое…
На выходных Марина поехала к родителям. Отец действительно жарил шашлыки, несмотря на прохладную погоду. Мать суетилась вокруг стола, расставляя салаты и закуски. Старший брат Сергей приехал с женой и двумя сыновьями — шумными мальчишками, которые носились по участку, играя в пиратов.
— Как ты? — спросил Сергей, когда они остались вдвоём на веранде. Мать увела племянников мыть руки перед обедом, отец колдовал над мангалом, а невестка помогала накрывать на стол.
— Лучше, — честно ответила Марина. — Намного лучше.
— Гриша звонил мне на днях, — неожиданно сказал Сергей. — Спрашивал о тебе.
Марина напряглась.
— И что ты ему сказал?
— Сказал, что ты справляешься. — Сергей помолчал. — Он переживает за тебя, знаешь.
— Переживает? — Марина горько усмехнулась. — Он меня бросил, а теперь переживает?
— Мариш, вы оба измучились. Эти бесконечные попытки, анализы, процедуры… Это кого угодно с ума сведёт. Он не выдержал. Это не значит, что он тебя не любит.
— Если любишь, не уходишь, — упрямо сказала Марина.
Сергей вздохнул.
— Иногда уходят именно потому, что любят. Чтобы не мучить друг друга дальше.
Марина промолчала. В глубине души она понимала, что брат прав. Они с Гришей действительно измучили друг друга. Последние месяцы перед расставанием они почти не разговаривали — только о лекарствах, процедурах, врачах. Забыли, как смеяться вместе, как обсуждать фильмы, как просто лежать в обнимку и молчать. Превратились в пациентов одной бесконечной больницы.
— Ладно, забудь, — Сергей похлопал её по плечу. — Пойдём, поможем отцу с шашлыками, а то он их сожжёт, как обычно…
Концерт Веры Павловны был назначен на три часа дня в актовом зале музыкальной школы — старом здании с высокими потолками и огромными окнами. Марина пришла заранее, с букетом жёлтых тюльпанов. Зал постепенно заполнялся — родители учеников, другие преподаватели, случайные прохожие, привлечённые афишей у входа.
Вера Павловна выглядела преображённой. В строгом тёмно-зеленом платье, с аккуратно уложенными волосами, она казалась моложе и красивее. Волнение делало её глаза ярче, движения — чётче.
— Я так рада, что вы пришли, — сказала она, увидев Марину. — Мне кажется, я сейчас с ума сойду от страха.
— Вы будете великолепны, — уверенно ответила Марина. — Я знаю.
Концерт начался с выступлений учеников. Они играли по очереди — кто-то уверенно, кто-то сбиваясь и краснея от смущения. Зал аплодировал каждому. Марина заметила, с какой гордостью Вера Павловна смотрела на своих подопечных, как подбадривала их кивком или улыбкой.
Наконец настала очередь самой Веры Павловны. Она села за рояль, на мгновение замерла, положив руки на клавиши, а потом начала играть. Это был Рахманинов — второй концерт, который она исполняла без оркестра, только сольную партию. Но даже так музыка захватывала, заполняла зал, заставляла замирать сердце.
Марина смотрела на преображённое лицо женщины и думала о том, как странно устроена жизнь. Ещё две недели назад Вера Павловна стояла на мосту, думая о том, что всё кончено, что жизнь прошла мимо. А сейчас она словно светилась изнутри, передавая этот свет всем вокруг.
После концерта к Вере Павловне подходили люди — благодарили, восхищались, приглашали выступить ещё. Она выглядела смущённой и счастливой одновременно.
— Вы были потрясающей, — сказала Марина, когда наконец смогла пробиться к ней через толпу почитателей. — Просто невероятной.
— Спасибо, — Вера Павловна покраснела, как девочка. — Знаете, я вдруг поняла, что зря жалела себя все эти годы. Что на самом деле я счастливый человек. У меня есть музыка, есть ученики, есть… — она запнулась. — Есть люди, которым я небезразлична.
Они вышли из школы вместе. Погода наконец смилостивилась — светило солнце, и в воздухе пахло весной.
