— Странно, да? Как быстро рушится иллюзия семьи, стоит только ребенку нарушить чьи-то ожидания.
— Тогда я еще не понимала, что настоящая любовь — это когда выбираешь человека снова и снова, особенно когда это сложнее всего.
Беременность выматывала меня. Последние недели я едва могла подняться с постели — отеки, давление, бессонница.
Андрей держался на расстоянии. Изредка касался живота — будто проверял ценный груз, а не будущего ребенка.
— Ты уверена, что врач не ошибся на УЗИ? — спрашивал он, возвращаясь с работы. — Мужчины в нашей семье всегда рождались первыми.
Я мысленно закатывала глаза, но улыбалась. Мне казалось — это просто нервы. Он полюбит нашего ребенка, когда впервые возьмет на руки. Ведь это же естественно?
Роды начались раньше. В три часа ночи отошли, а в четыре Андрей уже вез меня в роддом, нервно сжимая руль и поглядывая на часы. У входа он выгрузил мою сумку.
— Позвони, когда можно будет приехать, — бросил он. — У меня сегодня два совещания, не могу все отменить.
Боль накатывала волнами, уносила сознание. Схватки шли одна за другой, без передышки. Я кричала, сжимала руку медсестры, а потом всё внезапно прекратилось.
— У вас девочка, — улыбнулась акушерка, показывая крошечное существо с сердитым сморщенным личиком.
Дочь закричала — звонко, яростно, будто заявляя о своем праве на этот мир. Когда мне положили ее на грудь, я задохнулась от нежности.
Она была моей — каждым своим крошечным пальчиком, каждым вздохом.
— Ты мой свет, — прошептала я, вдыхая ее запах. — Ты — моё всё.
Соседка по палате с любопытством смотрела на нас.
— Как назовете?
Я вдруг поняла, что мы с Андреем обсуждали только мужские имена.
— Еще не решила, — улыбнулась я, не отрывая взгляда от дочери.
Андрей появился только на следующий день, ближе к вечеру. Прошел мимо, не поцеловав, даже не поздоровавшись.
Подошел к кроватке, где спала дочь. Несколько секунд рассматривал ее, будто оценивая товар, а затем повернулся ко мне. Его лицо закаменело.
— Девочка родилась? — спросил он таким тоном, словно я его обманула. — Можешь сразу ее сдать в детдом. Мне нужен наследник!
Воздух в палате сгустился. Я смотрела на него, не узнавая. Шесть лет вместе, из них пять — в браке. Неужели я никогда не знала этого человека?
— Повтори, что ты сказал? — мой голос прозвучал чужим, сдавленным.
— Не притворяйся, — Андрей поморщился. — Я всегда говорил, что мне нужен сын. А с этим, — он кивнул на кроватку, — делай что хочешь. Через полгода попробуем снова. Может, в следующий раз повезет.
Он говорил это так обыденно, словно обсуждал неудачную инвестицию.
Я глянула на дочь. Она спала, подергивая во сне крошечными губами. Миг — и что-то оборвалось внутри.
Нет, не оборвалось — наоборот, связалось. Невидимая нить между мной и моим ребенком натянулась, и я поняла — это навсегда.
— Пошел вон, — сказала я тихо, но твердо.
— Что? — Андрей вскинул брови.
— Убирайся из палаты. И из нашей жизни.
Он усмехнулся.
— Брось это. Ты на гормонах и не соображаешь. Мы поговорим, когда ты придешь в себя.
— Ясно мыслю, как никогда. Проваливай.
Дверь за ним закрылась, и я, дрожащими пальцами набрала номер Вероники. Она была единственной, кому я могла доверять, кто всегда говорил: «Если что-то пойдет не так — звони в любое время».
— Вероник, — голос срывался. — Помоги нам.
Она не задавала вопросов — просто приехала в момент выписки. Поговорила с врачами, и к вечеру мы с дочерью на руках садились в ее машину.
— Куда едем? — спросила она, выруливая со стоянки.
— Куда угодно, только не домой.
— Тогда ко мне. У меня места навалом.
Я смотрела на спящую дочь. Завтра начнется новая жизнь.
