Но пуще всего меня волновало, почему Веру кличут -«Мама»?
Что это за дон Корлеоне в юбке, и за какие коврижки к ней такое почтительное обращение?
Из всей «лихой колоды», что гнездится в стылом бараке, она точно никому не кормилица, так с какого перепугу к ней такой пиетет?
Если это толстый намек на то, что она самая старослужащая матрёшка во всём взводе лесовичек, то могли бы называть «дедушка Вера» или просто тётка Вера.
У неё даже детей нет! За что её величают мамой — ума не приложу.
Единственное, что приходит на ум, это то, что Вера, как и Анфиса, «вкусила» взрослой жизни, но в отличии от красовитой телефонистки, она «познала» её с законным мужем и теперь ей почёт и уважительное прозвище, а Фиске разные обидные эпитеты и бранные сплетни за спиной.
Нам, как бы дают понять, что на таких как Круглова женятся (хотя потом и изменяют напропалую), а такие как Анфиса, только для баловства и срамных делишек.
Чтобы остальной «девичий комсомол» на Веру равнялся, и берег свои «недотроги» до официального замужества.
Ну, да пёс с ним, с этим прозвищем! Давайте посудачим, на кой леший Круглова развела эту театральщину с торжественной кремацией мужних «записулек»? Просто цирк какой-то!
Она бы их ещё пинцетом брала, да прикрывая рот платком, забрасывала в печь, словно в энтом письме невероятно едучaя зараза обретается.
Что она хочет показать другим лесовичкам? Вот мол, смотрите, как я его лущу-только шелуха летит! Да он у меня так рыдать будет, что в собственных соплях захлебнётся!
Как говаривал мой дед : Нет изменнику прощения-только острый финский нож!
Всё это смотрится весьма жалко и может произвести впечатление разве что на тетёху Кислицину, по причине умственной незрелости и любовной малоопытности.
Казалось бы, ну разведись ты с ним, раз он такой недостойный. Зачем длишь моральную пытку, если не планируешь вернуться к супружнику. Разорви оковы, сбрось балласт и лети вольным воробушком клевать кизяк на полях.
Куда там!
Вы знаете почему она жжёт эти треклятые письма? Да потому что надеется, что муж устанет писать, прилетит к ней и бросившись в ноги, будет молить о прошении на глазах у изумленных девчонок. А она будет стоять королевой , гордо вздернув нос и подставлять ему свои стоптанные черевички для поцелуев.
Однако он всё не едет, а только строчит свои писульки.(
И вот, что я скажу феечки — похоже плохи дела у всезнайки Кругловой. Сейчас объясню почему.
Ну, вот начудил я! Поддался соблазну, не смог усмирить проказницу плоть, а сердце-то осталось с Верой. В груди «так и жжёт, так и жжёт».
Ну, написал я раз, написал два — ответа нет. Чего писать-то, бумагу марать понапрасну. Надо хватать первую попутную лошадь и нестись во весь опор туда, где сейчас твоя любовь. К той, с кем упорхнула твоя душа.
Благо адрес известен.)
А уже на месте молить о прошении, объясняться или разом расставить все точки над «и», и выдернуть эту занозу из сердца.
Но муж не едет, а Вера ждёт, хотя умом понимает, что та, другая Анфиска, похоже взяла верх и завладела её мужичком, «от темени до семени».
Мама Вера, такая умная и такая правильная, проиграла вчистую весёлой жизнерадостной простушке без лишних заморочек в голове. И вся её учеба эта попытка забыться, отогнать от себя мысли о семейной катастрофе и даром прожитом времени.
Она и письма не читает, потому как боится, что там её благоверный, на которого она потратила лучшие годы жизни, не стенает в отчаянии моля вернуться, а сухим языком делового письма просит её о разводе. А это для «правильной» Веры подобно смерти.
Она не знает, что делать, ведь такому в школе не учили. Вот и изводит она мужа молчанием, потому как до чёртиков боится, что он ее бросит. Вот и строит из себя разумницу, а сама от отчаяния по ночам уже вторую подушку доедает.
Так что, не вижу я красивых перспектив у Веры. Сначала получит она одно высшее образование, опосля второе, а потом вероятно нервный срыв и долгое лечение. А дальше пожизненная «кототерапия» в размере сорока штук и одиночество, как плата за собственную холодность и надменность.