— Мне назначили курс химии, — неожиданно сказала Вера Павловна. — Врач говорит, что шансы невелики, но они есть. А даже если не поможет… — она глубоко вздохнула. — Я хочу прожить то время, что у меня осталось, полной жизнью. Хочу ещё играть. Хочу поехать в Петергоф — представляете, я коренная петербурженка, а ни разу там не была. Хочу позвонить сыну и сказать, что люблю его.
Марина сжала её руку.
— Я помогу. Чем смогу…
В тот же вечер Марина достала из шкафа коробку со старыми фотографиями. Она долго перебирала снимки — вот они с Гришей в походе, вот на дне рождения у друзей, вот на море, оба загорелые и счастливые. На большинстве фотографий они смеялись. Когда они перестали смеяться вместе?
Телефон зазвонил неожиданно. На экране высветилось имя Гриши. Сердце пропустило удар.
Она колебалась несколько секунд, потом ответила:
— Да?
— Привет, — голос Гриши звучал неуверенно. — Как ты?
— Нормально, — Марина сглотнула комок в горле. — А ты?
— Тоже… нормально. — Повисла пауза. — Сергей сказал, ты была у родителей на выходных. Это хорошо.
— Да, было здорово. Отец шашлыки жарил.
— Сжёг, как обычно? — в голосе Гриши послышалась улыбка.
— Не совсем. В этот раз только слегка подпалил.
Они помолчали. Потом Гриша произнёс:
— Я скучаю.
Марина закрыла глаза.
— Я тоже.
— Может… встретимся? Просто поговорим. Как друзья.
Марина думала о Вере Павловне, о её словах про упущенное время, о том, как быстро всё может закончиться. О том, что жизнь продолжается, несмотря ни на что.
— Давай, — сказала она. — Когда?
Они встретились в небольшом ресторанчике недалеко от Мариинского театра. Гриша опоздал на пятнадцать минут, как всегда. Некоторые вещи не меняются.
— Прости, — он плюхнулся на стул напротив неё. — Застрял на совещании.
Он выглядел похудевшим и уставшим. Под глазами залегли тени, на висках прибавилось седины. Но улыбка осталась прежней — немного кривоватой, мальчишеской.
— Ничего, — Марина пожала плечами. — Я привыкла.
Они заказали еду, выпили по бокалу вина. Говорили о работе, о общих знакомых, о новом фильме, который оба ещё не успели посмотреть. Словно примеряли роли друзей, пытаясь понять, подходят ли они им.
— Я недавно познакомилась с удивительной женщиной, — сказала Марина, когда принесли десерт. — Она преподаёт в музыкальной школе. У неё рак, но она устроила концерт. Играла Рахманинова так, что мурашки по коже.
Гриша внимательно смотрел на неё, пока она рассказывала о Вере Павловне, о концерте, о том, как важно ценить каждый момент жизни.
— Ты изменилась, — сказал он, когда она закончила. — Не знаю, как объяснить. Стала… светлее, что ли.
Марина улыбнулась.
— Может быть. А ты?
Гриша помолчал.
— А я понял, что совершил ошибку, — наконец произнёс он. — Когда ушёл.
Марина напряглась.
— Гриш, не надо…
— Нет, выслушай, — он поднял руку. — Я действительно думал, что так будет лучше для нас обоих. Что мы измучили друг друга этими бесконечными попытками, анализами, процедурами. Что нам нужно отпустить друг друга. — Он сделал глоток вина. — А потом понял, что дело не в этом. Что я просто испугался. Испугался, что мы никогда не сможем иметь детей. Что придётся принять это и жить дальше. Проще было уйти, чем признать своё бессилие.
Марина смотрела на него, не зная, что сказать.
— Прости меня, — Гриша протянул руку через стол и коснулся её пальцев. — Я был слабаком.
— Мы оба были неправы, — тихо сказала Марина. — Я тоже не хотела признавать, что это конец. Что нам придётся принять реальность и двигаться дальше. Проще было держаться за ложную надежду.