Я понятия не имела, как буду справляться, на что жить, как растить ребенка одна. Но странное дело — я не боялась. Будто стены, державшие меня в клетке, рухнули, и я наконец-то могла дышать.
— Как ты ее назвала? — спросила Вероника, поглядывая на малышку в зеркало заднего вида.
— Алина, — ответила я. — Ее зовут Алина.
Вероника жила в доме, доставшемся ей от родителей — двухэтажном, с террасой и садом. Здесь было безумно тихо. По утрам на крыльцо приходили белки, а ночью я засыпала под стрекот сверчков, а не под шум машин, как раньше.
— Считай это убежищем, — сказала она, показывая нашу спальню. — Живите, сколько нужно.
Первые месяцы слились в бесконечный день сурка — кормление, пеленки, недосып, хроническая тревога.
Тело еще болело после родов, а душа — после предательства. Алина плакала по ночам, и я качала ее, шепча: «Мы справимся, маленькая. Мы обязательно справимся».
А потом начали происходить маленькие чудеса. Первая улыбка — настоящая, а не от газиков. Первый смех.
Первый перевернутый на животик. Каждый день приносил что-то новое, и с каждым днем туман в голове рассеивался.
— Эй, как вы тут? — Вероника заглянула в комнату, где я сидела на полу с Алиной.
— Нормально, — улыбнулась я. — Спасибо тебе за всё.
— Да ладно. Мне нравится иметь соседей, — она подмигнула. — Слушай, тут такое дело… Мне нужно организовать благотворительный вечер, а моего дизайнера забрали на другой проект.
Не поможешь с оформлением зала в свободное время? Ты же раньше этим занималась?
Так я снова начала работать. Сначала на Веронику, потом нашла несколько клиентов из прошлой жизни, которые не общались с Андреем. Мы с Алиной стали дышать свободнее. При этом Вероника помогала сидеть с ребенком.
Илья появился в нашей жизни внезапно. Один из ее благотворительных вечеров — он помогал Веронике с подготовкой, занимался светом и звуком.
— Ольга, это Илья, — представила нас Вероника. — Мой старый друг и новый партнер по бизнесу. Илья, это Ольга с Алиной, о которых я тебе рассказывала.
Он пожал мне руку, и я впервые за долгое время почувствовала, как по коже бегут мурашки. У него были теплые руки и внимательные глаза.
— Рад познакомиться, — просто сказал он.
Илья стал появляться чаще. Сначала по делам — что-то обсудить с Вероникой, привезти документы.
Потом все чаще просто так — то с пиццей для всех, то с игрушкой для Алины.
Он никогда не навязывался, не пытался занять чье-то место. Мы говорили о книгах, музыке, фильмах. Спорили о кино.
Я узнала, что он еще и архитектор, занимается реставрацией старинных зданий, любит джаз и ненавидит оливки.
На первый день рождения Алины он принес деревянную лошадку-качалку — удивительно красивую, с вырезанной гривой и настоящими кожаными поводьями.
— Это ты сделал? — я не могла поверить.
— В нашем деле без столярки никуда, — он улыбнулся. — Моя реставрационная мастерская полна инструментов.
Но я видела мозоли на его ладонях и понимала, сколько времени ушло на этот подарок.
Наши отношения начались так естественно, что я и не заметила, когда именно. Он не давил, не торопил. Просто был рядом. Читал Алине сказки, водил нас в зоопарк, готовил блинчики воскресным утром.
— Откуда ты такой взялся? — спросила я однажды вечером, когда мы сидели на террасе, а Алина уже спала.
— В смысле? — он удивленно посмотрел на меня.
— Большинство мужчин сбежали бы от женщины с ребенком. Особенно от такой… с историей.
— Большинство мужчин идиоты, — усмехнулся он. — А историю имеет каждый из нас.
Мы стали жить вместе, когда Алине было три. Сняли маленький домик неподалеку, и Вероника помогла нам с переездом, хоть и ворчала, что будет скучать.
— Вы все равно на соседней улице, — успокаивал ее Илья, таская коробки. — Мы будем видеться каждый день.
