Я не верю, когда говорят, что судьбу можно переписать. Что, мол, главное — захотеть. Что в Америке всё начинается с чистого листа. Нет. Иногда вы просто уезжаете с одним грузом боли — а прибываете с другим, только в дорогой упаковке.
Виктория Федорова — та самая девушка, что выплыла из выгребной ямы. Не в метафоре. По-настоящему. Мелкая, замызганная, чужая. Её, шестилетнюю, бросили туда дети. Знали, чья она. «Дочь врага народа», как клеймо. Она могла не выбраться. Могла утонуть — и быть забыта. Но выжила. И с тех пор жила, как будто всё время вязнете в липкой, чужой реальности. Только вместо грязи — слухи, усталость, одиночество и люди, которые всегда ждали от неё чего-то другого.
Когда я смотрю на её старые фотографии — юная, с прямым взглядом, с этим киношным лицом, которое даже в черно-белом кадре сияет — я не могу отделаться от мысли: ну почему у некоторых женщин красота — это не благословение, а приговор?
Она была дочерью звезды. Но родилась не в свете софитов, а в тени страха. Зою Федорову арестовали в 1946 году, через девять месяцев после рождения Виктории. Мать отправили на 25 лет. Причина? Роман с американским лётчиком Джексоном Тейтом. Вот тебе и «любовь без границ». Советская система посчитала это шпионажем.
Тейт улетел. Федорову — в лагеря. А Вику забрали в ссылку, в Казахстан, вместе с тёткой. Она девять лет считала ту женщину матерью. Девять лет жила не своей жизнью. А потом, внезапно — встреча. Настоящая мама возвращается. Зоя. Та самая, с экрана. Слава. Голос. Красота. И — почти чужой человек.
Но они нашли друг друга. И стали ближе, чем многие, у кого вся семья под одной крышей. Виктория боготворила мать. Хотела быть такой же. А может — лучше. Смелее. Свободнее. И эта жажда свободы, эта невыносимая тоска по «настоящей» жизни — как будто вписалась в её ДНК. Не отмоешь.
ОТЦА НАЙДУ — ХОТЬ СКВОЗЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС
Отец. Его не было. Но он был в каждой её мечте, в каждом мужике, которого она встречала. Джексон Тейт — морской офицер, американец, высокий, красивый, другой. Он не знал, что у него есть дочь. Ему никто не сказал. Из Москвы выдворили. Из жизни — вычеркнули. Но в голове у Вики он был — как образ, как цель, как недостающий кусок пазла.
Когда ей исполнилось пятнадцать, Зоя всё рассказала. И Вика — упрямая, упертая, дикая — решила: найду. Во что бы то ни стало. Ни КГБ, ни границы, ни идеология — ничего не остановит. Потому что это был не поиск родни. Это был поиск себя.
Сперва она пошла по стопам матери — ВГИК, кино, сцена. Но уже тогда многие чувствовали: в ней не только талант. В ней — какой-то неровный ток. Её тянуло то в небо, то в штопор. Прекрасное лицо, мягкий голос — и при этом резкость, внутренний надлом. Она могла влюбиться в оператора, закатить сцену режиссёру, уехать в другой город, бросив всё, потом вернуться и сыграть сцену так, что у всей съёмочной группы мороз по коже.
За десять лет до того, как улететь в Америку, Виктория успела пережить пять попыток построить семью. Два официальных брака. Несколько шумных расставаний. Она искала… нет, не мужчин. Она искала своего отца — во всех них. Хоть кого-то, кто бы принял её целиком, без условий, без масок.
И вот в 1975 году, после бюрократического ада и подковёрных интриг, ей дают паспорт. Вика улетает в США. Там — встреча. Настоящая. Отец. Тот самый адмирал. И да, они похожи. И да, он рыдает. И да, в американской прессе это называют “сенсацией”. Но для неё это не шоу. Это — сердце. Это — финал многолетнего бега.
И тут она делает то, чего не ждал никто. Даже мать.
Выходит замуж. За американца. Остаётся. И рвёт с прошлым. Советская пресса молчит. А на “Мосфильме” молчание глухое, тяжёлое, с подтекстом: “предала”. Её фильмы убирают. Имя — не упоминают. Как будто она умерла.
Но она не умерла. Она начала вторую жизнь. Только не знала — что там, за океаном, её ждёт совсем не Голливуд, а медленный спуск в темноту.
АМЕРИКАНСКАЯ ПУСТОТА
Америка поначалу встретила её красиво. Цветы, вспышки, журнальные статьи. Молодая русская актриса, нашедшая отца-адмирала — сюжет для ток-шоу. Она даже получила контракт с парфюмерной компанией. Снималась, позировала, улыбалась. Вышла замуж за пилота — Фредерика Ричарда Поуи. Родила сына. Жила в Пенсильвании. Казалось, теперь она будет счастлива.