Они помолчали. Потом Гриша спросил:
— Что нам делать теперь?
Марина пожала плечами.
— Не знаю. Может быть, начать сначала? Не как муж и жена, которые хотят ребёнка. А как два человека, которым хорошо вместе.
Гриша улыбнулся.
— Мне нравится эта идея…
Вера Павловна начала курс химиотерапии. Марина навещала её два раза в неделю, приносила книги, фрукты, просто сидела рядом, когда той становилось совсем плохо. Они слушали музыку, говорили о жизни, иногда просто молчали вместе.
— Знаете, что самое странное? — сказала однажды Вера Павловна, когда они сидели у окна в её квартире. — Я никогда не чувствовала себя настолько живой, как сейчас. Смешно, правда?
Химиотерапия давалась тяжело. Волосы Веры Павловны поредели, лицо осунулось ещё сильнее. Но глаза оставались яркими, живыми.
— Я решила написать письмо каждому своему ученику, — сказала она Марине в один из вечеров. — О том, что я в них вижу. О том, какие они на самом деле, а не какие оценки получают. Мне кажется, это важно.
Отношения с Гришей восстанавливались медленно. Они встречались раз в неделю — ходили в кино, в музеи, просто гуляли по городу. Учились заново быть вместе, без отчаянной цели, без груза несбывшихся надежд.
— Я говорил с врачом, — сказал Гриша однажды, когда они сидели в кафе на Невском. — Есть ещё варианты. Суррогатное материнство, например. Или усыновление.
Марина покачала головой.
— Знаешь, я тоже думала об этом. И поняла, что дело не в ребёнке. Не только в нём. Дело в том, что мы позволили этой цели поглотить нас целиком. Забыли, кто мы на самом деле. Забыли, почему вообще вместе.
Гриша смотрел на неё долгим взглядом.
— И почему мы вместе?
Марина улыбнулась.
— Потому что нам хорошо друг с другом. Просто хорошо. Без всяких условий.
В июне Вера Павловна организовала ещё один концерт — на этот раз благотворительный, для сбора средств детям с онкологическими заболеваниями. Она уже не могла играть сама — руки слишком ослабли. Но она вела концерт, представляла своих учеников, рассказывала о музыке с таким воодушевлением, что зал взрывался аплодисментами после каждого выступления.
Марина сидела в первом ряду. Рядом с ней — Гриша, который настоял на том, чтобы пойти с ней. Он слушал внимательно, не отвлекаясь, и аплодировал так искренне, что Марина невольно улыбалась.
После концерта они подошли к Вере Павловне вместе.
— Это было прекрасно, — сказал Гриша, пожимая ей руку. — Теперь я понимаю, почему Марина так много о вас рассказывает.
Вера Павловна улыбнулась, глядя на них обоих.
— Как хорошо, что вы пришли вместе, — сказала она. — Знаете, когда мы с Мариной впервые встретились, я думала, что жизнь кончена. А она только начиналась. Для нас обеих.
В августе состояние Веры Павловны резко ухудшилось. Её положили в больницу. Марина приходила каждый день, иногда с Гришей, иногда одна. Приносила цветы, книги, рассказывала новости, читала вслух.
— Не грустите, когда я уйду, — сказала однажды Вера Павловна, когда они остались наедине. Голос её был слабым, но решительным. — Я прожила хорошую жизнь. Особенно последние месяцы.
Марина сжала её руку.
— Вы ещё поправитесь.
Вера Павловна слабо улыбнулась.
— Мы обе знаем, что нет. И это нормально. Так устроен мир. Главное — что я успела сделать то, о чём мечтала. Сыграть на сцене. Помочь детям. Помириться с сыном.
Её сын прилетел из Канады на прошлой неделе — высокий мужчина с усталыми глазами и застенчивой улыбкой. Он проводил с матерью всё свободное время, и Марина видела, как они говорят часами, наверстывая упущенные годы.
— Знаете, что я поняла? — продолжила Вера Павловна. — Доброта — это как круговорот воды в природе. Ты делаешь что-то хорошее для кого-то, а потом это возвращается к тебе, иногда совсем неожиданным образом. Вы остановили меня тогда на мосту, помогли мне. А я, сама того не зная, помогла вам.