А потом, когда Алина уже начала ходить в сад, он сделал мне предложение. Без пафоса и театральности. Вечером, когда дочь уснула, Илья сел рядом со мной на диван и взял за руку.
— Знаешь, я долго думал, как сказать это, — начал он. — Но понял, что прямота — лучший вариант.
У меня екнуло сердце. Неужели он устал от нас? Намучился с чужим ребенком? Нашел кого-то попроще, без багажа?
— Я не только тебя люблю, — продолжил он, не отпуская мою руку. — Я люблю вас обеих. И хочу, чтобы мы были настоящей семьей. По документам тоже.
Он достал простое кольцо с небольшим камнем.
— Выходи за меня, — сказал он тихо. — Я не идеален, но обещаю защищать вас обеих до последнего вздоха.
Я смотрела на кольцо, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Не от красивых слов или дорогой вещи. А от того, как он сказал «вас обеих». Не разделяя, не выбирая.
— Да, — прошептала я, и в эту секунду поняла, что счастье — это не когда всё идеально. А когда всё настоящее.
Свадьбу назначили на май. Скромную, только для своих.
Мы готовились к торжеству, когда пришло письмо от адвоката Андрея. Он отказывался от прав на ребенка, если я не буду требовать алиментов. Я, не дочитав, выбросила письмо. Он уже давно перестал быть частью нашей жизни.
В день свадьбы я стояла перед зеркалом в простом платье цвета слоновой кости. За спиной крутилась Алина в розовом платьице с венком из полевых цветов.
— Мама красивая, — сказала она, разглядывая меня в отражении. — Папа Илья будет рад.
«Папа Илья.» Эти слова звучали так естественно, что защемило сердце.
— Да, малышка, — я поправила ей венок. — Мы все будем очень рады.
***
Моей дочери уже 15.
Алина выросла в удивительную девочку — умную, тонкую, с внутренним стержнем, о который, кажется, можно было порезаться.
Она унаследовала мою упрямую морщинку между бровей и привычку грызть карандаш, когда думает.
Наш дом наполнился ее музыкой, книгами, разговорами с подругами. Стены в ее комнате завесила фотографиями — с прошлого лета она увлеклась съемкой, и Илья подарил ей хорошую камеру.
Мы были счастливы. Без надрыва, без показной идиллии — просто жили и радовались.
Моя дизайнерская студия разрослась до небольшого агентства, Илья стал партнером в архитектурном бюро. Летом мы ездили на море, зимой катались в горах.
Андрей остался в прошлом. Я вспоминала о нем, только когда замечала в Алине что-то его — характерный наклон головы или привычку подергивать ногой, когда нервничает.
От общих знакомых, с которыми мы изредка пересекались, я слышала, что у него не сложилось — пил, потерял бизнес, здоровье.
— Вот и славно, — фыркнула Вероника, когда рассказала мне это. — Так ему и надо.
Но я не чувствовала ни злорадства, ни боли. Он давно стал просто бледной тенью в прошлом.
В тот вечер мы с Алиной готовили ужин. Она резала помидоры для салата, я возилась с мясом. Внезапно она спросила, не поднимая глаз от доски:
— Мам, а почему папа Илья не родной?
Я замерла с ножом в руке. Этот вопрос должен был прозвучать рано или поздно. Мы не скрывали от дочери правду, но и не акцентировали на ней внимание. Просто жили дальше.
— С чего ты вдруг об этом? — спросила я максимально нейтрально.
Алина повела плечом.
— В школе некоторые заметили, что я не похожа на папу. И что у нас разные фамилии.
Я отложила нож, вытерла руки и села напротив дочери.
— Ты же знаешь, что твой биологический отец не захотел быть с нами, — начала я осторожно.
— Потому что я не мальчик, — кивнула она.
Я удивилась. В ее голосе не было ни обиды, ни горечи — только спокойное понимание.
— Да, — признала я. — Он хотел сына. И когда вместо этого родилась ты…
— Он предложил отдать меня, — закончила она за меня. — Я знаю. Тетя Вероника проболталась, когда думала, что я не слышу.
Она помолчала, аккуратно нарезая помидор тонкими полосками.
— Ты не сердишься? — я заглянула ей в глаза, пытаясь уловить хоть тень обиды.