Но Америка — не кино. И уж точно не та сказка, что рисовалась у неё в голове, когда она была ребёнком в казахстанской ссылке.
Федорова — актриса, красавица, шумная, искренняя, со своей манерой говорить, со своей русской прямотой — вдруг оказалась запертой в роли американской домохозяйки. Муж — уравновешенный, сдержанный. Сын — маленький. Работа — никакая. Голливуд — мимо. А на экране — совсем другие лица. Её — нет.
Сначала она пыталась вписаться. Искала роли. Пробовалась. Улыбалась в камеру. Но за улыбкой — тоска. Потому что даже успехи в Штатах — это не то же самое, что в СССР. Там — Виктория Федорова, звезда экрана. Здесь — просто русская с акцентом. Эксцентричная, непонятная, одинокая.
Постепенно появились тревожные сигналы: усталость, раздражительность, ощущение внутреннего надлома. И визиты Зои — матери, которая пыталась её вытянуть, понять, удержать. Но сама — тоже чужая в этой стране. Слишком громкая, слишком советская, слишком Зоя Федорова.
— Пьёт… мне больно на это смотреть, — признавалась мама Вики Зоя Федорова…
А Виктория уже тогда не верила, что сможет выбраться. Потому что Америка — это тоже ловушка. Только не грязная, а блестящая. Там не пахнет бедой — но проваливаешься в себя так же.
Семейная жизнь трещала по швам. В какой-то момент муж просто сдался. Развод. Суд. Ребёнок остался с отцом. А Вика, потеряв всё — имя, родину, ребёнка — вычеркнула эти годы из своей памяти.
— Как будто не жила, — скажет она позже. — Как будто меня просто не было.
И как же горько, что в этот момент — в 1981 году — её мать, её опора, её главный человек — погибает. Зою Федорову находят в Москве застреленной в собственной квартире. Убийство. Расследование. Версий — миллион. Ответов — ноль.
А Виктория не прилетает на похороны. Не может. Или не хочет. Или боится. И это становится последним гвоздём в крышку того прошлого, которое она так долго пыталась вытравить.
ПОСЛЕДНИЙ ДУБЛЬ
После смерти матери в Виктории что-то сгорело окончательно. Окончательно — не значит тихо. Она ещё пыталась. Давала интервью. Приезжала в Москву уже после падения занавеса. Улыбалась, рассказывала, что бросила пить. Писала книгу — откровенную, местами неудобную. Потом сценарий. Говорила, что будет фильм. Только никто не хотел его снимать.
— Меня не вернут, — сказала она в какой-то момент. — Но я сама и не прошу.
Они с Зоей были, как сиамские близнецы. Когда мать умерла, у Вики будто отрезали половину сердца. А ведь она так долго боролась, чтобы стать самостоятельной, «не в тени». А когда осталась одна — осознала, что без этой тени она просто растворяется. И тогда она ушла в новые отношения.
Муж номер два — Джон Дуайер. Другой тип мужчины. Не лётчик. Не звезда. Не герой фильма. Просто человек, который не убежал, когда она заболела. Когда болезнь стала разрушать организм, а врачи шептали, что это рак.
Он уволился, чтобы быть с ней до конца. Он был рядом, когда ей было плохо. Не в молодости, не в славе, не при макияже. А тогда, когда Виктория Федорова лежала в пижаме, бледная, лысая, с глазами, в которых ещё теплилось что-то живое.
И вот это — наверное, единственное настоящее счастье в её жизни. Без красных дорожек, без “Хеллоу, Кристофер”, без бликов. Просто — он держал её за руку. Просто — он исполнил её последнюю волю.
Прах Виктории был развеян над горами Поконо, в Пенсильвании. Там, где тихо. Где никто не узнаёт актрису. Где можно быть не дочерью, не женой, не героиней, а просто человеком.
Хочешь честный финал?
Вот он.
Виктория Федорова умерла в чужой стране, среди чужих людей, без родины, без сцены, без матери. Но, черт возьми, она хотя бы пыталась. Биться. Кричать. Любить. Искать. Жить — так, как могла. Без инструкций. Без страховки. Иногда — на грани.
И я не могу её осудить. Даже если бы захотел.
Потому что это не история про падение. Это история про то, как трудно быть собой, когда от тебя всё время ждут чужого сценария.
И если бы она вдруг меня сейчас слышала, я бы просто сказал:
— Вика, ты выплыла. Пусть и далеко не туда, куда хотелось. Но ты выплыла.