Марина кивнула, чувствуя, как к горлу подступают слёзы.
— Обещайте мне кое-что, — Вера Павловна крепче сжала её руку. — Обещайте, что будете жить полной жизнью. Что не будете бояться.
— Обещаю, — тихо сказала Марина.
Вера Павловна умерла в сентябре, тихо, во сне. На похороны пришло удивительно много людей — ученики, коллеги, родители, соседи. Каждый рассказывал свою историю о том, как эта скромная женщина изменила их жизнь.
Сын Веры Павловны подошёл к Марине после церемонии.
— Спасибо, — сказал он. — Мама много рассказывала о вас. О том, как вы помогли ей в последние месяцы.
— Это она помогла мне, — покачала головой Марина. — Больше, чем вы можете представить…
В октябре Марина и Гриша снова стали жить вместе. Не в старой квартире, а в новой, которую сняли вместе — светлой, с большими окнами и видом на реку.
— Новое начало, — сказал Гриша, когда они заносили последние коробки. — Как думаешь, получится?
Марина посмотрела на него — уставшего, с растрёпанными волосами, с той же кривоватой улыбкой, которую она когда-то полюбила.
— Не знаю, — честно ответила она. — Но мы можем попробовать. День за днём.
В ноябре Марина нашла в почтовом ящике письмо. Без обратного адреса, но она сразу узнала почерк — аккуратный, с лёгким наклоном вправо. Вера Павловна.
Дрожащими руками она вскрыла конверт.
«Дорогая Марина,
Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет. Не грустите — я ухожу спокойно, с чувством выполненного долга. Последние месяцы моей жизни были наполнены смыслом и радостью во многом благодаря вам.
Знаете, что я поняла за эти месяцы? Что в жизни нет ничего важнее связей между людьми. Тех ниточек, которые протягиваются от сердца к сердцу, иногда совершенно неожиданно. Мы с вами были чужими людьми, а стали… кем? Друзьями? Родственными душами?
Я наблюдала, как вы постепенно возвращаетесь к жизни. Как в ваших глазах снова появляется свет. Как вы находите в себе силы простить и начать заново. Это было прекрасно — видеть, как человек расцветает.
Мой сын обещал мне, что останется в России ещё на некоторое время. Он хочет организовать музыкальный конкурс моего имени для детей из малообеспеченных семей. Возможно, вы уже знаете об этом. Он сказал, что попросит вас о помощи. Надеюсь, вы не откажете.
И ещё одно. Помните тот разговор о круговороте доброты? О том, как добрые дела возвращаются? Так вот, я верю, что это правда. Что каждый добрый поступок, каждое доброе слово куда-то идёт, чего-то касается, что-то меняет в этом мире. Даже если мы не видим результатов сразу.
Вы остановились рядом со мной на мосту в тот холодный день. Просто остановились. Просто заговорили. И этим изменили всё — для меня и, надеюсь, для себя тоже.
Не бросайте это. Так важно порой остановиться рядом с кем-то. Заговорить. Протянуть руку.
Круговорот доброты не должен прерываться.
С любовью,
Вера Павловна»
Марина сидела на скамейке у подъезда, перечитывая письмо снова и снова, пока буквы не начали расплываться перед глазами. Вокруг падал первый снег — лёгкий, почти невесомый.
Из подъезда вышел Гриша, сел рядом, обнял её за плечи.
— Всё в порядке? — спросил он, глядя на письмо в её руках.
Марина кивнула.
— Да. Просто думаю о том, как странно устроена жизнь. О том, как случайные встречи могут всё изменить.
Гриша посмотрел на падающий снег.
— Знаешь, я тут подумал… Может, нам стоит связаться с этим детским домом? Ну, тем, о котором я говорил. Просто… познакомиться с детьми. Необязательно сразу усыновлять. Просто… быть рядом с кем-то, кому это нужно.
Марина посмотрела на него — внимательно, словно видела впервые. Потом
— Давай попробуем…