Алина фыркнула, смахнув волосы со лба.
— На кого? На того из-за кого я просто появилась на свет, после того как вы делили кровать? — она хмыкнула, заметив мое изумление. — Ну что? Мне пятнадцать, я знаю, откуда дети берутся.
Она вернулась к помидорам, методично нарезая их ровными кубиками.
— Вообще, если подумать, это даже хорошо, что он свалил, — её голос звучал совершенно буднично, будто говорила о погоде.
— Кто знает, как бы всё обернулось? Жили бы с типом, который не хотел моего появления, обязательно почувствовала бы это. А так…
Она пожала плечами, отбросила прядь волос движением, так напомнившим меня в юности.
— А так у меня есть настоящий отец, а не какой-то гад, извини за выражение.
— Алина!
— Да ладно, мам, — она отложила нож, подошла и чмокнула меня в щеку, пачкая томатным соком. — Я же не дура. Неужели ты думаешь, я не понимаю, как мне повезло?
Многие мои одноклассники живут с родными папами, которые их в упор не видят. А мой… выбрал меня. Хотя мог послать всё и жить легко.
В её глазах мелькнуло что-то очень взрослое. Она обняла меня и прошептала:
— Семья — это когда ты каждый день выбираешь друг друга заново. А не когда вас связала пуповина или ЗАГС.
Я вдруг онемела. Смотрела на дочь и видела в ней отражение самой себя — той, отчаянной, из роддома. Только сильнее и мудрее.
— Это я у тебя научилась, — шепнула я, целуя её в макушку. — Тому, что родное — по сердцу, а не по крови.
— Ну вот, — подмигнула она и вернулась к доске. — А ты переживаешь. Лучше посоли мясо, а то пресным будет.
Дверной звонок заставил нас вздрогнуть. Алина отряхнула руки и понеслась в прихожую.
— Пап! — донеслось оттуда, а потом поток слов: школа, подруга, фотки, проект.
Я слышала, как Илья слушает. По-настоящему слушает, а не делает вид. Задает вопросы, цепляясь за важные детали, смеется над шутками.
И с какой-то щемящей нежностью я осознала — он до сих пор смотрит на нее как на чудо, а не как на должное.
Потом мы ужинали в саду. Алина взахлеб рассказывала о выставке фотографий, Илья делился историей очередной полуразрушенной усадьбы, которую взялся восстанавливать. Над садом гудели пчелы, сочно пахло травой и нагретой на солнце черешней.
Я поймала себя на мысли, что счастье — вот оно, сейчас. В мелочах. В том, как Илья машинально поправляет очки, когда увлечен разговором.
В том, как Алина жестикулирует, будто дирижирует невидимым оркестром. В том, как сумасшедшая соседская собака гоняет бабочек за забором.
Я нырнула в воспоминания. Родильный дом. Мой выбор. Абсолютный ужас и абсолютная свобода одновременно. И как же здорово, что в тот момент я выбрала правильно.
Илья поймал мой взгляд. Не спросил — просто протянул руку через стол, взял мою ладонь, легонько сжал. Мол, всё хорошо. И дал мне время собраться с мыслями.
— Куда улетела? — тихо спросил он, сжимая мою ладонь.
Я кивнула на увлеченную телефоном Алину и улыбнулась.
— О том, что все случилось именно так, как должно было, — ответила я. — В нужное время. В нужном месте. С нужными людьми.
Алина подняла голову и улыбнулась нам.
— Кто хочет мороженого? Я сделала фруктовое, как вы любите.
— Давай, — кивнула я.
Дочь убежала на кухню, а я положила голову на плечо мужа и закрыла глаза. Была ли я абсолютно счастлива в эту минуту?
Возможно, нет. Кто вообще знает, что такое абсолютное счастье? Но я была… дома. В своей жизни, со своими людьми.
Алина заканчивала школу — в этом году ей исполнилось семнадцать. Она сосредоточенно готовилась к поступлению в медицинский — хотела помогать людям.
Прибегала домой с дополнительных курсов, раскладывала по столу ворох тетрадей и учебников, засиживалась до ночи.
Я видела, как она потирает шею, уставшую от склоненной над конспектами головы, и относила ей чай с лимоном.
— Пять минут перерыва, — командовала я. — Даже мозгу нужно дышать.
Она фыркала, закатывала глаза, но послушно отодвигалась от стола, вытягивала ноги. Потом хватала телефон, проверяла сообщения, улыбалась уголком рта.
Этим утром Илья уехал на объект — реставрировал старую усадьбу за городом, а я копалась в саду, высаживая петунии.
Солнце припекало, из соседнего двора доносился запах костра — Михайловы жгли прошлогоднюю листву.
Хлопнула калитка. Алина вернулась из магазина, подошла ко мне. В руках — какая-то бумажка.
— Мам, тебе это передали. Соседка забрала, когда ты была у тёти Вероники.
Я отложила лопатку, вытерла руки о джинсы и взяла сложенный вчетверо лист. Развернула, прищурилась от солнца, пробежала глазами текст.
Внутри что-то оборвалось.
— Мама? — Алина нахмурилась. — Что случилось?
Я разглядывала синюю печать, гербовую бумагу, ровные строчки машинописного текста. Суд. Ответчик — я. Третье лицо — Алина. Истец — Соколов Андрей Викторович.
— Мам, ты меня пугаешь, — Алина тронула меня за плечо.
— Ничего, милая, — я через силу улыбнулась. — Просто… очень неожиданно. Помнишь, я рассказывала тебе о твоём биологическом отце?
Она кивнула. Мы никогда не делали из этого тайны, хотя и не акцентировали внимание. Просто иногда, когда требовала ситуация, объясняли.
— Он подал в суд, — я потрясла листком. — Хочет получить право жить с тобой
Алина побледнела. Отступила на шаг.
— Зачем? — её голос охрип. — Почему сейчас? Ему же плевать на меня было всегда.
— Не знаю, — я покачала головой. — Но мы выясним.
К вечеру вернулся Илья. Увидев наши лица, сразу всё понял.
— Что случилось?
Я молча протянула ему измятую повестку. Он прочитал, желваки заходили под кожей, но голос остался спокойным:
— Позвоню Маринке. Она в юридической консультации работает, в семейных делах разбирается.
— К чёрту Маринку, — Алина, до того молчавшая в углу дивана, вскинулась. — Я не хочу его видеть! Какое право он имеет? Семнадцать лет где-то шлялся, а теперь ему приспичило?
— Имеет, — тихо сказал Илья, присаживаясь рядом с ней. — По закону имеет. Но тебе почти восемнадцать. Суд обязан учесть твоё мнение.
— Плевать мне на его права, — она вскочила, закружила по комнате, как раненый зверёк. — Он мне никто! Совсем никто!
Той ночью я слышала, как она плачет в подушку, и сердце разрывалось от бессилия.
Марина, школьная подруга Вероники, выяснила кое-что про Андрея. Подняла старые связи, поговорила с людьми. Картина вырисовывалась неприглядная.
— От второй жены он тоже ушёл, — рассказывала она, помешивая кофе. — Бизнес развалился. Здоровье тоже не очень. А потом он как-то вспомнил, что у него есть дочь — красивая, умная, собирается стать врачом…
Мы с Ильёй переглянулись.
— Думаешь, на материальную поддержку рассчитывает? — спросил он, и на скулах снова заиграли желваки.
— Скорее всего, — Марина пожала плечами. — Хочет просто денег вытянуть. В общем, смотрите сами. Главное — Алине почти восемнадцать, и её мнение будет решающим. Вы справитесь. Я помогу.
Алина держалась. Училась, готовилась к экзаменам. Только иногда я ловила на себе её испуганный взгляд — будто она проверяла, не исчезла ли я.
— Я не отпущу тебя к нему, — сказала я ей однажды, когда мы вместе чистили картошку на ужин. — Даже если суд решит иначе. Я скорее в бега подамся.
— Глупая, — Алина невесело усмехнулась. — Не в этом дело. Но мне иногда страшно, что он что-нибудь такое скажет или сделает…
— И что? — я отложила нож. — Что он может сказать такого, чтобы изменить нашу жизнь?
— Не знаю, — она помолчала. — Вдруг он окажется хорошим человеком? Вдруг я поверю ему?
Илья появился в дверях, прислонился к косяку.
— Ты слышала наш разговор? — я подняла взгляд.
— Немного, — он подошёл, присел на край стола. — Алин, хорошие люди не предлагают сдать ребёнка в детдом. И не появляются через семнадцать лет с исками.
Но даже если какое-то чудо случится, и он окажется святым — это не изменит того, что у тебя уже есть семья. А семья — это не кровь. Это выбор. И только тебе решать, кого впускать в свою жизнь.
Алина опустила голову, потом вдруг шагнула к нему, обняла, уткнулась лицом в плечо.
— Ты — мой настоящий отец, — сказала она глухо. — Вы оба — моя настоящая семья.
Илья гладил её по голове, и я видела, как блестят его глаза.
Зал суда оказался маленьким, душным и каким-то обшарпанным. Облезлая краска на стенах, скрипучие скамьи. Будто неуместная декорация для сцены, которая решала нашу судьбу.
Я увидела Андрея сразу — сразу узнала, хотя эти годы не пощадили его. Одутловатое лицо с нездоровым румянцем, залысины, дешёвый костюм с лоснящимися локтями.
Он сидел через проход от нас и то и дело бросал цепкие взгляды в сторону Алины.
— Это он? — шепнула дочь, наклонившись к моему уху.
Я молча кивнула. Алина выпрямилась. На её лице — только брезгливое любопытство, как при разглядывании насекомого.
Судья — измотанная женщина лет сорока с хвостиком и залегшими под глазами тенями — начала заседание. Формальные вопросы. Проверка личностей. Затем Андрею дали слово.
Он начал говорить — сначала запинаясь, потом увереннее. Оказывается, он «всегда хотел наладить отношения», «искал нас все эти годы», «мечтал увидеть дочь». Я слушала этот бред и чувствовала подступающую тошноту.
— Я имею право на общение с дочерью, — его голос сорвался на фальшивый надрыв. — Да, я совершил ошибку тогда… Но я раскаялся! Я хочу чтобы она жила со мной!
Марина успокаивающе сжала моё предплечье — мол, не вздумай реагировать. Это игра на публику, не ведись.
Показания сторон. Воспоминания. Документы. Всё смешалось в какой-то мутный поток. Наконец, судья устало потёрла переносицу и обратилась к Алине:
— Алина Андреевна, вам слово. Вы хотите что-то сказать по этому делу?
Дочь поднялась — прямая, подтянутая, в строгой белой блузке. На шее — подаренный Ильёй на шестнадцатилетие серебряный кулон-ключик. Символ свободы.
— Да, ваша честь, — голос у неё был ровный, звонкий. — Мне есть что сказать.
Она помедлила, сделала глубокий вдох.
— Я понимаю, что по закону этот человек имеет какие-то права. Как подаривший свой материал моей матери, — лёгкий шёпоток пронёсся по залу. — Но не более того.
У меня есть отец. Его зовут Илья Николаевич Васильев. Он научил меня кататься на велике, держал над водой, пока я барахталась.
Сидел ночами, когда у меня была ветрянка, и мазал зелёнкой, хотя я орала, как резаная. Терпел мою музыку, мои истерики, мои загоны, и всегда, всегда оставался рядом.
Она скользнула взглядом по Андрею и тут же отвернулась, словно обожглась.
— Этого человека я вижу впервые в жизни, и он мне абсолютно чужой. Я не испытываю к нему ненависти — скорее жалость.
Но и желания общаться — тоже. Через два месяца мне исполнится восемнадцать. Я прошу суд учесть мою волю — я не хочу никаких контактов с истцом.
В зале повисла тишина. Андрей подался вперёд, побагровев:
— Как ты можешь? — выкрикнул он. — Я твой отец! У нас одна кровь!
— Нет, — Алина дёрнула головой. — Одинаковый набор генов не делает людей семьёй. Семья — это кто выбрал тебя и остался.
Вы не выбрали меня тогда, в роддоме. А я не выбираю вас сейчас. Ничего личного.
— Дурочка! — Андрей вскочил, сжимая кулаки. — Ты не понимаешь! Мне нужна помощь, я болен…
— Господин Соколов! — судья постучала карандашом. — Сядьте немедленно или будете удалены из зала.
Он опустился на скамью. Бросил затравленный взгляд по сторонам. Кажется, до него начало доходить, что он проиграл.
— Суд учтёт позицию Алины Андреевны, — сказала судья, поправляя очки. — Объявляется перерыв для вынесения решения.
Мы сидели в коридоре на жёсткой скамье. Илья держал Алину за руку, я прижималась к её плечу.
— Ты молодец, — шепнула я. — Спокойная такая, прямо стальная леди.
— Угу, — она нервно хихикнула. — Только колени тряслись жутко. Еле стояла.
— Никто не заметил, — Илья подмигнул. — Ты была как лев — красиво шла и крушила всё на пути.
Андрей сидел в одиночестве на дальней скамье, ссутулившись и глядя в пол. Странно, но я не испытывала к нему ненависти. Только смесь брезгливости и жалости — словно к пьянице, зовущему с паперти.
Судья отклонила иск. Заявила, что права на общение он тоже получить не может — Алина скоро совершеннолетняя, и суд учитывает мнение ребёнка.
Когда мы выходили из зала, Андрей попытался преградить нам путь.
— Вы ещё пожалеете, — буркнул он. — Все трое!
Илья приобнял Алину за плечи, посмотрел на Андрея с каким-то брезгливым сожалением:
— Ты уже опоздал со всеми угрозами лет на семнадцать. Пропусти!
Мы вышли на улицу — распахнутый весенний день, с дурацкими облаками и птичьим щебетом. Марина оглянулась, махнула рукой:
— Я в офис. Созвонимся!
— Домой? — спросил Илья, и мы с Алиной дружно кивнули.
Дома мы устроили что-то вроде праздника. Доставка пиццы, бутылка детского шампанского на троих. Включили музыку, открыли окна.
— А я ведь чуть не разревелась, когда этот… начал кричать, — призналась Алина, доедая кусок пиццы. — Еле сдержалась.
— Главное, что держалась, — я протянула руку, смахнула крошку с её щеки. — Я так тобой горжусь.
Илья встал, потянулся к кухонному шкафчику. Достал тонкую продолговатую коробочку, перевязанную лентой.
— Я планировал подарить это на твой выпускной. Но, кажется, момент настал.
Он протянул коробочку Алине. Она развязала ленту, раскрыла, и её рот образовал идеальную букву «о».
На бархатной подложке лежал серебряный медальон — простой идеальный круг на тонкой цепочке.
— Это символ нашей семьи, — сказал Илья. — Круг, который не прервётся. Что бы ни случилось.
Алина вдруг разрыдалась — в голос, по-детски, размазывая слёзы по щекам. Бросилась ему на шею.
— Папка, — всхлипывала она ему в плечо. — Мой настоящий папка…
Илья гладил её по спине, а на его щеке тоже блестела влага. Я смотрела на них — моя семья, мои люди. И счастье затопило до краёв.
Позже, когда Илья ушёл в душ, Алина крадучись зашла в спальню. С загадочным видом протянула мне сложенный вчетверо лист.
— Это тебе, — она опустила глаза. — Я нарисовала вчера ночью, не могла уснуть. И там… там не мои слова. Я прочитала их в одной книге, и они… про нас.
Я развернула бумагу — обычный альбомный лист, сложенный как открытка. На нём — акварельный рисунок.
Женщина и ребёнок, держащиеся за руки на фоне огромного солнца. Внизу подпись: «Ты не просто мама. Ты моя самая главная защита. Спасибо за всё.»
Я прижала открытку к груди, на глаза навернулись слёзы. Алина улыбнулась, чмокнула меня в щёку и выскользнула за дверь.
А я стояла у окна, глядя на медленно опускающееся солнце, и думала:
Семнадцать лет назад я сделала выбор. Выбрала себя, выбрала дочь. Выбрала любовь, а не страх.
И с каждым днём понимаю — это было правильное решение. Единственно возможное решение. И пусть прошлое иногда возвращается призраками — оно не имеет власти над тем, что мы построили.
